ГЛАВА XVIII

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XVIII

(80) Теперь расскажем о том, как он разделил допущенных им к учению соответственно достоинству каждого. Ведь было бы несправедливо, чтобы все равно участвовали во всем, ибо природные данные у всех различны. Но также несправедливо, если бы одни были допущены на все самые важные беседы, а другие бы не были ни на одной из них; это противоречило бы духу совместной жизни и равенства. Сообщив каждой группе ту часть преподаваемого материала, которая ей была доступна, он каждому по возможности облегчил понимание и сохранил принцип справедливости, потому что каждой группе он предложил беседы, более всего для нее подходящие. И в соответствии с этим он назвал одних пифагорейцами, других — пифагористами[75], как мы называем одних аттическими авторами, а других — аттикистами[76]. Внеся необходимую ясность в названия, он определил, что первые являются его настоящими последователями, а вторые проявляют внешнее рвение.

(81) Таким образом, он предписал, чтобы имущество пифагорейцев было общим и чтобы их совместная жизнь была постоянной, остальным он повелел сохранить собственность, но собираться вместе для занятий. Так эта традиция в отношении двух методов преподавания была установлена со времени Пифагора.

Но согласно другой точке зрения, существовало два вида пифагорейской философии, потому что было два вида тех, кто ею занимался, одни назывались акусматиками, другие — математиками[77]. В этом разделении некоторые не входившие в школу признавали математиков пифагорейцами, а акусматиков не признавали и науку их возводили не к Пифагору, а к Гиппасу[78]. О Гиппасе же одни говорят, что он был из Кротона, другие — что из Метапонта.

(82) Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, содержащие указания, как следует поступать, и включает остальные изречения Пифагора, которые они пытаются сохранять как божественные предписания. Они не претендуют на то, чтобы говорить самим за себя, и так и не должно быть, но сами они считают самыми мудрыми тех, кто усвоил больше всего подобных изречений. Все так называемые акусмы[79](устные предписания) делятся на три вида: одни отвечают на вопрос, что это такое, другие — что является лучшим, третьи — что следует делать или не делать. Примеры первого вида: «Что такое острова блаженных?» — «Солнце и луна». «Что такое Дельфийский оракул?» — «Четверица, и этот оракул есть гармония, в которой заключены сирены»[80]. Акусмы второго вида: «Что самое праведное?» — «Жертвовать». «Что самое мудрое?» — «Число, а на втором месте — то что дает имена вещам». «Что самое мудрое вокруг нас?» — «Искусство врачевания»[81]. «Что самое прекрасное?» — «Гармония». «Что самое могущественное?» — «Мысль». «Что самое лучшее?» — «Благополучие». «Какое высказывание самое правдивое?» — «Что люди порочны». Поэтому говорят, что Пифагор хвалил стихи поэта Гипподаманта с Саламина:

Боги, какие вы есть, и как вы стали такими?

Люди, какие вы есть, и как вы порочными стали?

(83) Вот что представляют собой акусмы второго рода. Каждая из них отвечает на вопрос, что обладает наибольшим качеством в этой категории. Мудрость этих акусм — та же, что и так называемая мудрость семи мудрецов. Ведь они рассматривали не что есть благо, но что является лучшим, не что трудно, но что самое трудное (а самое трудное — познать себя самого), не что легко, а что самое легкое (самое легкое — следовать обычаю). Такие акусмы, как представляется, следуют примеру семи мудрецов, ведь они жили раньше Пифагора. Вот акусмы, отвечающих на вопрос, что следует делать или не делать: «Следует обзавестись потомством (ибо следует оставить после себя тех, кто будет служить богу)», или «сначала следует надевать правую сандалию»[82], или «не ходить по многолюдным дорогам»[83], «не погружать руку в сосуд с очистительной водой», «не мыться в бане»,[84] так как во всех этих случаях неизвестно, чисты ли соучастники. Вот другие акусмы: «Не облегчать ничью ношу (ибо нельзя становиться причиной чужого безделья), но, напротив, помочь поднять ее». «С женщиной, имеющей на себе золото, для деторождения не сходиться». «Не говорить без света»

(84) «Ради хорошей приметы совершать возлияние богам через ручку сосуда, и не пить с этой стороны». «На перстне в качестве печати изображения божества не носить, чтобы не осквернять его, так как это образ, который нужно поместить в жилище»[85]. «Свою жену не прогонять, потому что она — просительница, поэтому приводим ее от очага и берем правой рукой». «Не приносить в жертву белого петуха, так как он — проситель и посвящен Луне, поэтому петухи указывают часы». «Спрашивающему совета отвечать только наилучшее, ибо совет священен»[86].

