ТЕТРАДЬ XIV, 1964–1965 гг. (сентябрь — март)
ТЕТРАДЬ XIV, 1964–1965 гг. (сентябрь — март)
1.
(Статьи из парижских газет: М. В. Вишняка «Азартный ре портер о себе, о своих и о других», о воспоминаниях Льва Любимова «На чужбине», 1963 г. и «Новые книги» Ю.Терапиано а книге А.Позова «Медитации древней церкви. Умное делание» Мюнхен, 1964 г.; из газеты «Голос Родины» статья Ю.Ульянова «Я не разочаровался», о возвращении на Родину Н.Н. Кнорринга, август, 1964 г., № 43 (816) — Н.Ч.).
«Я не разочаровался.
Чего только не наслушаешься от недругов о Родине, когда находишься на чужбине. Но настоящую правду узнаешь только тогда, когда все увидишь своими глазами…
В 1955 году на Родину из Франции вернулся Николай Николаевич Кнорринг, в прошлом педагог, журналист, постоянный сотрудник русской парижской газеты «Последние новости».
Многие наши зарубежные соотечественники, вероятно, помнят его по газетным выступлениям, а также по книгам, изданным в парижской «Библиотеке иллюстрированной России», таким, например, как «Генерал Скобелев» и «Сфаят» (очерки из жизни русского морского корпуса в Африке).
В июне нынешнего года Николаю Николаевичу исполнилось 84 года. Девять лет назад он вернулся на Родину, пробыв в эмиграции 35 лет. Теперь он живет в городе Алма-Ате.
О встрече с ним я и хочу рассказать.
В конце 1919 года вихрь революционных событий подхватил Кнорринга, бывшего в то время директором одной из харьковских гимназий, и вынес его, как тысячи других, далеко за пределы Родины — в Африку. Здесь, в портовой крепости Бизерте, обосновался в то время русский морской корпус.
— Там, — рассказывает Николай Николаевич, — и пробыл я первые четыре года после бегства из России. Преподавал историю. А потом, когда состоялся первый выпуск наших учеников, надо было куда-то ехать, и я решил поехать в Париж.
Все остальное время до возвращения на Родину я прожил в Париже.
Вернувшись, я стал подумывать о книге воспоминаний и сейчас уже приступил к ней, кое-что уже написал. И вот, когда я теперь пытаюсь восстановить в памяти весь свой нелегкий жизненный путь — иначе, просто мою биографию, то итоги получаются грустные.
Двадцать пять лет я был музыкальным критиком парижских «Последних новостей». Работал членом правления Тургеневской библиотеки — это была самая большая русская библиотека за границей. Преподавал в Народном университете, писал, пробовал заниматься научной работой… А в основном вся моя жизнь в эмиграции прошла без определенного дела, которому бы я мог посвятить себя полностью. Иные в эмиграции посвятили себя политике, но я в общем политикой интересовался мало, хотя, откровенно говоря, в России я придерживался земской линии, примыкал к кадетам, а в эмиграции тяготел к левым ее силам.
И хотя я много лет прожил в эмиграции, но в своих мемуарах, вероятно, о самой эмиграции писать не буду. Почему? Во-первых, потому что я не специалист, не профессионал-политик, а без этого трудно рассказывать о жизни русской эмиграции, в частности, о Франции; во-вторых, об этом уже много написано, так что добавить что-либо новое просто трудно. Если я и буду писать об эмиграции, то только о той ее стороне, которую хорошо знал: о «Последних новостях», о Народном университете, о Милюкове, которого я близко знал.
На мой вопрос о связи с теми нашими соотечественниками, кто еще остался и живет во Франции, Н.Н. ответил:
— Из старой эмиграции, из тех, кого я давно и хорошо знал, сейчас почти никого не осталось. Конечно, я поддерживаю связь с «Русскими новостями», ведь в этой газете я проработал больше четверти века. Еще и сейчас пишу туда иногда и по существу по газете слежу за всеми новостями тамошней жизни. Больше, пожалуй, я поддерживаю связь с теми, кого знал во Франции и кто теперь возвратился и живет здесь, в Советском Союзе, в частности, в Алма-Ате.
