Глава 5 Сталин перестал его любить
Глава 5
Сталин перестал его любить
Сигналы опасности
Как обычно, и в 1936 году главное внимание Берзин уделял горнодобывающей промышленности Дальстроя. Ежегодно план добычи золота увеличивали, а это требовало большого роста переработки горной массы. Особенно серьезные трудности возникали на вскрыше торфов. Теперь иногда их толщина достигала двух-трех метров. За короткое колымское лето такой слой грунта не успевал оттаивать. И заключенные, работая вручную — кайлом и лопатой, очень скоро останавливались перед многолетней мерзлой породой.
Чтобы ускорить эти работы, в 1936 году на вскрыше и перевалке торфов в тресте впервые применили пять паровых экскаваторов, привезенных на Колыму. Все они были иностранного производства: «Ренсом-Репир», «Везерхютте», «Демаг». В течение года они выполнили работу нескольких тысяч заключенных — переработали почти 395 тысяч кубометров грунта, что составило 75 процентов плана вскрыши торфов.
Еще в предыдущем году золотодобытчики перешли на левобережье Колымы. И в 1936 году добыча благородного металла здесь значительно увеличилась.
Особенно успешно горняки вели добычу золота по притокам речки Таскан — автодорога позволяла везти туда все необходимые грузы. А к концу года трасса подошла к реке Берелех — это был 670-й километр от Нагаево.
На левобережье Колымы действовало Северное ГПУ, которым руководил опытный дальстроевец М. М. Кандер. Под его началом работало пять приисков, на каждом — лагерный пункт. Некоторые из них имели еще небольшие подлагпункты на горных участках того или иного прииска.
Южное горнопромышленное управление, которым командовал Ф. Д. Медведь, объединяло одиннадцать приисков и, соответственно, столько же лагпунктов. Причем, ЮГПУ давало не только золото.
Еще в 1934 году при промывке золотоносных песков примитивные промывочные устройства на прииске Таежник вместе с благородным металлом уловили несколько сот граммов минерала под названием касситерит, содержащего в большом количестве олово. Информацию об этом Берзин включил в годовой отчет Дальстроя. Поэтому постановление Совнаркома СССР в марте 1935 года обязало трест приступить к добыче оловянной руды уже в плановом порядке. Таким образом, в 1935–36 годах олово-добыча в Дальстрое наращивала объемы.
«Успешно» проходил в 1936 году завоз новых этапов заключенных. Мы уже говорили, что на Колыму привезли свыше шеста тысяч троцкистов. Кроме них пришло еще несколько крупных этапов — пароходы дальстроевского флота безостановочно курсировали между Владивостоком и Нагаево. К концу года население колымских лагерей увеличилось на 18 тысяч и достигло 62 тысяч 703 человек.
По-прежнему Севвостлаг не являлся самым крупным из лагерей НКВД: ведь только система ГУЛАГа, куда Дальстрой, как мы знаем, не входил, к концу 1936 года насчитывала 820 тысяч заключенных. Но Колымский лагерь оставался лагерем особым, где одни заключенные работали большими начальниками, жили с семьями в особняках и слушали патефон, а другие все более и более жестоко наказывались даже за то, что хотели оставаться и в лагере людьми, а не просто дешевой рабочей силой.
Большое количество заключенных, поступивших на колымские прииски, позволило Дальстрою выполнить намеченный план в самом начале сентября. Берзин телеграфировал в Москву о победе. И 5 сентября получил ответ:
«Правительственная Берзину тчк
Поздравляем достигнутыми успехами тчк Просим передать наш привет работникам Дальстроя тчк Уверены дальнейших успехах добыче золота тчк
Необходимо повысить темпы учитывая значительное увеличение производственной программы будущего»105.
Под телеграммой стояли две подписи: Сталин. Молотов. Вновь, как и год назад, главный вождь поздравил вождя колымского с выполнением плана по золоту. И уже через него передавал «наш привет» всем остальным дальстроевцам. «Значит, помнит о нем вождь всех народов, — думал Берзин. — Значит, он, директор особого треста, подчиненного ЦК, опять на коне в это смутное время».
Успокаивала и вторая подпись под телеграммой: председатель Совнаркома и СТО Молотов дает тресту огромные материальные ресурсы, обещанные постановлениями правительства.
«Будут стараться еще больше, — думал Берзин. — Надо выполнить все, что мне поручают».
Он продлил промывочный сезон на сентябрь, и Дальстрой сдал 36 тонн 482 килограмма шлихового золота — вдвое больше, чем в прошлом году.
Буквально за несколько дней до сталинской телеграммы еще одно важное и приятное для Берзина событие произошло в Дальстрое. 26 августа в Нагаевскую бухту вошли корабли Тихоокеанского флота СССР: «плавбаза «Саратов» и пять подводных лодок106. Командовал этой морской бригадой капитан 2-го ранга (впоследствии вице-адмирал, Герой Советского Союза) Г. Н. Холостяков.
В этом учебном походе моряки проверяли возможности срочного погружения и всплытия подводных лодок, их маневренность в условиях неглубокой бухта Нагаева.
Кроме того, на корабле «Саратов» из Владивостока приплыли руководители Дальневосточного края: первый секретарь крайкома ВКП(б) А. И. Лаврентьев (Картвелишвили), председатель крайисполкома Г. М. Крутов и начальник краевого УНКВД Т. Д. Дерибас.
