Глава 4 Нашли троцкистов

Глава 4

Нашли троцкистов

Новая столица

Среди забот Берзина по выполнению самого первого постановления Политбюро ВКП(б) о Колымском тресте была одна, которая постоянно не давала ему покоя. Двадцатый пункт постановления обязывал его:

«20. Считать необходимым в промышленном районе создать промышленный город, для чего распланировать его соответствующим образом с тем, чтобы на месте этого города уже теперь приступить к постройке домов, бань, школ, столовых, больниц, красных уголков, кино и т. д.

Выбор места постройки города определить Берзину»⁹¹.

Мы уже отмечали, что этот документ в свое время сочиняли люди, которые никогда не бывали на Колыме и поэтому совершенно не представляли реальных условий, в которых мог должен возникнуть в этих диких краях эдакий «промышленный город». Когда же Берзин стал разбираться в колымской обстановке, он понял нереальность поставленных задач.

Во-первых, территория «промышленного района», в центре которого этот город нужно было ставить, очень быстро изменялась. В 1932 году, когда руководство треста прибыло в Нагаево, территория этого района ограничивалась двумя правыми притоками реки Колымы — не более ста километров вдоль по течению. Но с каждым годом геологи открывали новые месторождения, уходя все дальше и дальше вверх по реке. К 1935 году вдоль Колымы вытянулась полоса приисков уже более четырехсот километров длиной. Некоторые из приисковых полигонов были разбросаны по колымским притокам, и, таким образом, полоса промышленных предприятий расширялась местами до 150–200 килограммов.

А постановление обязывало осенью 1931 года «уже теперь приступить к постройке домов, бань…» и т. д.

Выбор места закладки города стал почти неразрешимой проблемой. Несколько раз директор треста пытался подступиться к этому вопросу. Наконец, 12 декабря 1933 года своим приказом Берзин переформировал строительные организации треста «в связи с завершением в основном строительства Нагаевской базы, ввиду предстоящего развертывания строительных работ в районе основного производства». В качестве первого варианта местом для строительства города была выбрана площадка при впадении речки Утинки в Колыму: вблизи располагалось месторождения рудного золота.

В план Дальстроя на 1934 год директор треста заложил значительные средства на строительство вблизи приисков «будущего административно-краевого центра». Там планировалось построить административные здания объемом 3 тысячи кубометров и жилье объемом 21,9 тысячи кубометров. В план было включено создание в городе электростанции, технических мастерских, коммунальных учреждений, для начала работ было выделено 2,9 миллиона рублей.

План этот, однако, осуществить не удалось, и начало работ перенесли на 1935 год. А в тридцать пятом, как мы видели, новые прииски стали давать золото уже на левобережье реки Колымы. Они ушли далеко от Утинки. Поэтому в августе 1935 года Берзин принял новое решение: искать площадку для города ближе к этим новым приискам. Он отправляет группу специалистов на левый берег Колымы — для изыскательских работ по выбору, как он написал в приказе, «площадки для строительства административного центра в районе реки Таскан».

Результата изысканий доложили Берзину в начале октября 1935 года. Но они его не удовлетворили.

Еще несколько раз уточнялось место, на котором директор Дальстроя собирался возводить город у реки Колымы. То оказывалось, что площадка слишком мала, то трудно вести к этому месту дорогу, то еще какие-то причины мешали сделать окончательный выбор.

Только спустя несколько лет, когда Берзина уже не было в живых, стало ясно, что он — не там искал. Директору треста очень хотелось, чтобы столица Колымы встала обязательно на берегу реки, давшей название этому краю. А ведь совсем недалеко от тех мест, но только в стороне от реки Колымы, у ее притока Дебин, именно в те годы в прекрасном месте рождался поселок, который очень быстро мог бы стать городом.

На берегу крошечного ручья Ягодный, впадавшего в речку Дебин, дорожники осенью 1935 года начали строить себе промышленную базу и жилье. Широкая долина позволяла поставить здесь не только поселок, но и большой город[17].

Уже известный нам строитель Гассельгрен так вспоминал об этом периоде:

«Когда мы приступали к строительству в районе Ягодного, то там еще практически ничего не было, кроме нескольких избушек… Я взял геодезические данные, финансовые наметки и засел за составление плана застройки Ягодного. Особенно долго думать не пришлось (точнее, на это мне не отпустили много времени), и вскоре мой «генплан» ушел на согласование в УДС…

Одновременно я решал текущие производственные дела, занимался подготовкой временного жилья для прибывающих заключенных, а также — столовой, бани, магазина, гаража. С помощью десятника-заключенного мы установили 10-метровую палатку на двадцать человек… Когда прибыли люди и пустили пилораму, столярку, то началось возведение рубленных домов. Они были двух-, восьми- и шестнадцатиквартирные.

