Апофеоз

Апофеоз

Неделю спустя после смерти А. Марченко в Горьком, на квартире у А. Д. Сахарова, бывшей под непрерывным надзором, установили телефон, и в тот же день прославленному академику позвонил Горбачев. Их разговор положил начало освобождению первых политических заключенных. Среди них был о. Г. Якунин. Однако, пришлось ждать конца 1987 г., чтобы советские власти сделали первый шаг в сторону православной Церкви: было объявлено о возвращении двух монастырей, один из них — Оптина Пустынь.

^{Новая Деревня. Светлая Среда. Крестный ход 18 апреля 1990 г. Первая в России (СССР) за 73 года «детская» Пасха (даже маленькие «хоругви» сделаны для детей прихожанами}

Изменение советской политики по отношению к религии началось в 1988 г., когда православная Церковь праздновала тысячелетие Крещения Руси. Одним из главных сторонников новой политики был недавно назначенный председатель Комитета по делам религий К. Харчев — партийный функционер, занявший этот пост в 1985 г. и постепенно открывший для себя самого значение феномена религии. Во время одного закрытого совещания в марте 1988 г. в Высшей партийной школе он сообщил, что, несмотря на преследования, репрессии и административные принуждения, количество верующих не уменьшилось, а увеличилось.[232]

Он указал, среди прочего, что ежегодно по церковному обряду совершается миллион отпеваний. По его мнению, это было самым верным признаком религиозности, поскольку при жизни люди, из страха потерять работу, не смели обнаружить свои убеждения. «Мы привыкли думать, — продолжал он, — что в церкви одни бабки, но зайдите туда и вы увидите трудоспособное население нашего возраста и много молодежи». Идет интенсивный процесс, который нельзя остановить. Зато партия в силах его направить «в ту иди иную сторону в зависимости от наших интересов».

В одной статье, опубликованной в атеистическом журнале «Наука и религия», Харчев с воодушевлением говорил о вкладе, который Церковь могла бы внести в общество — она призывает верующих активно трудиться на производстве, не пьянствовать, укреплять семью, выступает за охрану памятников национальной культуры.[233] Во время того же совещания он напомнил о сопротивлении, которое встретила в рядах партии идея принятия по отношению к верующим более гибкой политики. А когда по телевизору показали православных епископов во время какой-то конференции, у него раздались многочисленные возмущенные звонки. То же самое было, когда он поднял в верхах вопрос о преподавании Закона Божьего: «Я подучил по шапке! „Дожили мне говорили. — На семидесятом году советской власти воскресные шкоды! Ты в своем уме, что скажут люди?“ Прошу понять меня правильно. Я против воскресных школ, но ведь что-то делать нужно».[234] В конце концов, после долгих колебаний, власть решила разрешить торжественное празднование тысячелетия Крещения Руси и сама присоединилась к торжеству. Два события послужили сигналом. В канун Пасхи 8 апреля 1988 г. газета «Известия» публикует интервью с Патриархом Пименом, а 29 апреля Горбачев принимает в Кремле Патриарха и вместе с ним высших представителей церковной иерархии.

Для отца Александра эти изменения означали выход из туннеля. Уже в 1987 г. в «Богословских Трудах», издаваемых Патриархией, разумеется, весьма малым тиражом, доступным лишь для узкого круга специалистов, была опубликована его статья о библейской науке в русской православной Церкви.[235] А ведь с 1966 г. в стране не было напечатано ни одной его строчки. По случаю тысячелетия он был удостоен церковной награды. А затем, впервые в жизни, ему разрешили поехать за границу, в Польшу, по приглашению православных друзей. Они надеялись, что отец пробудет месяц, что они смогут ему показать страну, но он торопился. Его интересовало, как работают здесь воскресные школы, издательства, центры для духовных упражнений. Он постоянно повторял, что времени не хватает, что в России очень много дел, и через неделю возвратился в Москву.[236]

