Есть "мертвая петля"

Есть "мертвая петля"

Оживился Гатчинский аэродром. Выводят из ангаров самолеты. Инструкторы первыми поднимаются в воздух, опробывают моторы, летное поле. Рокот моторов будоражит, зовет в высоту. Евграф Крутень с нетерпением ждет, когда начнется обучение полетам. Он весь день на летном поле, дрогнет на ветру, наблюдает. Скорей бы, скорей! Ему порой кажется, что он настолько обстоятельно изучил конструкцию и двигатель "Фармана IV", что мог бы уже сейчас самостоятельно летать на нем. Но до этого еще далеко.

— Полетите со мной, Крутень, — говорит ему поручик Александр Кованько. — Занимайте свое место. Как самочувствие?

— Хорошее, господин инструктор, — бодро отвечает Крутень. — Жду не дождусь воздушного крещения.

— Так вы же уже летали.

— Летать-то летал, но наблюдателем. А крещением назову тот день, когда самостоятельно подниму машину в воздух.

— Всему свой черед, — замечает Кованько. — Поспешность нужна…

— Верно. Но всех блох я уже переловил…

Дежурный на старте поднимает флажок, и "Фарман IV" устремляется вперед по аэродрому. Евграф внимательно наблюдает за действиями опытного инструктора. Вот Кованько плавно тянет руль высоты на себя, и аэроплан отделяется от земли. Все выше и выше поднимается самолет. Ветер резко ударяет в лицо. Ощущение высоты и стремительного движения в пространстве, как и прежде, под Киевом, опьяняет Евграфа Николаевича. Нет, он не робеет над бездной, бросает лишь быстрый взгляд на перемещающееся пространство. Земля поворачивается, как бы показывая свои владения — поля, рощи, городские дома, дворец с его парком, здание авиашколы.

Крутень не обращает внимания на неудобства, которые испытывает обучаемый. На "Фармане IV" нет второй кабины. Находясь за спиной инструктора, нужно цепко держаться за распорки, чтобы не свалиться во время полета вниз. Из приборов — только показатель высоты. Тяжел, малоповоротлив "Фарман IV", во многом уступает "Ньюпору IV", на котором Евграф Николаевич летал с Нестеровым. Но ничего не поделаешь. Главное — полеты начались, и надо извлечь из них максимум пользы. А там постепенно можно будет перейти на лучшие самолеты, которые, безусловно, будут и в России.

— Выполняем левый разворот, — громко сообщает инструктор. И Евграф Николаевич опять наблюдает, как действует рулями и педалями опытный летчик в этот момент.

"Фарман" летит то по прямой, то делает развороты. Совершив несколько кругов над аэродромом, инструктор ведет аэроплан на посадку. Прочная тележка шасси с широко расставленными колесами мягко касается земли. Вот оно, летное искусство!

Поздним вечером 11 мая 1914 года над уже опустевшим Гатчинским аэродромом появляется самолет. Делает круг над летным полем и уверенно заходит на посадку. Дежурный по аэродрому офицер бежит к "ньюпору", зарулившему на стоянку. Пропеллер еще крутится на малых оборотах, а из задней кабины уже выпрыгивает какой-то человек в плотной рабочей куртке и картузе и тотчас принимается за осмотр аппарата Пилот пока находится в кабине.

— Кто вы такие? — строго спрашивает дежурный того, кто занимается осмотром самолета.

— Я механик Нелидов, — бодро отвечает он, — а летчик "ньюпора" — штабс-капитан Нестеров Петр Николаевич. Слыхали про такого?

— Нестеров?! Не может быть! — изумляется офицер.

— Именно так, — говорит пилот, вылезая из кабины и снимая очки. И улыбается усталой улыбкой.

Дежурный берет под козырек:

— С приездом, господин штабс-капитан. Узнал вас по фотографиям в газетах. Откуда прилетели?

— Из Киева.

— Из Киева? А когда вылетели?

— Сегодня вылетел, сегодня и прилетел сюда. Не верится?

— Просто сногсшибательно! — Дежурный офицер от изумления сдвигает фуражку набок. — Это сколько же верст будет?

— Тысячу с гаком.

Весть о прилете Нестерова быстро облетает школу. К самолету сбегаются инструкторы, обучающиеся. Подходит начальник школы полковник Ульянин. Он крепко жмет руку Нестерова, приветствуя его, заботливо спрашивает:

— Наверное, сильно устали? Путь-то был нелегким.

— Признаться, трудновато приходилось.

— Пожалуйте, господин штабс-капитан, к нам в гости. Накормим вас, отдохнете. А завтра в вашу честь устроим прием в офицерском собрании.