Для Берзина именно их прибытие в Нагаево было главным в этой военно-политической акции. Дело в том, что экстерриториальность Дальстроя, подчинявшегося лишь Центральному Комитету партии, была совершенно секретной. Для прикрытия этого противозаконного положения на всех официальных бланках особого треста стоял адрес: пос. Нагаево Дальневосточного края. А директору треста была присвоена несуществующая должность: уполномоченный Далькрайисполкома. Все административные распоряжения по гражданским делам (не хозяйственным и не карательным) он подписывал именно этой должностью. И даже завел отдельный кадровый аппарат: Управление уполномоченного Далькрайисполкома.
Подобным образом маскировалась и партийная власть Берзина на Колыме: все члены партии и первичные ячейки подчинились ему как уполномоченному Далькрайкома ВКП(б).
Берзин понимал: предоставленная ему полная самостоятельность и неограниченная личная власть на Колыме могут вызывать в Москве разные чувства. И нынешний приезд дальневосточных руководителей — не просто визит вежливости людей, которым будто бы подчинена Колыма, это — инспекция, проверка всех красивых отчетов, которые директор Дальстроя отправлял в ЦК. Поэтому он постарался убедить гостей в успехах треста.
Сделать это было нетрудно: с Лаврентьевым они подружились еще три года назад. Встречи их были нечастыми, но в переписке они не стеснялись выражать свои дружеские чувства.
А Дерибаса Берзин знал еще раньше, с 20-х годов, но совместной работе в центральном аппарате ВЧК. Они оба были награждены знаком «Почетный чекист». С 1929 года Дерибас руководил органами ОГПУ — НКВД Дальневосточного края, и Берзин координировал с ним свою работу как уполномоченный того же карательного ведомства на Колыме.
Поэтому, вернувшись во Владивосток, эти люди через несколько дней отправили в ЦК ВКП (б) отчет о своей проверке Дальстроя.
«На днях вернулись с Колымы, — писали они. — Колыма произвела на нас большое впечатление. В этом суровом, угрюмом краю, в крайне тяжелых природных и климатических условиях тов. Берзин за короткий срок сумел создать большое хозяйство.
Мы убедились, что на Колыме имеем неслыханные, буквально несметные богатства, что Колыма — один из самых богатых в Союзе районов золотодобычи, не говоря уже о больших возможностях развития добычи олова, меди, сурьмы и мышьяка»107.
Лаврентьев сообщил Берзину содержание отчета, а тот рассказал об этом своим помощникам. Так что хорошие отношения двух руководителей не были секретом в Дальстрое.
Через месяц после отъезда из Нагаево руководителей Дальневосточного края из Москвы для Берзина пришел секретный пакет — постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 29 сентября 1936 года «Об отношении к контрреволюционным троцкистским элементам». В нем говорилось:
«Утвердить следующую директиву об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам:
а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии.
Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе.
б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и тех, которые были раньше высланы»108.
Но для Берзина гораздо важнее было совершенно для него неожиданное и неприятное сообщение о том, что 26 сентября Политбюро сняло с работы Ягоду. На это место — Наркомом внутренних дел Политбюро назначило Н. И. Ежова. Этот человек был совершенно незнаком Берзину: он никогда не работал в карательных органах, а уже давно — в ЦК партии. И сейчас Политбюро, назначив его Наркомом, посчитало нужным оставить в должности секретаря ЦК и председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б).
Вслед за этим очень скоро из НКВД в Дальстрой стали поступать необычные телеграммы.
Берзин привык, что все отношения особого треста с Москвой строились на уровне первых лиц: указания он получал от Сталина, Молотова или Ягоды. Перед ними же отчитывался о выполнении. И поэтому 20 октября 1936 года на имя председателя Совнаркома он отправил «Трехлетний план основного производства треста на 1937–39 годы»109, ведь постановление о составлении такого плана 29 июня было подписано Молотовым.
Совершенно неожиданно для Берзина ответ на этот трехлетний план Дальстроя пришел в начале ноября за подписью начальника ГУЛАГа Бермана. Причем, поразительно было не только то, что начальник одного из управлений Наркомата внутренних дел, который по ноябрьскому постановлению Политбюро от 1931 года не имел никакого права вмешиваться в дела треста, в этот раз — в дела Дальстроя вмешивался. Необычен был и сам тон телеграммы из НКВД — категоричный, жесткий. Без всяких церемонии Берман требовал от Берзина сократить объем капитальных вложений на следующий, 1937 год почти в три раза. Берзин планировал потратить на эти цели 423 миллиона рублей, а Берман диктовал ему цифру 154 миллиона.
Когда прошла первая растерянность, Берзин взялся организовывать оборону. Он понимал, что телеграмма из Москвы по принципиальному вопросу от второстепенного лица в Наркомате — сигнал опасности. Но поверить в то, что с ним больше не хотят общаться вожди, совсем недавно поздравлявшие его с выполнением плана, он не мог.
«Не может быть, что с Дальстроем больше не считаются и не хотят считаться со мной. Надо доказать, что у треста — прекрасные перспективы и его директор обеспечит быстрый прирост добычи золота и олова», — думал Берзин и поручил своим помощникам срочно приступить к составлению перспективного плана Колымы. 27 ноября он отправил в НКВД письмо с изложением основных положений и общих задач этого плана. Адресовал он письмо новому Наркому Ежову.
На следующий день директор треста отправил большую телеграмму в тот же наркомат, но уже Берману. Это был подробный ответ на его телеграмму, требовавшую резкого сокращения затрат особого треста, привыкшего раньше в этих вопросах чувствовать себя вольно.
Берзин старался доказать в телеграмме, что уменьшение выделения правительством денег Дальстрою не просто недопустимо — это убийственно; оно подрывает перспективы развития. «Конкретно отменяется, — писал Берзин, — Индигирская экспедиция, сокращаются почти вдвое прочие геологоразведочные работы.