Свою первую публичную лекцию он прочитал в Доме Культуры Московского института стали и сплавов 11 мая 1988 г. После лекции (тема была тысячелетие Крещения Руси) ответил на целую серию вопросов слушателей о ходе торжеств, канонизации святых, приуроченных к этому событию, об устройстве православной Церкви, о ее месте в обществе, об отношениях между наукой и религией и т. д. Невиданное дело! Священник обращается к залу, полному студентов и преподавателей, в государственном учреждении! Бесспорно, ничего подобного не было с двадцатых годов, когда устраивались публичные диспуты между верующими и атеистами. Известно об устных состязаниях между блестящим вождем обновленцев А. Введенским и наркомом просвещения А. Луначарским. Но потом такие диспуты больше никогда не проводились.

В Москве, 5-го июня начались торжества по случаю тысячелетия Крещения Руси. Празднование проходило широко повсюду, причем, ему был придан официальный характер и оно довольно широко освещалось в средствах массовой информации. Этот факт был широко понят как реабилитация Церкви, которая могла теперь заявить о себе публично, выйти из «резервации», куда ее десятилетиями загоняли. У населения появилось чувство, что отныне государство не станет больше препятствовать религиозной практике. В это лето многие крестились, может быть не в силу настоящего обращения, но потому что им хотелось соединиться с традицией предков. В газетах начади печататься статьи, в которых делались попытки объективно рассказать о религиозной жизни. Все чаще и чаще стали появляться на экранах телевизоров храмы и фрагменты богослужения. Вскоре стали приглашать духовенство для участия в передачах там, где говорилось о «духовности». Слово таинственное, но оно стадо постоянно появляться в прессе. Законодательство, однако, оставалось неизменным. Местные власти по-прежнему были настроены к религии, как правило, враждебно. Правда, центральная власть сделала жест, но не был ли он временным, ввиду обстоятельств? Будущее оставалось туманным. Летом один из друзей отца Александра спросил его, что он думает о перестройке: он ответил, что оценивает ее весьма позитивно, т. к. пока охотники охотятся друг на друга, зайчик может попрыгать на свободе![237] Летом он, один из первых, поставил вопрос о том, чтобы в России были изданы произведения Солженицына, и чтобы писателю было возвращено гражданство, которого его лишили, когда изгнали из страны.[238] Тем не менее, пришлось ждать еще целый год, прежде, чем в журнале «Новый мир» смогли начать печатать «Архипелаг Гулаг» по частям.

Осенью отец Александр начал цикл лекций в одном из клубов Москвы, на Красной Пресне, на тему: «Христианство, история, культура». А 19 октября состоялось событие, еще более неслыханное: его пригласили в столичную школу для беседы со школьниками. Даже «Известия» сообщили об этом.[239] Отныне ритм его публичных выступлений непрерывно возрастал. За два года он прочитал примерно двести лекций, среди них много циклов, посвященных Библии, истории Церкви, мировым религиям в жизни человечества, русским религиозным мыслителям, комментариям к Символу Веры.

Выступал он обычно в черной рясе с наперсным крестом на груди. Испытания густо посеребрили его волосы и бороду, аккуратно подстриженную, но лицо оставалось молодым и было необычайно прекрасным, с печатью нежности. В его черных сверкающих глазах одновременно читались доброта и ум. Говорил он — а голос у него был мягкий (баритон с легким низким звуком) — без каких-либо записок или бумажек, передвигаясь по маленьким залам иди по сцене с микрофоном в руке. Лицо его было удивительно выразительным, все время в движении, порою серьезное, порою — озаренное улыбкой, а улыбка — то нежная, то шутливая, то очаровательная. Он словно вел со слушателями диалог, таков был всегда его тон. После лекции на объявленную тему он обычно отвечал на вопросы аудитории. Чаще всего их писали на бумажках и передавали по рядам, а он их одну за одной разворачивал. Причем, даже когда оставалось совсем мало времени, он досконально отвечал на самые трудные вопросы.