Рабочие-заключенные проявляли инициативу, вносили дельные предложения, которые фиксировались, заносились им в актив, как и все прочее, характеризующее работу. Тогда уже разворачивалось стахановское движение, дававшее дополнительные льготы. Получить их, сократить срок заключения стремились почти все лагерники»⁹².

Но о Ягодном Берзин не думал. В то же время ему хотелось скорее уйти из сырого и ветренного Нагаево. В своих докладах и отчетах он все более настойчиво именовал этот административный поселок «временным административным пунктом» или «Нагаевской базой».

Весной 1936 года директор треста поручил недавно организованному Управлению горнопромышленного строительства провести изыскания нескольких вариантов площадок под будущий город. В этой работе участвовал молодой тогда инженер-строитель И. И. Лукин. Он вспоминал потом, что кроме поиска площадок на берегах реки Колымы они проводили изыскания и недалеко от Нагаево — около 47-го и 72-го километров основной трассы.

По результатам всех изысканий Берзин собрал совещание.

Доклад с технико-экономическими сравнениями всех вариантов размещения будущего города сделал главный инженер проектного отдела Дальстроя В. Г. Вишняков.

«Увы, — пишет Лукин, — мнения о месте строительства будущего города разделились. Часть товарищей, в том числе В. Д. Мордухай-Болтовской, поддерживали предложение Э. П. Берзина, аргументировав свою позицию тем, что размещение административного центра в районе Таскана, на острове, позволит использовать реку Колыму для доставки грузов, поступающих Северным морским путем. Кроме того, здесь большие запасы местных строительных материалов, использование которых поможет построить город более быстрыми темпами»⁸³.

Однако вторая группа участников совещания доказывала недопустимость большой удаленности города от морского порта и рекомендовала строить административный центр в районе 47-го километра основной трассы. В этом месте большая чаша речной долины, окруженная пологими сопками, создавала благоприятный микроклимат. Не было приморской сырости и постоянного ветра, летние температуры позволяли вызревать там картошке и капусте.

«Лично я, — вспоминал Лукин, — был убежден в непригодности острова для размещения на нем города. Проведя на месте топографические и инженерно-геологические работы, нам невольно приходилось очень тщательно осматривать места, где имелись какие-либо признаки бывших паводков… Закончив изыскания, мы очень хорошо поняли свирепый нрав таежных рек во время паводков, когда вода в них поднималась от полутора до двух, а то и до трех метров.

Хотелось взять слово и поддержать отрицающих строительство города на острове. К сожалению, нас не приглашали к разговору, а «выскакивать» в то время не было принято. Начальника Дальстроя интересовало мнение только своих работников.

…Эдуард Петрович Берзин отдал предпочтение Тасканскому варианту».

Так была окончательно выбрана площадка будущего города — центра всего Дальстроя. Это был остров на реке Колыме площадью в два с половиной квадратных километра почти напротив устья впадавшей сюда реки Таскан и территория на левом берегу Колымы вблизи острова.

Вслед за изыскателями Берзин сам приехал на площадку. Он остался доволен выбором. Зеленую тайгу прорезала могучая и, как казалось, спокойная река. Прииски — близко, руководить золотодобычей будет легче.

На материковой части городской площадки по проекту планировалось расположить производственные помещения, а на острове — служебные здания администрации Дальстроя, жилые дома, культурно-бытовые сооружения. Из директорского резерва Берзин выделил средства, чтобы форсировать строительство этой Колымской Венеции. К концу 1936 года на Таскана уже были возведены первые жилые и административные здания объемом около 7 тысяч кубометров, начато строительство электростанции.

Директор особого треста Берзин был художником по образованию. Окончив Берлинское художественное училище, он мечтал стать архитектором. Неожиданная мясорубка Гражданской войны поломала его планы и сделала кадровым чекистом. Но, видно, в душе осталась невысказанная светлая полоска. По воспоминаниям его близких известно, что иногда, очень редко, он брал в руки кисть и писал натюрморты. Сохранились только два. На одной стороне небольшой картонки — маслом: небрежно брошенные темно-вишневые розы на краю обеденного стола, Сумрачно. Одиноко. Тревожно.

На обороте картонки — набросок пейзажа, более светлый и жизнерадостный.

Наверное, утверждая фантастический проект строительства Колымской Венеции в русле непредсказуемой, бешеной горной реки Колымы, этот человек хотел вырваться из жестокой прозы дальстроевской повседневности.

Жизнь ломала его ежечасно. Многие современники, мы видели, вспоминали о нем как о простом и скромном человеке. Но имел ли право директор особого треста оставаться простым и скромным?