Это, например, Баранов Николай Васильевич, мой ученик еще по морскому корпусу в Бизерте. Гардемарином он уехал во Францию окончил Сорбонну, кажется, даже два факультета — географический и геологический. Сейчас он профессор Алма-атинского университета.
Из других могу назвать Суворина, потомка знаменитого Суворина. Он живет сейчас под Алма-Атой, в Каскелене, работает на плодоконсервном комбинате, а еще Подгорного. Он экономист по специальности, хорошо здесь устроен и успешно работает.
— Ну, а как сложилась ваша судьба после возвращения на Родину? — задаю я последний вопрос.
— Я прослужил здесь некоторое время библиотекарем в Академии наук Казахской ССР, — говорит Н.Н. — Но потом эта работа стала трудноватой в мои уже преклонные годы. Так что я вышел в «отставку» и сейчас на пенсии.
Еще будучи сотрудником «Последних новостей» в отделе библиографии, я перечитал бесконечное количество советской литературы, прежде всего художественной, о которой давал отзывы в газете. И о советской жизни имел вполне отчетливое представление. И я не разочаровался, когда узнал лично новую жизнь моей страны.
Ю.Ульянов, «Голос Родины», № 45(816), август 1964 г.»
(Газетные вырезки о кончине поэта Михаила Светлова и тут же стихотворение его «Каховка», переписанная от руки Ю.Софиевым, — Н.Ч.).
(Вырезка из журнала «Огонек», № 34, август 1964 г. «Русские сердца» и фотографии героев Французского сопротивления — Бориса Дикого (Вильде), Анатолия Левицкого (А.Рогаля-Левицкого), княжны В.А. Оболенской, Игоря Александровича Кривошеина — всех их Ю.Софиев знал — Н.Ч.).
15/Х
После потрясающей вести о космическом корабле «Восход» с тремя космонавтами на борту, не менее потрясающее сообщение об уходе Хрущева. Насчет «преклонного возраста и ухудшения состояния здоровья» общее мнение можно резюмировать, верится с трудом. Причины, видимо, глубже и серьезнее. Создается впечатление, что это событие было столь же неожиданно и для Хрущева. 13-го он беседовал с космонавтами по телефону и выразил надежду скоро встретиться с ними, в Москве. Словом, по целому ряду фактов и высказываний ни «преклонный возраст», ни «ухудшение здоровья» никак не чувствовалось. Общее недоумение и любопытство. Но так как наша пресса не дает пока что никаких комментариев — в народе рождаются самые дикие слухи. Пришел Турсун — молодой шофер:
— Слышал, Юрий Борисович, говорят, Хрущева исключили из партии!
— Не, — говорю, — не слышал и, откровенно говоря, не думаю, что дело примет такой оборот.
Тут же подумал: «А почему? Что мы знаем? Что происходит на самом деле? Ведь, пожалуй, это весьма похоже на “дворцовый кремлевский переворот”: qui vivre-verra…».
(Газетная вырезка «Встречи с Тыняновым» Н. Чуковского — Н.Ч.).
2.
В ночь с 25 на 26 октября выпал первый снег. Температура +1 днем. Весь день идет мокрый снег. Сад, крыши — все покрыто снегом. А у меня, видимо, грипп. Воспалены нос и горло. На работу не пошел. Настроение мрачное. О зиме думаю с раздражением и печалью. К зиме я не приспособлен и теперь уже она меня не радует при всяких обстоятельствах. А зима в этом году ранняя. Обычно 7 ноября бывает солнечно и тепло. А хочется пережить и эту зиму…
А ведь было время, когда снег приводил меня в восторженное возбуждение, радовал и манил в снежные дали, в заснеженные леса, полные снежной тишины и следов зверей и птиц. Tont passe, tont casse, tont lasse? Неужели?
«Тихо падает снег», а на что, не помню, «на крыши» и т. д. На парижские крыши. Неповторимые парижские крыши.