Когда ему задавали личный вопрос, он умел найти особый личный ответ. Вот как свидетельствует об этом одна журналистка. Она присутствовала в пригородном клубе на одной из встреч с о. Александром. В тот вечер вопросы слушатели задавали сами, выходя один за другим на сцену. Вышла худенькая женщина и стада рассказывать ему о тех бедах, которые довелось ей испытать. «Отец Александр начинает отвечать ей, и я не слышу ни одного его слова. Он говорит только той худенькой женщине, ей одной. Каким чудом, какой акустической загадкой объяснить: то, что произносит священник, понимает только один человек. Тот, к которому обращена его речь».[240]

Что же касается «неуместных» вопросов, он мгновенно и метко на них реагировал, так, что аудитория сотрясалась от хохота. Люди слушали его жадно. Были, конечно, и провокационные вопросы типа: «что вы, еврей, делаете в нашей православной Церкви?» В ответ он спокойно объяснял, что для христианина нет «ни иудея, ни эллина».[241]

Страна уже мало-помалу шла к плюрализму мнений, но руководство от коммунизма все еще не отказывалось, и все коммунистические символы оставались на прежних местах. Так вот — юмор Провидения и знак ненадежности ситуации — в Доме культуры завода «Серп и Молот» он провел цикл лекций по истории религии. Или еще, он выступал на сцене, где из конца в конец был протянут плакат с лозунгом: «Дело. Ленина будет жить в веках!» Дважды отец Александр участвовал в диспутах с атеистическими пропагандистами, но они были столь бесцветны, ничтожны и нелепы, что больше никто не рискнул повторить этот опыт.[242]

В октябре 1988 г. одна из его статей впервые появилась в «светском» журнале (то есть изданном не патриархией). Вслед за этой публикацией в 1989 и 1990 гг. было напечатано еще статей тридцать в самых разных видах прессы, включая журналы с очень большими тиражами. И все-таки при жизни ни одна из его книг в России издана не была. Некоторые недоуменно спрашивали себя, почему этого священника, о котором они никогда прежде не слыхали, приглашают выступать повсюду, почему у него такой успех и, наконец, почему он стал так популярен? В прошлом о. Александр много раз повторял слова отца Сергия Желудкова: «Самый трудный момент настанет для Церкви, когда нам все разрешат. Тогда нам станет стыдно, потому что мы не будем готовы „свидетельствовать“, мы к этому плохо готовимся…»[243] «Когда у нас будет что сказать, Бог даст нам трибуну и даже телевидение» — шутя, сказал он однажды.[244] Но он, как раз, был готов. Вся его пастырская деятельность, все книги, им написанные, накопленные за десятилетия знания подготовили его к этой встрече с советским обществом, когда это вдруг стало возможным.[245] А сколько было застигнуто неожиданным приходом свободы, совсем как неразумные девы из притчи: у них, пока они ждали жениха на свадьбу, погасли светильники, и тут он пришел.

Но вот телевидение действительно заинтересовалось вопросами религии. Что же оно показывало? Голубые купола в звездах, золотые ризы, хоругви, хоры, исполняющие великолепные песнопения, духовенство, произносящее елейные фразы, отлитые в риторические формы XIX века — напыщенные и возвышенно пустые. Смотря одну из таких передач, отец Александр прокомментировал: «Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого… И все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие-то моральные нормы. Обратите внимание — никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, вот и вся „духовность“. Должен сказать, даже и это может кончиться в любую минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой-то эрзац для бедных».[246]

Отца Александра тревожило то, что он видел в среде духовенства: все возраставшая тенденция, носящая характер тоски по прошлому, враждебности ко всему непривычному, антиэкуменические настроения и оппозиция к любой реформе. Это была реакция на деструкцию всех национальных ценностей коммунистическим режимом. Кстати, законная жажда обрести свои корни, утвердить их подлинность принадлежит не только православию, ее разделяют верующие всех религий в бывшем Советском Союзе. Но развитие этих тенденций чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего национализма с клерикализмом, когда смешивается православие с национальностью. Идеализируя прошлое, забывали, что Церковь XIX века несет на себе часть ответственности за катастрофу 1917 г. В прошедшие десятилетия Советская власть могла себе позволить радостно представлять Церковь в виде осколков прошлого мира.[247] Нет. Церковь не музей! В одной из последних проповедей отец Александр говорил, что он счастлив, что государство возвращает церкви верующим, их реставрируют, но добавил, что, если мы не обратим наши сердца, не изменим жизнь, они останутся пустой скорлупой.[248]