Неограниченная его власть простиралась на огромные пространства Северо-Востока, десятки тысяч вольных и заключенных подчинялись только его приказу. Любого мог он вознести, а моги — уничтожить.

В стране в 30-е годы ускоренно формировалась система вождей: от самого «любимого отца и учителя» до небольших божков местного значения. Система, которая вознесла Берзина в наместники Колымы, не позволяла ему оставаться незаметным и оставлять незаметными вождей московских.

Еще в 1934 году производственный участок одного из золотодобывающих приисков Берзин назвал именем Ягоды. По Колыме плавал речной пароход «Генрих Ягода», а когда в Голландии директор треста купил океанское судно, оно украсилось той же фамилией родного наркома. Построенный в Нагаево клуб для сотрудников Севвостлага назвали «имени Ягоды». А когда в 1935 году там открыли поселковый парк, он тоже получил это имя.

Мы помним, в каком крошечном домишке поселился Берзин в февральскую ночь после приезда в Нагаево в 1932 году. Скоро ему построили хороший коттедж. Вокруг посадили тополя, огородили высоким забором.

Берзин привез из Москвы семью. Его жена, тоже латышка, Эльза Яновна, увлеклась фотографией. Ее фотоснимки регулярно печатались в местной газете «Колымская правда»[18]. Дочь Мирдза и сын Петр учились в школе.

Во дворе директорского дома поставили гараж с легковой автомашиной «Роллс-ройс». На этой машине Берзин обычно выезжал в командировки по трассе. А для зимних поездок у него были еще и удобные сани — так называемая кошевка с тройкой резвых лошадей. Но директор треста на работу ходил пешком. Ему нравилась улица, на которой он жил. Она получила официальное название: улица Берзина.

Был еще прииск с этим названием. Пионеры средней школы соревновались за право назвать пионерский отряд именем директора Дальстроя. А вольнонаемные служащие и специалисты в тресте стали собирать деньги на постройку самолета, чтобы и его назвать именем Берзина.

Осенью 1935 года, когда после возвращения из Москвы директор треста собрался в командировку на трассу, его помощники украсили Нагаево-Магадан и дорожные поселки портретами любимого начальника. Под каждым портретом повесили лозунг: «Привет покорителю колымской тайги Берзину!»⁴¹. А вскоре в Нагаево вышел номер журнала «Колыма». Он открывался фотографией Ленина, на следующей странице — фото Сталина. За ним — портрет Берзина. Последнее имя все громче звучало на Колыме.

Необычные этапы

1936 год принес в Дальстрой новые заботы. Зимой Берзин объехал все территории, где велась добыча золота, сельскохозяйственное производство, осмотрел дороги. В феврале провел очередную реорганизацию структуры управления в тресте.

Главной преградой в развитии новых приисков на левобережье реки Колымы стала сама река: она перерезала трассу на 463-м километре. Берега ее между собой были связаны лишь понтоном. Летом он не успевал перевозить автомашины, подходящие по трассе, с одного берега на другой. А весной и осенью, в ледостав и половодье, сообщение между двумя берегами вообще прекращалось. Единственный выход — нужно было строить мост. Для этого в Управлении дорожного строительства директор треста выделил самостоятельный «Участок по постройке мостового перехода через реку Колыму».

Серьезной перестройке подверглись транспортные организации. В Дальстрое существовали два управления — автотранспорта и авиатранспорта. Берзин их объединил. Своим приказом он возложил на новое Управление автоавиатранспорта следующие работы:

а) эксплуатация автомобильного и авиационного транспорта:

б) перевозки грузов и пассажиров;

в) хранение и выдача грузов;

г) эксплуатация построенных и сданных строителями участков дороги;

д) строительство автобаз, авторемонтных заводов и авиаремонтных мастерских.

В апреле 1936 года директор треста также перестроил руководство сельским и промысловым хозяйством. Он ликвидировал управление местных ресурсов. А сельскохозяйственные предприятия, расположенные вблизи побережья Охотского моря, объединил в Управление сельского и промыслового хозяйства, которое назвал Приморским. В него вошли Таунский сельскохозяйственный комбинат, Ольский, Ямский и Наяханский промхозы, Дукчинский совхоз и Хасынский леспромхоз. В каждом из этих хозяйств — свое лагерное отделение: двести, триста, до шестисот заключенных.

Другая группа предприятий — совхозы «Эльгек», «Сеймчан» и оленесовхоз «Талая» — была объединена в Приисковое управление сельского и промыслового хозяйства.

Во всех этих совхозах и сельскохозяйственных комбинатах трудились, в основном, заключенные-женщины. Небольшую часть их работников составляли местные вольнонаемные жители, проживавшие в поселках, на базе которых организовали совхозы еще до прихода сюда Дальстроя.

