Заключение Коготок увяз — всей птичке конец

Заключение

Коготок увяз — всей птичке конец

В этой книге мы хотели вынести на свет божий то, что долгое время было скрыто во тьме.

Латышский юноша Эдуард Берзин имел все данные и очень хотел стать живописцем или архитектором. В Берлинском художественном училище его обучили этим искусствам. Но он соблазнился чекистской службой и стал заложником сталинской репрессивной машины. Он мечтал о «городе счастья» в голубой излучине реки Колымы, а вынужден был руководить Дальстроем — лагерями, где убивали выдуманных троцкистов, «врагов народа».

В жизни Берзина, до предела занятой организационными и производственными заботами, крайне редко появлялась отдушина, когда он мог позволить себе взять в руки кисть, краски и мольберт. Его дочь Мирдза вспоминает о таких эпизодах, как о самых светлых, солнечных днях жизни с отцом. Она пишет:

«Невольно вспоминается квартира, в которой я провела свое детство. Жили мы в Москве в двухэтажном особняке, перед фасадом которого росли старые тополя. В этом доме находилась топографическая часть РККА. Это учреждение занимало все здание, только наша семья была единственными жильцами. При доме был сад, в котором росли яблоня, сирень, малина, липы.

Квартира наша состояла из трех комнат: детская, спальня и гостиная (она же и кабинет). Кухня была довольно большая, и мы всей семьей часто обедали в ней.

Стены всех комнат были покрашены масляной краской. Стены покрасил папа сам. В кабинете-гостиной стены были темно — синего цвета с кое-где разбросанными цветами в виде маленьких медальонов. Спальня была полосатая — желтая и белая полоса. В спальне стоял рояль, который занимал треть комнаты. Я очень любила, когда мама что-нибудь играла. Она не была большой пианисткой, но играла с большой душой. Над кроватью висела большая картина, на темном фоне — розы красные и белые, это была папина работа.

Наша детская была самая веселая. Папа на стенах нарисовал сценки из детской жизни. Между окон была нарисована девочка с яблоками, на другой стене — мальчик умывался из таза и светит солнышко, потом девочка в ванне. Мы очень любили эти картинки и, просыпаясь утром, видели, что надо бежать умываться.

В гостиной-кабинете над диваном висели три картины — зимние пейзажи.

Вся мебель в кабинете была под черное дерево, резная. Книжный шкаф и письменный стол были для нас всегда особенными. Нам казалось, что они хранят что-то необыкновенно интересное. Когда папа открывал шкаф, то мы тут как тут, лезли своими носами посмотреть книги по архитектуре с прекрасными иллюстрациями или необыкновенную Рихтеровскую готовальню.

А в письменном столе были масляные краски в красивых коробках. Папа берег их, надеясь, что будет еще время заняться живописью, и с любовью поглядывал на них.

Была там белая мраморная коробочка, хранящая старинные монеты, лежала серебряная медаль об окончании художественного училища. Над столом висели мой портрет и брата.

В углу за письменным столом стояла шашка в серебряных ножнах. Папа нам с братом говорил, что его за раскрытие Локкартовского заговора наградили золотым оружием, но за неимением золотого дали серебряное»¹⁷⁸.

Уже на Колыме у Берзина сложились доверительные отношения со своим секретарем — Эсфирью Самойловной Лейзеровой. Директор Дальстроя был очень откровенен с ней и иногда открывал сокровенные тайны своей души. Лейзерова рассказывает о такой яркой вспышке откровенности Берзина:

«Берзин окончил художественную школу и, кажется, был очень способным живописцем. Но рассказав мне об этом однажды, он никогда не возвращался к этой теме, сказав, что об этом он говорить не может, ибо этим он пожертвовал во имя другого»¹⁷⁹.

Этим «другим» счала служба в карательных органах ВЧК — ОГПУ — НКВД. Она привлекла ложной значимостью и стала судьбой Берзина.

Тоталитарное государство сломало его волю, но не сломило дух. В декабре 1937 года он ехал в Москву, и в его желтом портфеле лежал «Генеральный план Колымской области». Берзин написал там, что через десять лет на Северо-Востоке не будет заключенных. Он превратит лагерную Колыму в цветущий край свободных и счастливых людей. Он подписался под этими словами.

В поезде директора Дальстроя арестовали, а его портфель с «Генеральным планом Колымской области» изъяли во время обыска. Сталин вынес ему смертный приговор. Берзин погиб, но навсегда остался колымским мечтателем.

В первой половине XX века вождь Советского Союза провел на Колыме гигантский эксперимент. Он изъял миллион квадратных километров из общесоюзной структуры, установив там режим личной власти одного чекиста. Политику подчинил производству, а производство соединил с лагерем.

Здесь десятки тысяч людей в темных бушлатах работали и умирали в лагерях. Человека превратили в примитивную машину для добывания из земли никчемных богатств. При лагерях тысячи людей «в форме» охраняли бесправных рабов. Они и сами были такими же рабами, но только с винтовками в руках.

И в удалении от этого ужаса десятки миллионов жителей страны ощущали себя в невидимой тени лагеря: каждого могли в любой момент отправить за колючую проволоку или расстрелять. История Дальстроя кричит об этом. Как видно, в XX веке человеческий прогресс на половине планеты выродился в рабовладение и скотобойню.

Горько, что многих из нас уроки истории не учат. И в нынешней России жизнь рядового человека ничего не стоит. Амбиции вождей и алчность лавочников государству дороже жизней миллионов — тех, кто не хочет лгать и не умеет грабить. Как в страшном колымском лагере, во всей стране нынче правит уголовщина.

Но не был вечен Дальстрой. Не вечно и нынешнее безвременье.

Придут иные времена.