Консервируется строительство горнорудного комбината, также гидростанции, прекращается строительство новых участков автомагистрали. Прекращается строительство автобаз, кроме одной — в Спорном, консервируется строительство и в Приморье. Вдвое сокращается строительство в горных районах, консервируется строительство адмцентра, отменяется строительство в Магадане кроме окончания переходящих объектов.
При таком плане работ будущего года предрешается невозможность в 1938 году начинать работу по добыче золота в новых районах. Старые районы смогут обеспечить в 1938 году программу добычи, значительно меньшую 1937 года»109.
Много еще чего неприятного для руководства написал Берзин в этой телеграмме начальнику ГУЛАГа. По существу, он его запугивал:
«— Ты, мелкая сошка, взялся командовать тем, что тебе неподотчетно, и хочешь Дальстрою подрезать крылья. Смотри не просчитайся: если особый трест рухнет, отвечать придется тебе. Я предупреждаю!»
В ответ — длительное молчание.
И после Новогодних праздников, 7 января 1937 года, Берзин посылает начальнику ГУЛАГа новую шифротелеграмму:
«Расшифровать немедленно.
Москва НКВД Берману.
Дополнение нашему № 43/09 сообщаю пояснения плану геологоразведочных работ 1937 года…
Утвержденном варианте отменили Индигирскую экспедицию, резко сократили поисковые, рекогносцировочные, детальноопробывательские работы, также россыпные шурфовочные разведки, исключили рудные кроме жилы № 7.
Учтите: свертывая работы новых районах вынуждены строить программу следующего года исключительно по результатам разведок старых районах. Определившийся объем разведочных работ приводит значительному сокращению программы 1938 года»111.
Однако все обращения директора особого треста в Наркомат, который после исчезновения Ягоды стал смотреть на Дальстрой свысока, не дали результата. И Берзин решился на последний шаг: 17 февраля 1937 года он послал большую телеграмму Сталину.
Он понимал, что рискует головой: по существу, это была жалоба на нового Наркома Ежова и его подчиненных. Чтобы смягчить такое впечатление, Берзин, во-первых, сразу сослался на июньское постановление Совнаркома 1936 года; ведь четыреста с лишним миллионов рублей тресту было необходимо для выполнения задач, поставленных именно этим документом. А снижение затрат в три раза, декретированное Берманом, срывало выполнение этого правительственного задания.
Кроме того, Берзин указал в телеграмме, что 27 ноября уже отправил «письмо Наркому», где изложил основные положения трехлетнего плана развития Колымы — в соответствии с указанным постановлением СНК.
И, наконец, в адресе телеграммы после фамилии «Сталину» он добавил: Молотову, Ежову. Подчеркивая этим, что ни в коей мере ни на кого не жалуется, а обращается к ним в интересах дела.
В телеграмме он нарисовал картину быстрого увеличения добычи золота и, особенно, олова как стратегического металла, вплоть до 1941 года — при условии финансирования Дальстроя в прежнем объеме.
Почти клятвой заканчивалась эта телеграмма, — буквально крик души человека, видящего свое детище на краю пропасти!
«…Возможности Колымы, — писал Берзин, — судя даже по первоначальным данным, серьезны. Реализовать эти ресурсы можно только в результате соответствующей горнопромышленной подготовки… Этой цели необходимо увеличить титульный список капзатрат этого года на 7 миллионов рублей по геологоразведочным работам.
Уверен: Колыма оловом и полиметаллами не подведет, так же, как не подвела золотом. Необходимо нормальное техническое снабжение. Необходимо нормальное финансирование, которое сейчас даже при сокращенных объемах проводится так, что лишает московский аппарат возможности провести своевременную заготовку даже выделенных недостаточных фондов.
Колыма начала давать золото в серьезных количествах через три года. Позволю себе со всей ответственностью утверждать, что не больше такого же срока потребуется, чтобы Колыма начала давать серьезных количествах олово»112.
Ответ на телеграмму пришлось ждать очень долго. Повседневные заботы закрутили директора треста и его помощников своей круговертью.
Надо было готовиться к новому промывочному сезону.
Надо было разоблачать заговорщиков, троцкистов и других «врагов народа».
Суды и «тройки»
Еще осенью 1936 года в Дальстрое, как и по всей стране, партийные организации начали проводить митинги в трудовых коллективах. Задача была несложной: рядовые рабочие и служащие должны были клеймить позором «троцкистов», в центре и на местах. Таким образом, создавалась картина всенародной поддержки массовых репрессий невиновных людей, которые, по указке Политбюро, проводили в стране органы НКВД.
В Нагаево в конце августа прошли два подобных мероприятия в поддержку действий Сталина, расправлявшегося со своими оппонентами. На кирпичном заводе в митинге участвовало около 400 человек. После сообщения о московском процессе по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра» собравшиеся приняли резолюцию, где говорилось, что «рабочие завода клеймят позором предателей и фашистских убийц»113.
На митинге в авторемонтном заводе в резолюцию записали более конкретное требование: собравшиеся полностью одобряют решения правительства по обезвреживанию врагов рабочего класса и настаивают на их окончательном моральном и физическом уничтожении114.
В кампанию «разоблачения врагов» активно включилась газета «Советская Колыма». Она стала печатать материалы своих корреспондентов уже о местных «троцкистах», выбирая их, как правило, среди руководителей и специалистов. Так, в сентябре газета разоблачила «отвратительную физиономию подлого двурушника» Н. И. Мовсесова, который строил Марчеканский судоремонтный завод на берегу бухты Нагаева и стал его директором.