— Никаких приемов не надо, — отрицательно машет рукой Петр Николаевич. — А закусить не мешало бы. Чертовски проголодались мы с Нелидовым.

…На следующий день в офицерском собрании — почти весь состав военной авиационной школы. Нестеров замечает среди офицеров поручика Крутеня, подходит к нему, приветливо улыбается:

— Евграф Николаевич! Здравствуйте. Как у вас дела? Летаете?

— Понемногу подлетываю, — отвечает смущенный поручик. — Главным образом за спиной инструктора.

— Не жалеете, что расстались с артиллерией и шли в авиацию?

— Нисколько!

В офицерском собрании Нестеров рассказал о своем перелете Киев — Гатчина, тщательно им продуманном и организованном. На "ньюпор" был поставлен дополнительный бак для горючего, в пунктах маршрута Старо-Быхов, Городок и Дно заранее приготовили расчетное количество бензина и касторового масла. В 3 часа 30 минут 11 мая Нестеров и Нелидов покинули Киевский аэродром. Попутный ветер увеличивал скорость полета. Правда, сильная болтанка заставила приземлиться в Чернигове. Переждав немного, продолжили путь… В 21 час 30 минут Нестеров посадил аппарат на Гатчинском военном аэродроме, завершив еще один рекордный полет.

Внимательно слушая его, Крутень подумал: вот человек, который прокладывает новые пути, без таких людей немыслим прогресс!

Приезд Нестерова взбудоражил. Нет, не случайна эта новая встреча, словно посланная ему, Крутеню, самой судьбой, чтобы еще больше укрепить в своих стремлениях стать не просто летчиком, а тоже творцом нового. Он понимает, что все зависит от него самого, от его сил, упорства, настойчивости. Всего этого у него в избытке. Он верит в себя, в свои возможности и с нетерпением ждет заветного часа.

…Пришел день первого самостоятельного полета. Инструктор Кованько испытующе смотрит на Крутеня, удивляется спокойному, сосредоточенному лицу Евграфа Николаевича, не находя присущих новичкам примет волнения перед серьезным испытанием.

— Два круга над аэродромом — и на посадку, высота пятьсот метров, — дает указание Кованько. — И ничего сверх этого, никаких вольностей. Понятно?

— Понятно. — В голосе Крутеня, надевающего шлем и — пилотские очки, торжество.

— Ни пуха ни пера, — улыбается инструктор, жестом разрешая взлет.

— К черту, — произносит ученик, но его слова заглушает треск мотора.

"Фарман" бежит по полю аэродрома. Евграф Николаевич плавно тянет ручку управления на себя, и самолет отрывается от земли, уходит в высоту. В голове поручика четко запечатлены необходимые действия в воздухе, и теперь он методически выполняет их. Первый разворот. Снова полет по прямой. И тут ошеломляет мысль: ведь он впервые самостоятельно ведет "фарман", сидит на пилотском сиденье. Свершилось намеченное, долгожданное, свершилось! Но Евграф не дает прорваться чувству восторга. Сосредоточенность и еще раз сосредоточенность! Надо внимательно следить за работой мотора, пилотировать аппарат. Разворот, еще разворот с глубоким креном, как учили Руднев и Кованько. Спасибо им. Как будто все идет нормально, машина слушается его.

Второй круг над аэродромом. Уже увереннее. До чего же хороша жизнь!..

Крутень ведет самолет на посадку. Посадка, конечно, не ахти какая — аэроплан подпрыгивает, как резвый козел, но тут же волею летчика умеряет свой "пыл" и катится по аэродрому, гася скорость.

С каждым днем поручик Крутень летает все лучше. Но в душе опять появляется неудовлетворенность. Он не научился высшему пилотажу! Здесь этому не учат, потому что на таких старых аппаратах, как "Фарман IV", высший пилотаж невозможен.

Совсем недавно Евграф Николаевич познакомился с прибывшим в авиационную школу для переучивания вольноопределяющимся Алексеем Шиуковым. Молодой симпатичный брюнет, с какими-то зачарованными черными глазами, приятной улыбкой, грузинским акцентом и неукротимой жаждой полетов. Они быстро нашли общий язык. Выяснилось, что Алексей, еще будучи зеленым гимназистом, построил балансирный планер — видоизмененный тип планера Шанюта. Первая попытка летать на нем окончилась неудачей. Но это не смутило юношу, он отремонтировал свой летательный аппарат и совершил ряд полетов с горы в Тифлисе. В 1909 году Шиуков построил новый планер-биплан.

— Как же мне было не стать летчиком? — пошутил Алексей Владимирович, рассказав обо всем этом.