В 1936 году Берзин ввел новые, более высокие нормы выработки заключенных на производстве. Но одновременно, чтобы стимулировать их на повышение интенсивности труда, он разрешил выдавать заключенным на руки все заработанные суммы.

Однако этим же приказом были увеличены отчисления из заработка заключенных на их содержание в лагере: «С 1 января 1936 года была введена система удержания из заработка рабочих-лагерников на их содержание в размере 85 процентов при условии, что весь заработок — после удержания в пользу треста 280 руб. с рабочих и 500 руб. с ИТР и служащих — выдается полностью на руки, не зависимо от размера заработка»⁹⁵.

Одновременно директор Дальстроя пытался увеличить производительность труда заключенных, используя методы так называемой культурно-воспитательной работы в лагере. Почти с первых шагов Дальстроя лагерная администрация организовывала соревнование среди заключенных за наивысшую выработку. Так, на строительстве автомобильной трассы для дорожных бригад были придуманы звонкие названия «За ударные темпы», «Отличник Колымы» и тому подобные.

Когда же в 1935–36 годах в советской стране развернулось стахановское движение (по фамилии донецкого шахтера Стаханова, давшего рекордную добычу угля), руководители Дальстроя решили и эту форму идеологического оболванивания людей внедрить в лагерную жизнь. 29–30 января 1936 года в Нагаево-Магадане состоялось совещание «заключенных-стахановцев Колымы». Несколько сот заключенных привезли сюда почти из всех лагпунктов, подлагпунктов и командировок, входящих в Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛ). Перед заключенными выступил Берзин:

«С какими показателями мы подошли сегодня к нашему первому Вселагерному совещанию? Я назову несколько имен: на дороге Дмитриев, Лакизо, Вятчин и другие выполняют нормы от 200 до 300 процентов, Косинов с 45-го километра дает 404 процента, фрезеровщик Авторемонтного завода Кубанцев — 309. В горных управлениях стахановцы дают от 200 до 230 процентов. Это показатели, которые у нас имеются, и, я бы сказал, показатели очень и очень неплохие»⁵⁶.

По итогам совещания руководство Севвостлага большим тиражом отпечатало типографский лозунг «В стахановский месячник каждый стахановец должен помочь ударнику стать стахановцем. Превратим Севвостлаг НКВД в единый стахановский коллектив!» Лозунг был разослан во все лагерные подразделения Колымы.

Весной 1936 года по указанию Сталина органы НКВД начали новый этап борьбы с единственной оставшейся в то время оппозиционной группой в стране — троцкистами. Действительных сторонников Троцкого, давно высланного из СССР, в советской стране в это время осталось, вероятно, не более 15–20 тысяч человек. Все они еще раньше были осуждены или репрессированы внесудебными органами. Однако большинство имело сравнительно небольшие сроки заключения: 3–5 лет, а часть этих людей была приговорена даже не к лагерю, а к ссылке. Они были рассредоточены по разным краям и областям, в том числе не только в местностях с суровым климатом.

В то же время, органы НКВД стали использовать клеймо «троцкизма» для массовых арестов людей, которые не только не были сторонниками Троцкого, но, чаще всего, никогда, не читали его произведений и даже не представляли существа взглядов этого видного деятеля международного социалистического движения.

В июне 1935 года Сталин развернул бурную кампанию по фабрикации фальшивого дела о так называемом «объединенном троцкистско-зиновьевском центре». ЦК ВКП(б) заранее подготовил проект письма «О террористической деятельности троцкистско-зиноньевского блока». Сталин работало проектом этого документа и усилил его обвинительную направленность. Почти за месяц до начала судебного процесса, 29 июля, от имени ЦК ВКП(б) текст подписанного «закрытого письма» бал разослан в местные партийные организации.

Сам процесс состоялся во второй половине августа, и по притвору Военной коллегии Верхсуда СССР от 24 августа все обвиняемые во главе с Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым были притворены к расстрелу.

Но, как уже говорилось, еще весной органы НКВД развернули репрессии подлинных и мнимых троцкистов. Все действительные сторонники взглядов Троцкого, уже находившиеся в лагерях или в ссылке, были собраны в единые этапы и отправлены на Дальний Восток. Большую часть этих Троцкистов НКВД направил в Дальстрой: было уже известно, что Севвостлаг способен обеспечить жесткую изоляцию заключенных от окружающего мира.

Сохранились подробные воспоминания одного из узников колымских лагерей К. А. Реева, где четко запечатлен путь этих троцкистов на Колыму. (Сам Реев не имел к ним отношения и был репрессирован по другому фальшивому обвинению.)