Это кусочек строчки из стихов Довида Кнута. Почему-то они запали в память навсегда. Он погиб после войны в Израиле, куда он уехал из Парижа. Умер от опухоли в мозгу. Талантливейший поэт. Никакой не еврейский, а русский, а судьба провела его мимо России и он никому неизвестен.
Умерла от рака и Софочка Гробой, чудесная женщина, большая моя приятельница, первая жена Кнута. Последняя его жена была какая-то французская поэтесса, совсем молоденькая, вроде моей Сони (Соне, русской эмигрантке в Париже, в которую одно время был влюблен Юрий Софиев, было 16 лет. Ей посвящен цикл стихов, — Н.Ч.). На одном из вечеров в «Советском Патриоте», где я был хозяином, а Кнут гостем, он меня познакомил с ней, полушутя подчеркнув: «Софиев, это моя жена. Моя жена!» Я был с Соней и Кнут как бы подчеркивал: «Я не менее удачлив, чем ты». Обе эти молодые женщины, действительно были прелестны, хотя Соня была избалованная и дрянная девчонка. Я помню, как мне завидовал бедный Ан. Петрович Ладинский. До последних его дней у этого большого поэта была очень живая, очень молодая душа. И как ему не хотелось стареть. Мы шли с ним по тихой, ночной московской улочке. Была зима. Он провожал меня на метро после вечера, проведенного в семье его брата, где он жил. Ладинский, высокий, худой, горбился и кутался в меховой воротник.
Завел разговор о женщинах:
— Ну, вы еще молодцом (это был ноябрь 1955 г.), а у меня, — и без горькой досады он коснулся рукой виска, — волосы все седые!
Однако это не помешало ему влюбиться в прелестную Тамару (Аскольдовну?) — увы, в жену младшего брата, и не только влюбиться, но и влюбить в себя и увести жену брата…
Но кто знает, может быть, именно поздняя страсть в такой сложной (…) обстановке и привела его к раннему инфаркту. Говорят, Тамара, после смерти Ладинского, вернулась к мужу. Говорят и другое, что взбешенный брат, полковник, будто бы, войск МВД, угрожал Антонину расправой через связи в КГБ. Увы, эта практика сталинских дней!
Впрочем, говорят же, у гроба Антонина он безутешно рыдал — простив все и прося прощения.
Сложная штука жизнь, сложная штука человеческая страсть, сложная штука человеческая душа и судить ее по шаблонным нормам могут только прямолинейно-принципиальные люди.
Неправедный суд!
3. 1/ХI Воскресенье.
По радио слушаю Симонова — «Помнишь, Алеша…». Картавит — и я: «уа». Читает просто, выразительно.
Так же он читал в 1947, в Париже, на квартире А.В. Руманова и произвел тогда на нас очень приятное впечатление.
Эренбург в тот вечер держал себя генералом, читать отказался.
4.
(Газетная вырезка: «Мужество Рихарда Зорге» и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза от 5 ноября 1964 г. — Н.Ч.).
Пожалуй, самым странным в этой истории является одно обстоятельство — Зорге погиб в 1944, с тех пор прошло 20 лет и понадобилось, чтобы французский режиссер выпустил в 1964 году фильм «Кто вы, доктор Зорге?», чтобы в нашей печати о Зорге вспомнили (…), а если бы этой картины не появилось — видимо, эта жизнь и этот человек так бы и пребывали в абсолютной неизвестности.
А когда он провалился, вероятно, те, кому он служил, от него отреклись.
5.
(Газетные вырезки, вероятно, зарубежные: «Мрачные годы» и «Свет» — воспоминания об А.И. Куприне его дочери, К. Куприной — Н.Ч.).
Странный казус — Куприн не плохо знал природу, а с липой попал впросак. Куприн описывает весну и пишет:
«Завтра-послезавтра ждем зацветет липа. Как прелестно она запахнет».
Ждать как запахнет липа, А.И. придется довольно долго. Липа цветет не весной, а летом — в конце июня, в начале июля. В Париже так же, как и у нас.
Липень — славянское название месяца июля.
6.
(Фото с подписью: «Евгений Брониславович Сосинский» — Н.Ч.).