— Да, вы славно летаете, — искренно говорил Евграф Николаевич. — Но мне, по совести, мало отлично научиться летать по кругу. Что за летчик, если он не освоил фигур высшего пилотажа. Но разве на нашем "Фармане IV" можно сделать "мертвую петлю", глубокие крены, скольжение на бок и хвост. Этот чудо-аппарат просто рассыплется.

Смуглое лицо Шиукова вдруг озарилось заговорщицкой улыбкой.

— Есть, Евграф Николаевич, другой аэроплан на нашем аэродроме. Только надо…

— Что надо?

— Сейчас поясню. Вон в том ангаре стоит "Фарман XVI". Хозяин его, француз, отбыл к себе на родину. Так вот, на том аэроплане вполне можно крутить "мертвые петли" и всякие другие фигуры — выдержит.

— Выдержать-то выдержит, — прикидывает Евграф Николаевич. — Восемьдесят лошадиных сил, скорость девяносто километров в час, оборудование лучше, чем у "Фармана IV". Но как взять этот аэроплан без разрешения хозяина? Нехорошо.

— А вы обратитесь к полковнику Ульянину, — советует Шиуков.

— Да, перспектива заманчива. Эту возможность упускать нельзя. Спасибо за совет.

Ульянин выслушал просьбу без всякого удивления, пошутил:

— Лавры Петра Николаевича Нестерова не дают покоя? — И добавил: — Ладно, берите, авось, как-нибудь оправдаемся перед французом. Другому не разрешил бы, а вам, поручик, разрешу. Хватка у вас отличная, смелости не занимать. И вы, и аэроплан, думаю, выдержите испытание. О дне полета я вам сообщу.

1 августа пришла весть о начале мировой войны. Это обстоятельство ускорило осуществление мечты Евграфа Николаевича попробовать себя в фигурах высшего пилотажа.

10 августа 1914 года "Фарман XVI" выкатили из ангара на белый свет. Крутень забрался в кабину. Он одет в черную кожаную куртку, на голове круглый шлем с очками. В его движениях уверенность, лицо спокойное, хотя и несколько напряженное.

На старте собралось немало авиационного люда — все знают о намерении поручика.

— Отчаянный этот Крутень. Летает всего ничего, и на тебе — "мертвую петлю".

— А может, духу не хватит решиться на такое. "Фарман XVI" все-таки тяжеловат.

— А я верю в Евграфа Николаевича, — решительно заявил Алексей Владимирович Шиуков. — Зачетные упражнения он выполнил просто виртуозно!

Крутень в воздухе. Он не торопится совершить главное, расчетливо подбирается к цели. Сперва летит по прямой, наращивая скорость аппарата, делает глубокие крены, наклоняет самолет внутрь кривой градусов на сорок пять. Затем снижает скорость, выполняет скольжение на бок, на хвост. Машина повинуется ему.

Теперь надо набрать высоту примерно две тысячи метров, чтобы застраховать себя от случайностей, если аппарат заартачится.

С каждым кругом все выше забирается "Фарман XVI". Впереди — самое трудное, рискованное. Евграф Николаевич знает, что не отступит от своего решения, чего бы это ему ни стоило. И не потому, что внизу следят за его полетом люди, которые в случае неудачи могут злословить, насмехаться. Нет, не потому. Он хочет стать полноценным летчиком.

Две тысячи метров набрано. Крутень перекрывает бензин и вводит аэроплан в пикирование. Становится тихо, лишь ветер свистит в расчалках. "Фарман" почти вертикально падает вниз. Запас высоты еще есть, тревога излишня. Но вот пора выравнивать аэроплан. Евграф Николаевич тянет руль высоты на себя — аппарат начинает переходить в горизонтальный полет. Теперь надо открыть кран с бензином. Горючее оживляет мотор, и он победно взывает. Летчик удерживает руль высоты. "Фарман" послушно устремляется вверх, а потом ложится на спину. Все идет хорошо, как следует.

Самолет проходит невидимую точку в зените и, замыкая петлю в вертикальной плоскости, опять пикирует. Теперь надо выровнять его, перевести в горизонтальный полет. Сделано. Есть "мертвая петля"!

Крутень откидывается на спинку сиденья, дает себе расслабиться. Но энергия, запал дерзости еще не растрачены. А что если сразу же сделать вторую петлю? Для пущей уверенности, для доказательства, что она получилась не случайно? Пусть там, внизу, смотрят и диву даются. Только так, только так!