В апреле 1936 года Реева, осужденного в Одессе, этапный вагон привез во Владивосток, где находился большой пересыльный лагерь, подчиненный УСВИТЛу. Прибывших туда заключенных переформировали в новые этапы для отправки пароходами в Нагаево.

«Медленно, с остановками, — вспоминает Реев, — подошли мы к огромному транзитному лагерю, что был расположен на Второй речке во Владивостоке в середине тридцатых годов. Видны были два огромных деревянных двухэтажных здания и много-много парусиновых палаток. Лагерь обнесен сплошным деревянным забором, по верху — пять или шесть рядов колючки. У вахты колонна остановилась, ворота раскрылись, и уже лагерная охрана в обычной армейской форме, но с серыми петлицами и без звезд на фуражках, с винтовками или наганами начала принимать нас, считая по пятеркам».

Вначале Реева поместили в одну из палаток, а через несколько дней перевели в большой двухэтажный деревянный барак.

«В этом огромном бараке царила только 58-я, — вспоминает Реев, — и нас сразу предупредили, что места нам укажут и с правилами распорядка познакомят в секции. Там пожилой латыш, как потом оказалось — капитан дальнего плавания, приняв нас, опросил каждого и предупредил: «Знакомых не водить, уходя — спрашивать разрешения, в бараке не кричать, не сорить и не ругаться. За нарушения буду выгонять в общие бараки!» Здесь была просто робкая попытка старых большевиков возродить в сталинских лагерях подобие порядка политтюрьмы времен царизма.

…Некоторые группки, где были политики, по традиции старой каторги устраивали лекции, которые слушали человек десять-пятнадцать. Эти люди относились друг к другу вежливо, воровство было редкостью, драки тоже, о ругани и хулиганстве и речи не было. Читали все, что попадалось, даже обрывки книг, газет и журналов»⁹⁷.

Характерно, что Реев, сам военный человек, совершенно не разбиравшийся в политике, посчитал этих людей «старыми большевиками»: если честные, порядочные — значит, большевики. В действительности же это были убежденные троцкисты — люди не меньшей порядочности и идейности, чем старые большевики.

В этих же воспоминаниях Реева отметим еще один важный момент. В том же бараке с 58-й статьей на Владивостокской пересылке Реев впервые встретил довольно значительную группу иностранцев — выходцев из разных стран, некоторое время тому назад эмигрировавших в страну социализма — СССР в поисках свободы.

«Здесь собрались, — пишет Реев, — эмигранты из буржуазной Польши, гитлеровской Германии и из Австрии. Было несколько финнов, эмигрировавших или бежавших к нам от Маннергейма. Все они давно жили у нас, оканчивали разные специальные учебные заведения, вроде интернациональных школ красных командиров, были инженерами, профессорами, директорами и так далее. Но подошло время, каждого из них забрали, предъявили обвинение в шпионаже и вредительстве, и с такой статьей они оказались на Соловках, на Колыме, на Нарыме или на БАМе».

Встреченные Реевым летом 1936 года на пересылке иностранцы были первыми ласточками того мощного потока, который хлынул на Колыму в 1937–1938 годах.

А в 1936 году, как мы уже говорили, большую часть этапов, отправляемых органами НКВД в Дальстрой, составляли троцкисты. Первый толчок этому потоку дали якобы полученные, а в действительности вымышленные чекистами сведения о «тенденции троцкистов к воссозданию подпольной организации». На основании этой фальшивки 25 марта 1936 года Нарком внутренних дел Ягода направил Сталину письмо, где предлагал ужесточить репрессии по отношению к троцкистам, большинство которых уже раньше получили различные наказания.

Письмо Ягоды Сталин переправил Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому. 31 марта тот ответил официальным согласием на предложения НКВД. В тот же день Ягода направил всем управлениям НКВД на местах оперативную директиву:

«Основной задачей наших органов на сегодня является немедленное выявление и полнейший разгром до конца всех троцкистских сил, их организационных центров и связей, выявление, разоблачение и репрессирование всех троцкистов-двурушников»⁹⁸.

Почти через два месяца после начала репрессивной операции, 20 мая 1936 года, Политбюро приняло постановление, где предписывалось НКВД всех троцкистов, уже находившихся в ссылке, а также тех, кто исключен из ВКП(б), но находился на свободе, направить в отдаленные лагеря на срок от 3 до 5 лет⁹⁹.

Самыми отдаленными, как известно, были лагеря Колымы. По оценке магаданского исследователя А. Бирюкова, специально занимавшегося этим вопросом, летом 1936 года со всего Советского Союза было собрано более шести тысяч троцкистов. Все они через пересыльный лагерь во Владивостоке были доставлены в Нагаево.