В декабре газета опубликовала статью «Маска сорвана» о директоре авторемонтного завода В. Б. Гомберхе и начальнике управления комендатуры Магаданского района С. С. Белове.
Как фабриковались такие дела, хорошо видно на примере судьбы горного инженера, по национальности осетина, А. Г. Кудзиева.
Родившись в конце XIX века, Кудзиев до революции успел послужить в царской армии, а затем с группой своих земляков выехал на работу в Америку, на Аляску. В 1920 году он вернулся в Советскую Россию, окончил Московский горный институт, вступил в партию. В 1933-м приехал в Дальстрой по договору, как вольнонаемный специалист. Вскоре был назначен начальником золотодобывающего прииска Пятилетка.
И вот в 1936 году этот прииск не выполнил годовой план добычи золота. Тут опытному инженеру и припомнили особенности его биографии. Вначале партийная организация 25 ноября исключила ого из членов ВКП(б). В решении об исключении записали:
«Неоднократно было замечено, что Кудзиев питает особые симпатии к осужденным уже троцкистам и зиновьевцам, выдвигает их на ответственную работу, мотивируя тем, что эти люди весьма деловые и способные…
В своей биографии он говорит что-то нечленораздельное. В царскую армию его почему-то берут на два года раньше призывного возраста, в 1918 году, находясь на Аляске, будто бы против своего желания подписывает контракт и служит в американской армии»115.
После исключения из партии Кудзиева перевели на должность рядового специалиста, а в марте 1937 года уволили с работы. Понимая, что этим дело не закончится, Кудзиев с семьей собрался уезжать с Колымы. Они взяли билеты на первый пароход. Но 3 мая Кудзиева арестовали. В обвинении, которое ему предъявили, говорилось:
«Работая управляющим прииска Пятилетка, занимался вредительством… Дискредитировал членов партии и комсомольцев, заявляя, что лучше работать с заключенными, чем с ними.
Снимая членов партии и комсомольцев с работы, он на их места ставил осужденных в прошлом за контрреволюционные выступления. Так поставил вместо снятого члена партии Смирнова заведующим участка Соболева, осужденного по 58-й статье. Зная, что смотритель Васильев, осужденный за контрреволюционную троцкистскую деятельность, ведет на прииске вредительскую работу, мер никаких не принимал»116.
По приговору выездной сессии Военного трибунала 1-й Краснознаменной Дальневосточной армии Кудзиев был отправлен в лагерь, где и скончался в 1943 году.
Здесь надо обратить внимание на одну существенную деталь, связанную с репрессиями в 1936–1937 годах против выдуманных троцкистов и вредителей в Дальстрое. Вначале подобные дела, сфабрикованные местным управлением НКВД, рассматривал народный суд Нагаево-Магаданского района, созданный еще при организации Дальстроя. Судебной работой там занимались люди со специальным юридическим образованием, для которых, в силу их подготовки и опыта, имели значение все атрибуты судебного процесса, в том числе и такие, как доказанность или недоказанность обвинения. Безусловно, члены этого суда, как и все граждане Советского Союза, подвергались все более интенсивной идеологической обработке. Однако процесс оболванивания профессиональных юристов, как теперь видно, шел более замедленно. В некоторых случаях, когда сотрудники УНКВД готовили дела на обвиняемых, используя уж слишком примитивную ложь, суд принимал оправдательные решения.
Несколько подобных прецедентов, безусловно, очень неприятных для Берзина, произошли в 1937 году.
Так, уже упоминавшийся в нашем рассказе Гассельгрен в своих воспоминаниях пишет о том, как в конце 1936 года, когда он строил в Нагаево Марчеканский судоремонтный завод (его называли тогда: завод № 2), его обвинили «в занижении норм выработки, в послаблении заключенным». Сфальсифицированное дело по обвинению Гассельгрена и еще двух строителей дальстроевское УНКВД направило в нарсуд Нагаево-Магаданского района. В конце января 1937 года суд рассмотрел представленные материалы и дело прекратил «за недоказанностью преступления».117
Еще большим провалом окончился судебный процесс, организованный Берзиным над группой действительных «неотошедших» троцкистов, уже отбывавших предшествующие приговоры в колымских лагерях. Эта группа во главе с бывшим членом президиума ВЦИК Кролем и его товарищем Барановским, как мы помним, добивалась от лагерной администрации более мягких условий содержания и некоторого ослабления режима изоляции. Чтобы обвинить этих людей в контрреволюционной деятельности, УНКВД Дальстроя заслало в их ряды провокатора, который информировал чекистов обо всем, что происходило в этой группе.
Осведомителя звали Борис Княжицкий, и он потом исповедовался своему старому другу Байтальскому в этом предательстве. Княжицкий так вспоминал этот эпизод:
«— Я бывая у начальника Управления[21] дома запросто. И вот мне начальник заявил: для юридического оформления процесса меня придется расшифровать, Чтобы я выступил в процессе. Я согласился. Ну, думаю, конец моей гнусной роли! Пусть считают меня «раскаявшимся троцкистом», но не провокатором.
Начальник мне заявляет:
— Теперь, Борис, слушай задание, слушай внимательно. Ты должен будешь дать письменные показания и устно — на суде о том, что троцкисты здесь, на Колыме, во главе с Самуилом Кролем подготавливали вооруженное восстание, восстание с помощью и при поддержке Америки и Японии…
Два раза откладывался суд. Устанавливали виновность: одних ранее намеченных исключали из списка, другими пополняли.
Продолжался суд около трех месяцев. Заседания систематически прерывались… Актив троцкистов обвинили в подготовке восстания, диверсиях, вредительстве, а также в связи с международной буржуазией»118.