(85) «Труды — благо, но наслаждения во всех отношениях — зло, и пришедшие для наказания должны быть наказаны». «Приносить жертву и подходить к храму необутым». «В храм не заходить по пути, ибо бог не должен быть второстепенным делом». «Смерть приносит славу, если стойко сражаешься и получил рану спереди, а если раны на спине, смерть позорна». «Душа человека не вселяется только в тех животных, которых приносят в жертву. Поэтому есть можно только таких животных, ибо они пригодны для еды, и нельзя есть других живых существ». Таковы некоторые акусмы. Другие, более длинные, говорят о жертвоприношениях (как следует совершать их в каждом отдельном случае), о других почестях богам, о переселении души из земной жизни, о погребении (как нужно предавать земле).

(86) В некоторых акусмах поясняется, почему нужно так делать, например, нужно родить детей, чтобы оставить после себя тех, кто будет вместо тебя служить богам, в других акусмах нет объяснения причины. Некоторые пояснения, как представляется, существовали с самого начала, другие добавились позже, как, например, пояснение, что не нужно преломлять хлеб потому, что это не приносит пользы человеку на суде в Аиде. Дополнения с такими объяснениями принадлежат не пифагорейцам и придуманы вне школы теми, кто пытался дать правдоподобное объяснение, как, например, то, о котором только что шла речь: почему не следует преломлять хлеб. Одни говорят, что не следует этого делать потому, что не нужно делить то, что объединяет людей (в древности у варваров все друзья ели от одного хлеба), другие — что не следует в начале еды совершать плохое предзнаменование преломлением и раздроблением. Но все такие предписания, определяющие, что нужно или не нужно делать, нацелены на божественное, и это главный принцип, и вся жизнь сводится к следованию богу, и таков же был смысл этой философии.

(87) Ведь смешно поступают люди, когда ищут благо, не понимая, что оно исходит от богов, как если бы кто-нибудь в стране, где правит царь, стал служить начальнику над гражданами, подчиняющемуся царю, пренебрегая тем, кто начальствует над всеми. Пифагорейцы считают, что именно так и поступают люди. Ведь если есть бог и если он — господин всего, то, по единодушному мнению пифагорейцев, нужно просить благо у господина, потому что все дают блага тем, кого любят и кому рады, а с теми, к кому питают противоположные чувства, и поступают противоположным образом.

Такова мудрость акусматиков. Был некто Гиппомедон из Асины Арголидской, пифагореец из акусматиков, который утверждал, что Пифагор приводил причины и разъяснения всех этих предписаний, но так как они сохранились через посредство многих поколений, которые становились все более небрежными в их передаче, то объяснения были утрачены и остались только сами наставления. Те же пифагорейцы, которые занимаются науками (математики), единодушно признают акусматиков пифагорейцами и сами говорят еще больше, чем акусматики, и то, что они говорят, истинно. Причина же расхождения между ними, по их мнению, такова.

(88) Когда Пифагор прибыл из Ионии и Самоса во время тирании Поликрата, во времена расцвета Италии, влиятельные люди полисов стали его друзьями. Со старейшими из них, которые были заняты общественными делами, он говорил просто, поскольку было трудно привлечь их науками и доказательствами, полагая, что ничуть не менее полезно для них и без знания причины делать то, что нужно, подобно тому как больные, не выясняя, почему им следует делать то или другое, тем не менее выздоравливают. Но более молодым ученикам, которые были способны к труду и учению, Пифагор объяснял науки и доказательства. От них происходят математики, а от старейшин — акусматики. Например, как в случае с Гиппасом: будучи пифагорейцем, он, разгласив тайну и первым изобразив шар, состоящий из двенадцати пятиугольников, погиб в море как нечестивец, хотя и приобрел славу первооткрывателя, однако все эти изобретения сделаны «тем мужем» (так пифагорейцы говорят о Пифагоре, не называя его по имени).

(89) Пифагорейцы рассказывают, что геометрия стала известной следующим образом. Один пифагореец лишился имущества, и поскольку это случилось, ему позволили зарабатывать геометрией. Геометрия же называлась у Пифагора «исследованием». Итак, вот что мы выяснили о различии между двумя видами занятий и двумя видами учеников Пифагора: тех, которые слушали его по одну сторону завесы, и тех, которые слушали его, отделенные завесой от него, тех, которые слушали, видя его, и тех, которые слушали его без лицезрения, тех, которые подразделялись на «находящихся внутри» и «находящихся вовне», следует воспринимать не иначе, как две описанные нами разновидности, а политические, экономические и законодательные группы входят в эти две основные группы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.