Троцкисты на Колыме

До нашего времени дошли воспоминания нескольких человек, общавшихся в 1936–1937 годах с троцкистами на Колыме. Некоторые из авторов разделяли взгляды сторонников Троцкого, но не принимали активного участия в борьбе, которую эти люди вели с органами НКВД уже будучи осужденными на заключение в лагерях. Один из них, М. Д. Байтальский, оставил свидетельства удивительной идейной стойкости троцкистов.

Вот как он описывает поведение своих товарищей, с которыми из Караганды, где они раньше отбывали ссылку, после вторичного осуждения их отправили на Колыму через Владивостокский пересыльный лагерь.

«В заливе нас уже поджидал пароход Дальстроя — не то «Джурма», не то «Кулу». Надо отдать справедливость истинно революционному духу большинства этого этапа троцкистов: весь путь от пересылки к порту, под эскортом многочисленного конвоя, сопровождался пением революционных песен. С большим воодушевлением весь этап, с обнаженными головами, пел «Интернационал», «Вы жертвою пали», «Варшавянку», «Смело, товарищи, в ногу»…

От этапа я старался держаться подальше, как «неприсоединившийся».

Дорого, ох как дорого пришлось впоследствии расплачиваться, и в первую очередь — старостату, за те «блага», которыми этап пользовался в пути!

…На второй день после нашего прибытия на Магаданскую пересылку к нам явился представитель НКВД, объявивший нам, что все прибывшие на Колыму КРТД[19] будут здесь содержаться на общелагерном режиме, на общелагерных условиях. Объявил нам правила режима, вызвавшие резкие протесты наиболее активной части этапа. Старостат опубликовал требования, которые он намерен предъявить администрации. Требования сводились к следующему:

КРТД будут содержаться на Колыме на правах ссыльных.

Каждый получит работу по специальности.

Оплата труда — по общетарифной сетке.

Не разъединять супругов.

Свобода переписки между собой и материком.

…Ввиду того, что требования старостата были НКВД отвергнуты, была объявлена группой около ста, т. е. меньшинством, голодовка.

…Я не присоединился к голодовке потому, что понимал: нас спровадили на Колыму не для того, чтобы создать нам условия нормального существования»¹⁰⁰.

В воспоминаниях заключенной — сторонницы взглядов Троцкого — А. С. Берцинской, также прошедшей колымские лагеря, дается описание нескольких групп этого движения.

Официально количество сторонников Троцкого во времена его споров со Сталиным в 1925–1927 годах считалось небольшим. По данным победивших в этой борьбе сталинистов, троцкистов тогда насчитывалось всего 4120 человек¹⁰¹. Причем часть этих четырех тысяч после победы Сталина отказалась от защиты своих взглядов, подписав соответствующие заявления. Так поступили, например, Берцинская и ее муж Г. Т. Аскендарян.

Исключенные из партии во время споров, они были в 1928 году сосланы на три года в Сибирь. Но после отбытия ссылки в большинстве своем такие люди в партию были возвращены. Им дали возможность нормально жить и работать, в том числе в Москве и других крупных городах. Этих людей называли: «отошедшие троцкисты», то есть такие, которые увлекались взглядами Троцкого только в прошлом. Теперь они уже отошли от него.

«Но были и такие, — пишет Берцинская, — кто ни отчего не отказывался, продолжал защищать свои прежние позиции, оставаясь в ссылках и изоляторах. Их называли «неотошедшие троцкисты»¹⁰².

В 1936 году НКВД уравняло первых и вторых: «отошедших» вновь арестовали, а «неотошедших» забрали из ссылок. Как правило, и тех, и других суду не доверили, а для упрощения процедуры пропустили через Особое совещание НКВД. А затем объединили в общие этапы и отправили по общим адресам: многих — на Колыму.

В этапах к троцкистам добавили еще третью категорию — тех, кому органы НКВД троцкизм приписывали. «Были и те, — пишет Берцинская, — кто ни в каких оппозициях не состоял, но в годы, когда началось «освоение» новых экономических районов страны, их из партии тоже исключили и при отправке на Колыму определили как КРТД. Этих людей никак не называли».

Когда этапы со всеми этими людьми прибыли на Колыму, сопротивление организовали лишь заключенные «неотошедшие». Именно они объявили голодовку в связи с тем, что управление НКВД по Дальстрою отказалось принять их требования ослабить лагерный режим.

«Назавтра после объявления голодовки, — вспоминал Байтальский, — нас, неприсоединившихся, развезли по командировкам, т. е. по приискам.

Объявившие голодовку отказались грузиться, но их погрузили, насильно связав сопротивляющихся, и развезли по всем командировкам с таким расчетом, чтобы на каждом пункте было минимальное количество голодающих.