В воспоминаниях другого бывшего колымского заключенного Яроцкого сохранилось описание хода судебного процесса над этой группой троцкистов. Процесс вел Нагаево-Магаданский народный суд.
«В Магаданском клубе, где проходил этот процесс, было довольно много народа. Подсудимым разрешалось задавать вопросы свидетелям, требовать свидетелей защиты и т. д. Кроль превратил этот процесс в трибуну для своих взглядов. На вопрос, кого он желает привлечь в качестве свидетелей, Кроль сказал:
— Пусть вызовут Эрнста Тельмана и Ларго Кабальеро. Они вам скажут, какой я контрреволюционер.
Обнаружилось, что Кроль знает, кто, когда и где умер во время голодовки. Он называл действительные факты и имена. Когда его спросили, какие вещественные доказательства он хочет иметь на суде, он ответил:
— Принесите и положите на пол трупы моих замученных товарищей.
Путем перекрестных вопросов он заставил свидетелей отказаться от своих показаний, а обращаясь к Берзину, закричал:
— Палач! Ты стоишь по шею в крови! Ты захлебнешься!
Процесс провалился. Но оправдать Кроля и Барановского было нельзя. Их судил вторично, при закрытых дверях, военный трибунал.
Таких процессов было несколько. Видимо, Берзин не мог иначе: он отдалял свой собственный конец. И хотя он обесчестил себя этими процессами, он до рокового вызова в Москву в декабре 1937 года продолжал свою линию. И вся лагерная Колыма жила по его закону до самой его гибели»119.
В приведенном отрывке из воспоминаний Яроцкого очень выразительно передана эмоциональная атмосфера того судебного процесса. Но еще раз обратим внимание: народный суд Нагаево-Магаданского района в начале 1937 года оправдал группу «неотошедших» троцкистов Кроля — Барановского. Естественно, такого поражения своей карательной политики Берзин допустить не мог. Он добился, что дело было передано на вторичное рассмотрение во Владивосток в Военный трибунал 1-й Отдельной Краснознаменной армии.
В то время руководил народным судом Нагаево-Магаданского района И. Державец, занимавший официальную должность члена отделения Дальневосточного крайсуда по Колымскому району. Его неуступчивость в некоторых делах, грубо состряпанных управлением НКВД по Дальстрою, дорого ему стоила. В начале 1938 года Державец был арестован. Ему предъявили обвинение: «участие в фальсификации судебных дел, необъективность, покровительство троцкистам, «врагам народа»120.
В 1937 году, как мы видели, все больше дел, где обвинения носили политический характер, передавались для ведения — в военный трибунал, хотя обвиняемые были сугубо штатскими людьми. Военные трибуналы были более послушны властям: не требовали тех безусловных доказательств виновности невинных людей, которые органы НКВД не могли предъявить при фальсификации дел «врагов народа» и троцкистов. Кроме того, заседания военного трибунала были совершенно закрытыми, и это давало возможность властям скрывать от общественности неубедительность суровых приговоров, где невиновных называли преступниками.
Военный трибунал, как правило, приговаривал подсудимых к более суровым наказаниям, вплоть до расстрела. А расстрельные приговоры были необходимы партийно-советской власти, чтобы запугать в стране тех, кто еще пытался отстаивать свои гражданские права.
Был и еще один очень своеобразный аспект смертных приговоров. Они были необходимы органам НКВД, чтобы воспитывать молодых, начинающих сотрудников своей карательной системы. Участие молодых в исполнении смертных приговоров должно было постепенно вытравливать из психики этих людей чувства сострадания, жалости и делать их бездумными и бесчувственными автоматами, неспособными видеть во «врагах народа» — человеческие существа.
В этом отношении характерно, как вспоминает о подобном эпизоде бывший следователь УНКВД по Дальстрою Абрамович, только в 1936 году пришедший на службу в карательную систему. Он вспоминает как раз о повторном процессе над группой Кроля — Барановского. Процесс проводил Военный трибунал.
«Судила троцкистов выездная сессия спецсуда в Магадане[22]. Несколько человек были приговорены к расстрелу и расстреляны, т. к. ходатайства о помиловании были отклонены. Среди осужденных, помню, были бывший ответственный редактор газеты «Омская правде», бывший одесский областной прокурор, бывший партийный секретарь института Красной профессуры. Фамилий их я не запомнил.
Помню, как нас, несколько человек молодых чекистов, вызвали к начальнику управления и сказали, что мы будем сопровождать осужденных от тюрьмы до места казни. С нами поедут прокурор, председатель суда и врач Вартминский.
И все, что произошло потом, произвело на меня и моих товарищей такое сильное впечатление, что несколько дней я лично ходил словно в тумане и передо мной проходила вереница осужденных троцкистских фанатиков, бесстрашно уходивших из жизни со своими лозунгами на устах»121.
Развязыванию истерии повальной борьбы с «врагами народа» в стране особенно способствовали два пленума ЦК партии, специально посвященные этому вопросу Первый из них 4–7 декабря 1936 года рассмотрел вопрос «Об антисоветских, троцкистских и правых организациях». В качестве секретаря ЦК ВКП(б) с докладом выступил Ежов, который был уже в это время и Наркомом внутренних дел.
Следующий пленум, в феврале-марте 1937 года, продолжил травлю Бухарина, Рыкова и большой группы руководящих государственных и партийных работников. В соответствии с установками этих двух партийных пленумов всех их, якобы составляющих «антисоветский правотроцкистский блок», НКВД арестовало. Позже, уже в 1938 году, они были осуждены. Большинство из них расстреляли.