Тем временем зигзагообразно шла перестройка. Весной 1989 г. был избран новый парламент Советского Союза — Съезд народных депутатов СССР. Хотя коммунистическая партия сохранила свой монопольный статус, но впервые с момента установления Советской власти на одно место могло баллотироваться несколько кандидатов. Первая сессия, открывшаяся в июне, прошла очень бурно. Некоторые депутаты прямо обвиняли во всем коммунистическую систему. В течение пятнадцати дней жизнь, казалось, замерла: население застыло перед экранами телевизоров, заседания транслировались целиком. Однако перед этим в Тбилиси диким образом усмирили мирную демонстрацию над студентами, объявившими голодовку, учинили резню солдатскими саперными лопатками. Что же касается религии, тут власть снова заколебалась. В мае 1989 г. председатель Совета по делам религий Харчев был отстранен от должности, а идеологическая комиссия Центрального Комитета партии отклонила проект закона, имевшего целью либерализацию условий существования религиозных организаций. Закон о свободе совести будет, наконец, принят только в октябре 1990 г., месяц спустя после смерти отца Александра. Возвращение церквей продолжалось, хотя часто местные коммунистические власти всячески тормозили это и верующим приходилось объявлять длительные голодовки.

В октябре православная Церковь праздновала 400-ю годовщину установления Патриаршества на Руси. Впервые с 1918 г. торжественное богослужение проходило в Кремле, в Успенском соборе, после революции превращенном в музей. Патриархия тогда канонизировала патриарха Тихона. Надо сказать, отец Александр испытывал к нему особое глубокое почтение и регулярно поминал его на литургии.

На Пасху архиепископ Парижский кардинал Люстиже был с официальным визитом в СССР по приглашению Московской патриархии. По дороге в Троице-Сергиеву Лавру он настоял, чтобы остановились в Новой Деревне, и сам смог поговорить с глазу на глаз с отцом Александром. «Встретившись с отцом Александром Менем, — вспоминает кардинал, — с первых мгновений я почувствовал, будто знал его всегда как брата, как друга и понял, что отныне он мне станет близким навсегда. А между тем мы разговаривали всего лишь минут десять».

Говорили они по-английски, без переводчика. Французский архиерей сразу понял значимость отца Александра. «У меня создалось впечатление, что его жизнь больше чем моя насыщена Евангелием, которое мы проповедуем, и что она неминуемо является знаком возвещаемого Слова». Но такое служение возможно лишь при участии в тайне Креста. «Радость пасхальной недели, освещающая бедную паству, среди которой мы обменялись только несколькими фразами, была словно озарена сиянием тайны Креста». Когда они стали расставаться, кардинал сказал: «О, мы теперь уже встретимся только на небесах». Эти слова поразили отца Александра. Когда несколько дет позже спросили у кардинала, что он этим хотел сказать, тот пояснил: «Действительно, в отце Александре я увидел жизнь, принесенную в жертву, его самопожертвенную любовь ко Христу, в этом и была его отвага. Я не предсказал его смерти, я только сказал вслух то, что отец Александр уже узнал из слов Христа, обращенных к Петру: „Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь“.[249] Как милость Божью рассматриваю я эту необычную, короткую встречу — она является предчувствием в настоящем времени уже присутствующей полноты времен, кои грядут».