Голодающих кормили через нос питательным бульоном, что продлило голодовку чуть не до ста дней.

Голодовка твердокаменных троцкистов закончилась их победой. «Победа», как и следовало ожидать, была пирровой. Было достигнуто письменное соглашение, чуть ли не договор, что в случае прекращения голодовки НКВД обязуется выполнить предъявленные требования. До чего же наивны были голодающие, доверившиеся НКВД! Удивляло, как такие крупные работники с дореволюционным стажем, как член Президиума ВЦИК Самуил Кроль и член коллегии НКФ Украины Абрам Гринштейн, как даже эти участники голодовки не понимали, что уже давно, после убийства Кирова, Сталин взял курс на физическое истребление всякой оппозиции».

Да, на короткое время «неотошедшим», или как их называет Байтальский, «твердокаменным» троцкистам удалось добиться для себя небывалых в лагерях условий жизни.

Некоторые послабления режима коснулись и других троцкистов — отошедших. Та же Берцинская вспоминает, что ей, например, дали свидание с мужем Тиграном Аскендаряном, и только после этого их отправили в разные лагпункты. Ее — в совхоз Сеймчан, а его — на прииск имени Берзина.

В лагере этого прииска троцкистов поселили в отдельный барак, но «отошедшие» были уже отделены от семей, а «неотошедшим» было разрешено жить семьями. Вот как описывает эту ситуацию Берцинская по рассказам своего мужа:

«По прибытии на прииск Тиграна поселили в специальный барак, известный под названием КаэРТэДэ… Барак КРТД отличался от прочих бараков не только своим названием, но и внутренним устройством. Помимо обычных двухэтажных нар наличествовали в нем и небольшие клетушки, отгороженные одна от другой низкими дощатыми стенками. В этих клетушках и жили семьи тех самых «неотошедших» троцкистов, что выиграли голодовку».

Причем, как видно из этих воспоминаний, неотошедшим было разрешено жить в лагере даже вместе со своими малолетними детьми.

Продолжался такой «курортный» режим для выигравших голодовку очень недолго. Прав был Байтальский, который дал очень точную оценку бесперспективности организованной борьбы «твердокаменных» с огромной полицейской машиной НКВД. «Вместо линии, — писал он, — пассивного подчинения с целью физического сохранения своих жизней, подобно декабристам в ссылке и на каторге, они взяли курс на сопротивление сталинизму. В обезличенной, глухонемой стране, в условиях типичнейшего полицейского государства, лучшая часть былой мощной когорты обрекла себя на истребление неправильной тактикой борьбы».

Истребление скоро началось.

Здесь уместно воспользоваться воспоминаниями другой стороны — тех, кто сажал, допрашивал и затем, после постановления ОСО или «тройки», уничтожал КРТД. В личном архиве уже покойного литератора Н. В. Козлова сохранилось письмо одного из таких сотрудников УНКВД по Дальстрою. Козлов в 60-е годы попросил его вспомнить о событиях 1936–1937 годов, в которых тот участвовал. И хотя это письмо-воспоминание опубликовано анонимно, магаданским журналистам удалось выяснить, что его автор — молодой в те годы следователь дальстроевского УНКВД Н. С. Абрамович¹¹⁰.

Вот эти воспоминания, опубликованные под названием «Отрывок из письма бывшего следователя».

«В 1936 году содержащиеся в Магадане и на периферии осужденные к разным срокам изоляции троцкисты, зиновьевцы и бухаринцы (так их именовали) как по дирижерской палочке организовали — в местах их содержания волынки, открытые антисоветские Выступления, составляли и распространяли самые погромные (по тем временам) листовки-прокламации, требуя своего освобождения, требуя присылки из Москвы прокурора и предоставления им свободы передвижения, изменения рациона питания и т. д.

Попытки провести с ними беседы, которые предпринимались руководителями политотдела Дальстроя и УНКВД с тем, чтобы прекратить эти выступления, ни к чему не привели. А когда по указанию НКВД СССР оперативные работники начали изъятие из массы троцкистов зачинщиков, инициаторов, руководителей выступлений, они ответили устройством в бараках баррикад и объявлением массовых голодовок.

Каждое оперативное мероприятие, связанное с этими событиями, докладывалось Э. П. Берзину, который был, помимо всего, старшим оперативным руководителем, уполномоченным Наркомвнудела на Колыме.

…Зачинщиков-организаторов волынок среди троцкистов удалось изолировать от общей массы, а затем провести расследование и предать суду»¹⁰⁴.

Политическая наивность троцкистов, их удивительный идеализм столкнулись с непробиваемой железобетонной карательной системой сталинского режима. Результат такого столкновения оказался трагичным для троцкистов.