Впервые узнал от В.Б. (брата Е.Б. Сосинского, Владимира Брониславовича, — Н.Ч.), что Женя умер в 1958 г., в Париже, от уремии. Он хотел вернуться на родину вместе с семьей Владимира.
Жени был невероятный пиетет по отношению к младшему, Владимиру. Он говорил о брате с каким-то, как бы испуганным, восторженным обожанием и восхищением. Женя умел молчать.
В 1955 г. летом Вл. Сосинский впервые попал в Москву и затем вернулся в США через Париж.
В Париже братья встретились и Женя узнал от Вл. о трагедии А.П. Маркова и И.А. Кривошеина — то, что когда они вернулись, Берия засадил их на 25 лет!
К счастью, подох Сталин, Берия поставили к стенке и Маркова, и Кривошеина реабилитировали. Обычно такие вещи не проходят даром в судьбе человека. Марков и Кривошеин были уже в Москве, Марков рассказал Сосинскому о своей трагедии, но просил в Париже об этом никому не рассказывать.
Вл. Рассказал брату. Евгений знал, что я еду на родину. Евгений очень хорошо относился ко мне, ему очень хотелось, видимо, предупредить меня, но он был связан словом и он умер бы сам скорее, чем «подвести» брата! Он делал мне какие-то смутные намеки, но вразумительно так-таки ничего не рассказал. А если бы рассказал? Ведь это не остановило бы меня от твердо принятого решения. Хотя разоблачения Сталина еще не было, но Марков и Кривошеин уже были реабилитированы и жили в Москве. Но это невеселое известие без сомнения очень усложнило бы и без того сложное душевное состояние.
7.
(Газетная вырезка «Премия Таормина вручена»: «На днях после окончания работы Руководящего совета Европейского сообщества писателей, в сицилийском городе Катания состоялось вручение литературной премии Таормина советской поэтессе Ахматовой» и здесь же: «15 декабря Оксфордский университет принял решение о присвоении А.А.Ахматовой почетной степени доктора филологии» — Н.Ч.).
От всей души радуюсь этому событию. Вей моя юность пронизана ее чудесной поэзией, вся наша любовь с Ириной и все лучшее, что было в жизни, органически связано со звучанием, ритмом, образами ахматовских стихов.
Пишу эти строки и вдруг «Баркаролла» Чайковского (по радио, на столе), а за окном в моем саду «осень ранняя развесила флаги пестрые…»
И хорошо, что все это пришло при жизни, в конце пути, после всех этих идиотских и грубых выпадов по ее адресу.
Песня, которая мне очень нравится. Кажется, из кинофильма «Тишина» по роману Бондарева.
Дымилась роща, под горою
И вместе с ней пылал закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
(И т. д., песня «На безымянной высоте», — Н.Ч.).
Точно успел записать по радио.
8.
(Листок вложен, озаглавленный:
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Мысли записаны отрывочно, многие слова не закончены и невнятны — Н.Ч.).
С чего начинается родина?
Мне хочется поставить этот вопрос несколько под другим углом. Где и когда чувство родины ощущается человеком особенно остро, Особенно пронзительно? Может быть, в разлуке, в особенности, когда эта разлука бывает вынужденной и когда человеку приходится мучить себя выбором.
К берегам родной Итаки
Ты вернешься ль, Одиссей?
Еще, и в особенности, потеря Родины (…) одним из трагических моментов своей жизни, когда теряешь все свои привычные физические силы, чтобы преодолеть (…) беду, (…) испытание и с честью (…).
Потому вынужденный отрыв от родины, от (…) своего пути особенно глубоко и (…) ощущается человеком, лишенном своей родины.
А о любви этой органической в человеке, о ней я хорошо знаю и читал стихи Пушкина:
Два чувства дивно близки, нам,
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
9.
(Снова газетная вырезка о награждении орденами СССР разведывательной организации, работавшей под руководством Р.Зорге: Макса Клаузена и Бранко Вукелича (посмертно) — Н.Ч.).
«Чудны дела твои, господи!»