Расстрельные приговоры становились обычным делом и в карательной практике Дальстроя. В то же время следственные и судебные процедуры даже для работы военного трибунала требовали затрат значительного времени на подготовку следственных дел.
Гораздо более сокращенный и упрощенный вариант всех следственных бумаг был необходим для действий внесудебной «тройки». Однако «тройки», действовавшие в республиках, краях и областях советской страны, по приказу НКВД от 1935 года, имели право принимать решения лишь о заключении в лагеря и на срок не более 5 лет. По меркам 1937 года это, конечно, было очень мягкое наказание.
Поэтому 30 июня 1937 года Ежов подписал новый приказ НКВД, которым прежние «тройки», состоявшие исключительно из штатных сотрудников местного УНКВД (начальник управления и начальник отдела) и прокурора, упразднялись. Приказ утвердил персональный состав новых «троек». Их председателями являлись начальники краевых или областных управлений НКВД, а членами — первые секретари соответствующих крайкомов или обкомов партии и прокуроры.
Новые тройки получили гораздо большие права. Они могли выносить решения в отношении членов антисоветских партий, участников антисоветских организаций, бывших кулаков, белогвардейцев, церковников и сектантов. По мерам наказания «наиболее враждебным из перечисленных выше элементов» тройки имели права давать расстрел — это была так называемая 1-я категория репрессий. Все остальные относились ко 2-й категории, их можно было заключать в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет122.
Для создания подобной «тройки» ситуация в Дальстрое была необычная. Здесь существовало свое управление НКВД, и его начальник должен быть председателем такого внесудебного органа. Функции секретаря обкома партии в Дальстрое фактически выполнял Берзин как уполномоченный Далькрайкома ВКП(б). Но он был одновременно и уполномоченным карательного наркомата на Колыме: начальник УНКВД ему подчинялся. Поэтому председателем «тройки» Ежов утвердил Берзина, а членами — начальника УНКВД и прокурора.
В августе «тройка» приступила к работе. Мы-видели, что в прежние годы отдел НКВД по Дальстрою постоянно находил на Колыме «врагов». Несколько десятков человек получали разные сроки заключения, трех-четырех человек по постановлению Коллегии ОГПУ-НКВД или ОСО — расстреливали. Так, в 1933 году было расстреляно двое, в 1934-м — четверо, в 1935-м — пятеро, в 1936-м — один. В начале 1937 года, в январе, в Магадане тоже расстреляли трех дальстроевцев. Затем — перерыв в несколько месяцев.
Начало массовых расстрелов
Как только начала работу дальстроевская «тройка», казни последовали одна за другой. Осенью 1937 года первый расстрел управление НКВД осуществило 2 сентября: пятнадцать человек123.
Затем подряд, как из пулемета: шестого, девятого, двенадцатого, тринадцатого, пятнадцатого сентября. Каждый раз по одному-два человека, однажды пятеро. Зловещая машина убийств наращивала обороты. Двадцать второго сентября расстреляли сорок четыре человека. Двадцать пятого сентября — сорок семь человек[23].
Все чаще и чаще звучали выстрелы исполнителей приговоров — местных палачей. Все больше трупов безвинных людей зарывали в холодную колымскую землю похоронные команды, составленные из лагерников-заключенных 10-го Магаданского ОЛПа. Таким образом их наказывали за какие-нибудь мелкие прегрешения.
В октябре и ноябре тридцать седьмого года массовые расстрелы достигли: своей высшей точки. Долго журналисты, писатели, ученые скрывали эти факты: боялись обидеть живых наследников Берзина и родственников палачей.
Убежден: скрывать эту страшную правду мы не имеем права. Память погибших требует честного рассказа.
В октябре расстрелы производились двенадцать раз, половина из них была массовыми убийствами:
1 октября расстреляно пятьдесят три человека;
13 октября расстреляно семьдесят восемь человек;
16 октября расстреляно семьдесят три человека;
26 октября расстреляно тридцать три человека;
29 октября расстреляно тридцать два человека.
Печальный итог октября 1937 года — казнено пятьсот шесть человек. Почти все они были заключенными.
В сентябре и октябре, когда по постановлению «тройки» под руководством Берзина начались массовые расстрелы, среди казненных появились фамилии дальстроевцев иностранных национальностей. Так, поляк был расстрелян на Колыме 17 сентября: Влас Игнатьевич Мельников, родился в 1907 г. в Польше. В октябре управление НКВД по Дальстрою казнило девятерых поляков:
первого октября — Николай Георгиевич Паевский, родился в 1891 г. в Ковенской губернии;
тринадцатого октября:
— Петр Иванович Зашок, родился в 1902 г. в Польше;
— Николай Валентинович Кулик, родился в 1896 г. в Польше;
— Марьян Михайлович Танненбаум, родился в 1896 г. в Польше;
шестнадцатого:
— Василий Антонович Ольшанский, родился в 1907 г. в Варшаве;
— Ян Мартынович Петровский, родился в 1893 г. в Польше;
двадцать шестого — Борис Львович Лавский, родился в 1894 г. в Польше;
двадцать девятого — Константин Казимирович Балин, родился в 1900 г, в Польше;
Иван Александрович Ростоцкий, родился в 1887 г. в Галиции.
Поляки не имели здесь «приоритета». Той страшной осенью 1937 года сотрудники управления НКВД по Дальстрою вели на расстрел безвинных людей и других иностранных национальностей: финнов, немцев. Среди расстрелянных был и итальянец.