В конце октября отец Александр провел несколько дней у своей дочери, она с недавних пор жида в Италии. В силу необычайного стечения обстоятельств, он оказался в Риме, где должен был принять участие в одной конференции, именно в день смерти малой сестры Иисуса — Магдалены. Он еще раз с ней встречался в июле, во время ее последнего приезда в Россию. Он радовался, что оказался как бы представителем своей Церкви и своей страны на ее похоронах, потому что пример малой сестры имеет значение для всех: ее жизнь — чудесный урок. «Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок подлинного христианского милосердия и служения людям».[250]

В декабре 1989 г. смерть Сахарова погрузила страну в траур, огромные толпы людей пришли его провожать. В январе 1990 г. танки вошли в Баку, началось осадное положение. Затем — вновь рывок в сторону демократии, прошли внушительные демонстрации в Москве и других больших городах. В марте была изменена шестая статья советской Конституции о руководящей роли компартии. Прошли выборы в республиканские и местные советы. Среди новоизбранных депутатов появились новые люди, раньше не участвовавшие в политической жизни, и даже несколько священнослужителей.

Митрополит Ювеналий как-то спросил отца Александра, почему он, человек известный и популярный, не выставил своей кандидатуры в народные депутаты: «Владыка! — ответил он ему, — Когда нам заниматься политикой? Сегодня мы имеем возможность день и ночь проповедовать Слово Божие, и я полностью отдал себя этому».[251]

В июне Борис Ельцин демонстративно вышел из коммунистической партии, авторитет которой все падал. Однако, категория тоскующих о прошлом, наверное, думала о реванше — возможно, осеннем.

В мае скончался патриарх Пимен. Был созван Собор русской православной Церкви для избрания нового патриарха, и если он проводился не в тех принципах, что и Собор 1917–1918 годов, духу которого призывали следовать некоторые из числа мирян и духовенства, то, по крайней мере выборы шли при тайном голосовании, в отличие от предыдущих Соборов 1943, 1945 и 1971 годов. Избран был митрополит Ленинградский Алексий. В интервью, данном испанской журналистке за четыре дня до смерти, отец Александр, обрисовав в общих чертах, без всякой снисходительности, картину состояния православной Церкви, опять подчеркнул, что иной альтернативы нет, как оставаться в недрах Московской патриархии.[252] Накануне смерти он говорил одной своей духовной дочери: «Никому не верьте, кто будет говорить, что наша Церковь не свята. О том, что Церкви конец, сокрушались еще в IV веке. Церковь жива не нами, грешными, а Господом нашим Иисусом Христом. А Он всегда здесь с нами в Своей Церкви. Здесь — продолжение воплощения Иисуса Христа в истории, здесь его Царство».[253]

Весной и летом 1990 г. надежда общества на то, чтобы жить и действовать вне опеки партии и государства, возросла. То, что называлось «неформальным движением», подучило новый вздет. Создавались новые политические партии, разные благотворительные ассоциации, независимые журналы. Многие из этих проектов не осуществились, но они продолжали плодиться. Христиане также приняли участие в этом порыве.

Для отца Александра настал период напряженнейшей деятельности. С самого начала года он принимал участие вместе с другими православными, католиками и протестантами в создании Библейского общества. Позднее он взялся за основание Православного Университета с вечерней формой занятий. Также он создал общество «Культурное возрождение», преследующее одновременно и образовательную, и гуманитарную цеди. Это общество устраивало конференции, разные встречи. Группа прихожан из Новой Деревни взяла на себя опеку над тяжелобольными детьми в Детской Республиканской клинической больнице в Москве. Сам отец Александр бывал в этой больнице, беседовал с детьми, утешал родителей.

В Новой Деревне, где он, наконец, был назначен настоятелем, он приступил к строительству здания, которое согласно его оригинальному плану, должно было одновременно служить и крестильней, и залом для разных приходских дел. Ему не было дано осуществить этот проект. И, наконец, для обучения катехизису деревенских детей, он открыл «воскресную школу». Торжественное начало учебного года состоялось ровно за неделю до того дня, как его убили.