В воспоминаниях Берцинской, на которые мы уже ссылались, ясно показана обреченность этих людей, пытавшихся достучаться в железобетон НКВД.

«С такими же «неотошедшими», — пишет Берцинская, — пришлось встретиться и мне в лагере совхоза Сеймчан. Небольшой партией их привезли зимой 37-го из Магадана, почти в то же время, что и нас, — группу женщин…

Всем нам дали работу если не по специальности, то во всяком случае не тяжелую. Однако это их не удовлетворило. И они продолжали борьбу, добиваясь соблюдения Трудового кодекса о восьми-, а не десятичасовом рабочем дне, как это практиковалось в лагере. Требовали и выходные (в лагере выходные в летние месяцы были полностью отменены). За отказ работать по воскресеньям их отправляли в карцер.

Особо запомнилось, как Нушик Заварян (молодая женщина армянской национальности — К.Н.), не дожидаясь когда ее посадят в карцер, отправлялась туда своим ходом. Нагрузив где-то добытые саночки своим скарбом (чемодан в чехле и завернутая в такой же чехол постель), положив на самый верх книги, она медленным шагом следовала через весь лагерь, мимо всех бараков, как бы молчаливо показывая: «Вот еду в карцер, но все с собой взяла и буду там отдыхать, как положено по советским законам». А на чехлах чемодана и постели большими красными буквами было вышито: «Нушик Заварян».

Прошло несколько лет, и вот в 42-м меня привезли в Магадан, чтобы дать мне свободу. И я вновь увидела и этот чемодан, и эту постель, и вышитую красными буквами на чехлах надпись: «Нушик Заварян». Запыленные, заброшенные, валялись они в дальнем углу лагерной каптерки. Когда я спросила, почему владелица этих вещей не забирает их, старожилы магаданского лагеря мне — ответили: «В каптерке находятся вещи не только Нушик Заварян, но и многих других. Там остаются лежать вещи тех, кого уже давно нет в живых».

Да, сотрудники УНКВД по Дальстрою четко выполнили указания своего Наркома Ягоды о том, чтобы со всеми троцкистами, привезенными в Колымские лагеря, провести новые карательные акции. В некоторых случаях для этого использовался формальный повод нарушения этими людьми лагерного режима, а в иных — обходились и без повода.

Карательные органы широко применяли тогда засылку в троцкистские группы, содержавшиеся в лагерях, провокаторов и негласных агентов НКВД. Уже цитированный нами Байтальский приводит в своих воспоминаниях исповедь одного из подобных провокаторов — Бориса Княжицкого. Этот человек, по образованию инженер, был убежденным сторонником взглядов Троцкого. После высылки Троцкого вел, вместе с другими, подпольную работу и был разоблачен.

Испугавшись наказания, как пишет Байтальский с его слов, «подписал Княжицкий обязательство о сотрудничестве с НКВД. Рапорты подписывал «Граф». Сдавал рапорты и получал новые задания от своей новой жены. Арестовали, чтобы внедрить в колонию троцкистов. От правился туда сам, а не этапом. Выполнял задания и местного отделения».

Байтальский приводит слова Княжицкого:

«Пришел май тридцать шестого, и всю без исключения колонию нашу забирают — и на Колыму. Накануне этапирования меня вызвали и сказали: «Идешь с ними. О тебе сообщаем Колымскому управлению».

…Ну и вот, связал я троцкистов всех приисков, всех командировок. Не пойму я, как они наивны и доверчивы! Через два третий — осведомитель, а они так слепо верили мне. Больше полугода я был связным и часто встречался с их лидером Кролем. Подумайте, Кроль! Самуил Кроль! Светлая личность! Член партии с 1913-го года! Член президиума ВЦСПС! И такая неосторожность! Через меня он поддерживал связь с разбросанными по всей трассе троцкистами!

Все записки их, конечно, в отделениях НКВД фотографировались. Записки я отдавал по назначению, а фото представлял потом в Магадан, в Управление. В одной из записок Кроля было: «Нам бы организовать крепкий кулак в две-три сотни человек для отстаивания наших интересов, и тогда нас не замучают на общих работах». Приблизительно так.

Теперь начальство решило и здесь организовать суд над троцкистами. Я твердо знаю, что местное НКВД неохотно, только по московскому приказу готовит процесс. Но у НКВД не хватает материалов. Весь актив, староста троцкистский уже сидит в «доме Васькова»[20] в Магадане. Теперь свозят второстепенных».

Громкий судебный процесс над группой троцкистов во главе с Кролем и Барановским состоялся в Магадане. Но это было уже в 1937 году.