Они гибли рядом с сотнями людей, составлявших костяк народов многонациональных республик Советского Союза, — рядом с русскими, украинцами, евреями, белорусами, грузинами и многими другими. Для государства тотального террора не было национальных различий, когда такое государство утверждало себя — убийством невиновных.
Трудный год
Как мы видели, Берзин сосредоточил в своих руках партийную, хозяйственную и карательную власть на Колыме. Но еще в 1932 году постановлением Политбюро его утвердили и «уполномоченным Далькраийсполкома». Таким образом, директор особого треста получил право своей единоличной властью решать вопросы, которые по Конституции СССР находились в компетенции местных Советов.
В связи с такой ситуацией советская система управления, распространенная по всей стране, на Колыме была существенно урезана К 1937 году местные органы Советов были избраны лишь в сельских населенных пунктах, где проживало коренное, аборигенное население. Эти местные Советы управляли сравнительно небольшой территорией, где проживало всего 5152 человека.
В то же время тысячи работников Дальстроя и их семей жили как бы в особом государстве, где не было советской власти.
К концу 1937 года контингент Севвостлага насчитывал уже 80,2 тысячи заключенных124. Конечно, для этих людей, которых и за людей-то не считали, не имело значения, как называется власть территории, где расположены их лагпункты и командировки. Но ведь было еще 22 тысячи вольнонаемных (включая охрану) и почти 7 тысяч членов их семей — и они оказались как бы на огромном острове, где нет нормальной государственной власти, а правит единолично полубог-получекист.
Ненормальность этой ситуации вынужден был признать сам Берзин. В приветствии, которое он направил второму межрайонному Съезду Советов Колымы, говорилось:
«Сеть сельсоветов полностью охватывает местное коренное население…
Сюда не вошло население вольнонаемного состава, работающее в системе Дальстроя»125.
Вопрос о необходимости нормальных органов государственной власти на Колыме был поставлен неожиданно для Берзина на третьей партийной конференции Дальстроя в апреле 1937 года.
К этому времени территория особого треста по постановлению правительства была расширена и достигла 700 тысяч квадратных километров. И несколько делегатов конференции внесли предложение провести на Колыме — повсеместно, а не только в тех селах, где проживало аборигенное население, выборы. На них избрать, в соответствии с Конституцией, местные Советы, которые бы управляли этой территорией.
Подобное предложение было внесено и по вопросу о структуре партийных органов Дальстроя. В нарушение Устава ВКП(б) на Колыме не существовало самостоятельных обкома и райкоме». Вместо них была создана так называемая «политчасть», что допускалось для военизированных организаций, где было необходимо единоначалие.
Но в Дальстрое военными были лишь сотрудники УНКВД и Севвостлага (командиры и стрелки УСВИТЛа состояли на службе не в Красной Армии, а в НКВД). В 1937 году их количество достигло 2600 человек, но ведь еще 19,4 тысячи гражданских лиц (вольнонаемных) работало на предприятиях и в учреждениях треста. Здесь действовала 41 партийная организация, объединяющая 450 членов и 142 кандидата в члены ВКП(б).
На партийной конференции с докладом по этому вопросу выступил заместитель Берзина по политчасти Б. А. Булыгин. Он приехал в Дальстрой лишь год назад из Владивостока, где работал в Далькрайкоме ВКП(б). И для его свежего взгляда совершенно непривычной была обстановка безраздельного командования директора треста в партийных делах.
Докладчик высказал мнение, что подчиненность парторганизации Дальстроя карательным органам является грубейшим нарушением Устава ВКП(б). Он внес предложение организовать в тресте нормальную уставную парторганизацию, которую необходимо включить в общую схему партийных организаций Дальнего Востока.
Выступавшие в премиях подвергли критике работу Берзина как уполномоченного Далькрайкома ВКП(б), было внесено предложение избран» райком партии, который бы, в соответствии с Уставом, руководил работой всех первичных парторганизаций Дальстроя.
Очень острым было выступление Р. А. Апина, который в Дальстрое руководил газетой «Советская Колыма» и одновременно был председателем партийной комиссии. Он откровенно заявил, что эта парткомиссия, как и все партийные органы Дальстроя, является незаконной.
Выступление Апина было неожиданным для делегатов конференции. Многим из них было известно, что Апина и Берзина связывают не только деловые, но и близкие дружеские отношения. Оценка председателя парткомиссии противоречила тому, за что на конференции ратовал Берзин. Ведь лейтмотивом выступления директора треста являлась мысль о том, что Колыме нужна партийная организация военного типа. «Будет ли это политуправление или другая форма, — сказал он, — но эта парторганизация должна быть чисто военного оттенка»126.
Однако делегаты конференции не поддержали эти предложения своего начальника, направленные на окончательное установление режима личной власти. В резолюции, за которую проголосовало большинство присутствовавших, были записаны пункты, резко расходившиеся с высказываниями Берзина:
«Признать существующую организационную структуру руководящего партийного органа на Колыме не отвечающей требованиям Устава ВКП(б) и не обеспечивающей в парторганизации Дальстроя проведение внутрипартийной демократии. Просить Далькрайком ВКП(б) поставить вопрос перед ЦК ВКП(б) об изменении этой структуры.
Поставить перед ВЦИК СССР вопрос о нормальном советском руководящем органе на Колыме»127.