Ведь, это следствие только того факта, что французскому режиссеру пришло в голову создать фильм «Кто вы, доктор Зорге?» Через двадцать лет после гибели Зорге! А, ведь, не появись этот фильм, не обойди он экраны всего мира — нет сомнения, что и Зорге, и его награждение 20 лет спустя, и его соратники, все это было бы погребено в «засекреченных деяниях».
Очень уж осторожное у нас отношение к гласности, очень еще сильна склонность к засекречиванию.
10.
(Газетная вырезка «Последний из могикан», к кончине Уинстона Черчилля Эрнста Генри — Н.Ч.).
(Карикатурный рисунок из журнала: выступление какого-то веселого чернобородого человека с рукой в кармане брюк, а вокруг толстяки-зрители, и вырезка со стихами Виктора Мамченко (Париж): «О Родине, о Жизни, о Борьбе», — Н.Ч.).
Родина
…смотрю в Тебя! О, как чудесны дали
В глазах Твоих от этого огня,
И как они от ноши не устали —
Глаза Твои, — от мира и меня!
Летит широко сердце голубое
В таких, знакомых близких небесах,
Что кажется — желание любое
Отмерено на солнечных весах.
Ты кажешься, суровой и холодной
Для недругов Твоей любви большой…
Да будет так, и будешь Ты свободной
С моей к Тебе прикованной душой.
Человека убили
И ночь была,
и звезд предсветный знак,
и лебеди летели
и трубили,
на все смотрел я,
но не видел — как
убийцы
человека
вдруг
убили.
Когда узнал,
рассвет мне на земле
повторным показался
тем рассветом,
когда о правде
грезили в семье,
когда расстрел
наутро
был ответом.
Настойчивая память иногда
сжимает время,
время — неподвижно…
Я помню,
да:
военная беда
людей сжигает,
вот кричат,
вот слышно —
вот слышен в темноте
предсветный шаг
облавы на людей,
которым нужны
свобода,
равенство
и где душа
с другой душой живет,
и души
дружны!
Но для беды
так быть
никак нельзя:
среди людей,
среди их трудной дружбы,
глупейшей провокацией скользя,
все та же мерзость
в мире
ищет
службы.
Она — вот здесь,
она — и там опять,
свое сует,
каналья,
первородство, —
откормленная девка,
чтоб «гулять»,
чтоб сжечь и юность
проклятым, уродством…
Убили человека.
Средь врагов
с гвоздикою стоял,
с улыбкой!
И дрогнул мир
аттических богов:
всплеснуло
сердце
Золотою
Рыбкой.
(«Поэт Виктор Андреевич Мамченко родился в 1901 году. Его перу принадлежит шесть книжек стихов, изданных в Париже. Первый сборник под названием «Тяжелые птицы» увидел свет в 1936 году, последний — шестой — «Воспитание сердца» в 1964 году.
Виктор Мамченко, бесспорно, зрелый стихотворец. Поэтические произведения его реалистичны. Разумеется, являясь эмигрантом и живя среди них, он много стихов посвятил именно этой близкой ему теме.
Большое количество стихотворений поэт написал о борьбе с фашизмом, о мире, о людях доброй воли. Поэт любит свою Родину, верит в ее настоящее и будущее.
Ниже публикуем стихи из последней книги В.А.Мамченко» — предисловие к публикации, — Н.Ч.).
Журнал «Родина», № 5, сентябрь-октябрь 1964 г. Издание советского комитета по культурным связям с соотечественниками за рубежом.
Брамс — «Венгерский танец № 5»
Лежит на пляже кверху пузом
Полу-фашист, полу-эсэр,
Герой Советского Союза
Гемаль Абдель на всех Насер.
Остроумная эпиграмма, которая ходит у нас по городу.
11.
(Открытка с гончей собакой «На охоте» и поздравлением с днем рождения от Люды К. — Н.Ч.).
20/II. Суббота.
Любопытно, вспомнила об этой дате только Катюша, она убежала на школьный вечер, но сказала матери: «Не забудь!» Наталья Федоровна пришла поздравить и принесла очень вкусные горячие пирожки.
Прибежал Гриша, принес журналы. Я ему сказал, что открою один секрет, если он никому об этом не скажет: сегодня мой день рождения! Гришка очень огорчился.