^{Выступление в Олимпийском комплексе. Пасха 1990 г.}

По случаю Пасхи 1990 года баптисты собрались в огромном олимпийском стадионе столицы. Для православных подобная форма евангелизации была совершенно непривычной, и Патриархия, когда ей предложили подобное, уклонилась.[254] Но отец Александр вызов принял. Он предстал перед множеством людей в белой рясе и говорил о Тайной Вечере Христа и о последней беседе с апостолами накануне Его страстей.

Одна журналистка даже провела с ним целую серию религиозных передач для детей. Ей понадобилось немало упорства, чтобы это осуществить на русском радио. Он принял участие в нескольких телевизионных передачах, а незадолго до гибели ему предложили вести еженедельные передачи по одному из каналов. Записать успели только четыре, их должны были пускать в начале учебного года. А после его смерти обнаружили, что ленты размагничены… Нужно ли думать, что это техническая ошибка? Легко вообразить состояние духа когорты агентов КГБ, годами надзиравшей за ним, провоцировавшей его, пытавшейся его нейтрализовать, а теперь они видят, как он выступает перед аудиториями все более и более многочисленными. Не хватало только регулярных, еженедельных выступлений по телевизору! Поистине, чаша переполнилась — могли они сказать себе…

В мае отец Александр снова за границей — в Германии, куда его пригласили для участия в нескольких конгрессах. Оттуда он ненадолго заехал в Брюссель, чтобы впервые лично встретиться с Ириной Посновой и отцом Антонием Ильцем. Это благодаря им были изданы его книги.

Некоторые из друзей и духовных детей отца Александра считали, что он чересчур много взял на себя, и боялись, как бы он не исчерпал свои физические силы, как бы этот вихрь не увлек его и не истощил его талант. Очень может быть, что подсознательно они несколько ревновали, он стал не так доступен. Но он-то почувствовал, наконец, возможность отдавать себя в полную меру своих сил.

«Не так просто, — писал он одному другу — понять того, кто десятилетиями был посажен на короткую цепь (я не ропщу — и на этой цепи Бог давал возможность что-то сделать)».

«Я всегда таким образом систематически общался с людьми. Изменилось лишь количественное соотношение. Было человек тридцать, а теперь триста и более. Но суть одна. Цели одни. Формы — тоже… Я и не готовлюсь специально, а говорю то, что Бог на душу положит. И, конечно, людям я не могу открывать сразу все, что хочу. Нужны этапы. Но таблица умножения не упраздняет высшей математики. Всему свой час и свой черед. На публике же я, повторяю, не чаще, чем в годы застоя, лишь число слушателей больше».

«Я ведь работаю, как и работал, при большом противном ветре. Это не так удобно, как порой кажется. А сейчас он (особенно со стороны черносотенцев) явно крепчает. Приходится стоять прочно, расставив ноги, чтобы не сдуло. Словом, не тревожься за меня… Я только инструмент, который нужен Ему пока. А там что Бог даст».[255] Казалось, им владела мысль, что ему предоставлена незаменимая возможность передать людям Евангельское Слово, что его время сочтено, и что он не должен терять ни минуты.

«А теперь, подобно сеятелю из притчи, я получил уникальную возможность разбрасывать семена. Да, большая часть из них упадет на каменистую почву, всходов не будет… Но если после моего выступления пробудится хоть несколько человек, пусть даже один, разве это мало? Знаете, такое ощущение, что вскоре все кончится, по крайней мере для меня…»[256]

В последний раз я встретился с отцом Александром в июле 1990 года. Он принимал меня в своем маленьком кабинете и уходил первым — время, как всегда, поджимало. Попрощавшись, он направился к дверям, дважды возвращался, наконец пошел, но в дверях остановился, обернулся, и его лицо озарилось блеском глаз и улыбкой — одновременно доброй и лукавой, он сделал рукой знак победы V и ушел.

Только после его смерти я понял, что это был знак надежды, который надо передать другим. Знак пасхальной победы.

Кстати, именно об этой победе говорил отец Александр за несколько часов перед убийством: «Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.