Для Берзина это была неприятная неожиданность. Он пытался сосредоточить свои усилия на хозяйственной работе. Как мы видели, в это время лагеря Дальстроя все более интенсивно пополнялись привезенными и местными «врагами народа», которых репрессировало здешнее управление НКВД. Все это требовало открывать новые лагерные пункты. В Южном горнопромышленном управлении в этот промывочный сезон впервые начали работу новые прииски Перспективный, Утесный и Курба. Продолжали работу Утиная, Пятилетка, Разведчик, Загадка, Верхний Оротукан, Нерига, Торопливый, Таежник. На каждом прииске действовал свой подлагпункт, а все вместе они административно составляли отдельный лагерный пункт (сокращенно: ОЛП) Южного управления в поселке Оротукан.
Подобная структура лагерей существовала в Северном ГПУ. Там работали прииски имени Барзина, Хатыннах, Штурмовой, имени Водопьянова, имени 8 марта. На каждом — свои подлагпункт, а все вместе — ОЛП Северного управления в поселке Хатыннах.
Как видим, расположение лагерных пунктов точно копировало производственную структуру. В каждой отрасли, выделенной в то или иное производственное управление, существовал отдельный лагерный пункт (ОЛП) как административная единица лагерного начальства. Администрация ОЛПа руководила подлагпунктами, то есть реальными «зонами», где проживали заключенные.
Управление дорожного строительства имело в поселке Ягодный хозяйственную администрацию и здесь же — лагерную администрацию. Они руководили всеми подлагпунктами и командировками на строящихся участках Колымской трассы.
Отдельный лагерный пункт Управления автотранспорта располагался в поселке Мякит. Он руководил подлагпунктами, которые действовали при автобазах, и так называемыми командировками, которые существовали в маленьких поселках на действующей части трассы, где работали авторемпункты.
Сельскохозяйственные предприятия были разделены на два управления. Приморское — объединяло производства, расположенные на побережье Охотского моря или вблизи него. Это были совхозы Дукча, Талая и Тауйский сельскохозяйственный комбинат в поселке Балаганное. В каждом из них существовал подлагпункт, где были сосредоточены, в основном, женщины.
Совхозы Эльген, Сеймчан, Сусуман и Буксунда были расположены вблизи приисков и снабжали сельскохозяйственной продукцией вольнонаемных работников горнодобывающих предприятий. Каждый совхоз также имел свои подлагпункт, а все они объединялись в Колымское управление сельского и промыслового хозяйства со своим ОЛПом.
Такова же была система лагерей и в Колымском речном управлении, в Управлении горнопромышленного строительства. Последнее занималось, как мы говорили, строительством административного центра — города на берегу Колымы, а также подготовкой к эксплуатации рудных месторождений золота и олова. Оба этих направления работы контролировал лично Берзин.
Летом директор треста направил на стройку в Усть-Утиной контингенты прибывшей свежей рабочей силы — заключенных. И осенью наконец-то удалось выполнить важный пункт постановления Совнаркома от 1935 года: начала работать первая на Колыме опытная обогатительная фабрика по переработке золотосодержащей руды.
Той же осенью начали выдавать руду, содержащую олово, два рудника. Один, получивший грозное название Кинжал, был расположен недалеко от центра Южного управления — поселка Оротукан. А вот работу на втором организовать было очень трудно. Месторождение, которому геологи дали название Бутыгычаг[24] — по названию небольшой речки, располагалось в совершенно новом для горняков районе, почти в двухстах километрах от автомобильной трассы. Именно этот рудник впоследствии получил горькую славу одного из самых страшных мест на Колыме для заключенных.
В лагеря УСВИТЛа в 1937 году поступило более 40 тысяч новых узников, причем соотношение уголовников и политических заметно изменилось в сторону увеличения последних.
В мае, до начала навигации, весь контингент заключенных по «контрреволюционным» статьям насчитывал 22 тысячи 860 человек128 из общего количества 64 812, то есть 34 процента. Когда же прибыли все этапы, общее количество заключенных перевалило за 80 тысяч, и из них уже свыше 40 процентов составляли «контрреволюционеры». За этот же период в лагерях ГУЛАГа число подобных заключенных увеличилось с 12,8 процента до 18,6 процента: оно достигло 185 324 человека. Всего же в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа к концу 1937 года содержалось 996 367 человек (в течение 1937 года число «политических» выросло на 275 с половиной тысяч человек).
Сложность политической ситуации в стране сказалась на отношении Берзина к заключенным в тот период.
Так, одна группа подписанных им приказов обязывала заместителя директора треста по лагерю Филиппова ужесточить режим содержания осужденных. Берзин запретил выдавать освободившимся из лагеря наиболее теплую и качественную зимнюю одежду — полушубки и кожаные сапоги, «заменяя их, — как сказано в приказе, — полупальто х/б и ботинками кожаными, годными к носке»129.
Директор треста издал приказ, который оценивал как неправильную — практику ряда лагерных отделений, где в случае выполнения производственной нормы на 110 процентов заключенных кормили по стахановской норме. Такая работа, по мнению Берзина, не заслуживала улучшенного питания.
Рядом с этими приказами можно прочитать им же подписанные документы противоположного характера. Он фактически в это же время принял меры по созданию для отдельных групп заключенных более щадящего режима содержания в лагере, улучшения их питания. Так, в сентябре 1937 года он издал приказ, которым значительно увеличил нормы расхода продуктов котлового и ларькового довольствия большинству заключенных.
Этим приказом Берзин почти уравнял количество продуктов, выдаваемых в лагере стахановцам, ударникам и тем, кто только выполнял (а не перевыполнял) производственную норму. Всем им теперь налагалось в месяц 18 килограммов хлеба, 2 килограмма муки и 3 — крупы, 4 килограмма рыбы, подвести граммов сахара и животных жиров, четыреста граммов растительных жиров, 6 килограммов соленых овощей. Стахановцам и ударникам добавляли еще немного мяса или мясных консервов.