— А я думал 23-го!
Мы с ним закусили и выпили по рюмке домашней вишневки. Он все горевал:
— Ах, как нехорошо вышло!
Зашел Вова Ким.
У меня была уверенность, что никто из семьи, ни Игорь, ни Ник. Ник. эту дату не заметят. Так оно и есть, конечно.
Хотел было пойти к соседям, к Маруее и Ване, купил бутылку вина и сладости для детей, но потом раздумал. Вова ушел в десятом часу. Поздно. Ребята уже, видимо, легли.
Неожиданно опять замолчало радио. Где-то в сети. В квартире полное безмолвие. Чок лежит, у порога, положив голову на вытянутые лапы. Мурка за спиной на чемодане. Стоит ей перелезть ко мне на колени, как Чок начинает устраивать бурные сцены ревности.
Еще один год прожит.
Обойдемся без итогов.
«День прошел и слава богу!»
Пытаюсь продолжить статью «О литературе и об авторах» для «Р.Н.».
Впрочем, никакого энтузиазма. Усталость, боль в ногах.
Тянет в кровать и взяться за Ключевского. Перечитываю его Московскую Русь.
«История! Податливый судья!»
Строчка из моих забытых стихов 30-х годов Кончались они: «Но где-то на предельной глубине / Пугающее слово: невозможно».
О том, как трудно человеческой совести принять (простить и оправдать) прежде всего насилие в человеческой жизни.
Припомнил — читая — блестящие страницы Ключевского о том, с какой подлостью и низостью московские скопидомы (в «сундуках приданое копили и тебя невестою растили…» М.Волошин) делали свое положительное историческое дело, «Собирали землю русскую». Сколачивали русское государство.
Толстой нападал на bicn publique, которым оправдывались все злодеяния и гнусности человеческие, но ведь и государство, эта гнуснейшая штуковина, во имя которого совершено столько преступлений, одна из личин того же bicn publique.
(Открытка с видом Третьяковской галереи и поздравлением с днем рождения от Зои и Тани, а также от Ивана и Маруси, соседей, с видом Красной площади, от Валеры и Сережи, с видом на Лужники, от Коли — с видом на площадь Свердова — вся семья поздравила, и от внука Сережи, вид Москвы с литографии Энгельмана по оригиналу А. Кадоля. 1820-е годы из подборки открыток «Пушкин в Москве». Под открытками, которых нет, подпись Ю.Б.: «От моих дорогих юных друзей Наташи Г., Ларисы, Толи, Нади, Томы и Вали» — Н.Ч.).
(Бюллетень для голосования на имя Ю.Софиева, 14 марта 1965 г. — выборы в местные Советы депутатов трудящихся Каз. ССР — Н.Ч.).
12. 19/III 65 г.
Впервые
Человек открыл люк космического корабля и шагнул в просторы Вселенной.
Если бы могли воскреснуть все те провидцы, которые были убеждены, что русскому народу суждены великие свершения, вероятно, они испытали бы чувство радостного и гордого удовлетворения. Пока что история освоения космоса полностью входит в одну из глав истории русского народа.
Действительность становится настолько фантастичной, что начинаешь верить — что даже в тот ничтожный отрезок времени, который, может быть, еще отпущен мне, откроет люк и Иванов, Петров или Сидоров, как-то теперь это становится само собой разумеющимся, что это будет именно Иванов, Петров или Сидоров — шагнет на Луну.
Вообще говоря: здорово!
И, говоря откровенно, очень бы хотелось дожить до этого дня! Дожить, вопреки всему!
Почему-то меня больше всего пугали космические лучи и метеоры и потому, казалось, что этот шаг из люка во Вселенную «дело далекого будущего». А Леонов взял и шагнул.
(Фото смеющейся женщины в пестром платье — Н.Ч.)
Ведь ты во всем, ее убранстве.
Увидел музу дальних, странствий.
Гумилев.
(На обороте тетради выписка из Дневников Ирины Кнорринг о встрече ее с Юрием Софиевым, 23 сентября 1926 г., Четверг; 30 сентября 1926 г. снова Четверг, — ИМ.).