И Евграф Николаевич, уже свободнее и увереннее, выполняет вторую петлю. Затем летчик ведет аэроплан на посадку. Все ближе земля. Теперь нужно точно приземлиться. Колеса шасси мягко касаются летного поля и останавливаются посредине его. К самолету бегут люди, размахивая руками, что-то восторженно крича, но Евграф Николаевич не слышит возгласы. Он еще весь во власти трудного испытания…

Печальная весть с фронта: погиб в бою с врагом Петр Николаевич Нестеров. Крутень отказывается верить в это. Быть может, сообщения газет не верны, допущена ошибка? Репортеры падки на сенсации, порой искажают действительность. Евграф Николаевич бросается в редакцию одной из газет. "Увы, это случилось, — развели там руками, — сведения достоверны". И все-таки Крутень надеется на что-то. Но в Гатчинскую военную авиационную школу приходит телеграмма о гибели Нестерова. Все так, ошибки нет. 26 августа 1914 года командир 11-го авиационного отряда штабс-капитан Петр Николаевич Нестеров, совершив первый в мире таран и уничтожив самолет и экипаж противника, погиб смертью героя. Евграф Николаевич с болью в сердце старается представить себе, как все это произошло. Подробности приходят потом, картина становится ясной.

…Юго-Западный фронт. Полевой аэродром вблизи города Жолква. Летчики 11-го авиаотряда по заданию штаба 3-й армии вылетают на разведку. Больше других летает сам командир. Он привозит ценные сведения о расположении войск противника, подробно излагает данные воздушной разведки. Авиацию в разведывательных целях используют и австрийцы. Их "альбатрос" часто появляется над территорией, занятой войсками 3-й армии. Один раз австрийский летчик даже сбросил бомбу на аэродром. К счастью, бомба, упав в песок, не взорвалась. Это обстоятельство вызвало страшное раздражение у генерала А. М. Драгомирова. Он стал упрекать Нестерова в бездействии, в неумении сбить австрийского разведчика. Его голосу вторили и другие высокие чины.

Квартирмейстер штаба 3-й армии полковник М. Д. Бонч-Бруевич, отвечающий за разведку, волновался больше других чинов штаба, зло выговаривал летчикам:

— Как вы, русские авиаторы, можете терпеть это безобразие? Разведчик-австрияк висит у вас над головой, безнаказанно прощупывает наши силы, а вы сидите, сложив руки, не даете ему отпора. Где ваша офицерская гордость, где боевой дух, присущий русским воинам? Необходимо сковырнуть к чертовой матери наглого австрийца с его "альбатросом".

Нестеров и его подчиненные понимали необходимость уничтожения опасного австрийского разведчика, который нагло бросал им вызов, но знали и то, как трудно это сделать. На их самолетах отсутствовали пулеметные установки, а у австрийцев они имелись. Русские же летчики вооружены были лишь маузерами или револьверами. В лучшем случае наблюдателям выдавались карабины, винчестеры…

…Квартирмейстер Бонч-Бруевич выжидательно смотрит на Нестерова. Что скажет командир авиаотряда, человек смелый, решительный, прокладывающий новые пути в использовании самолетов на войне? Ведь это он предложил несколько способов борьбы с противником в воздушном бою. Например, подвешивать бомбу на длинной проволоке для уничтожения самолетов и дирижаблей противника, приспосабливать к хвосту своего самолета пилообразный нож для той же цели.

— Так как же насчет "альбатроса"? — с некоторой иронией спрашивает Бонч-Бруевич.

Петр Николаевич выпрямляется и твердо отчеканивает;

— Я даю вам честное слово русского офицера, ваше превосходительство, что этот австриец перестанет летать.

Работа 11-го авиаотряда продолжается. Нестеров поднимается в небо утром и вечером. Нагрузка колоссальная. 12 августа, возвратившись из разведки, он упал в обморок. Отдохнул всего лишь два дня и — снова в полет: воздушная разведка, бомбометание по скоплению войск противника.

Вечером 26 августа Петр Николаевич возвращался из штаба армии на автомобиле. Он еще издали заметил в небе тот же "альбатрос". Опять прилетел! И сразу сложилось решение сбить австрийского разведчика во что бы то ни стало, любой ценой.

Нестеров подъехал на машине прямо к стоявшему наготове своему самолету "моран", полученному им в награду за "мертвую петлю" и дальние перелеты. Этот новый моноплан позволял развивать скорость до километров в час, на 36 километров больше "ньюпора". Правда, и на нем не было нужного для воздушного боя вооружения.

…"Моран" идет на взлет, все выше и выше поднимается в небо. В этот момент австрийский биплан завершает первый круг над городом и начинает заходить на второй. Противник не чувствует опасности, зная, что на аппаратах русских нет пулеметов. Нестеров идет наперерез противнику, заметно догоняя его. Летчики отряда, затаив дыхание, наблюдают за действиями командира. Между тем "моран", догнав "альбатроса", поднимается выше него, делает над ним круги. Только теперь австриец, испугавшись, начинает снижение, стремится оторваться от противника, уйти. Но поздно. Нестеров заходит сзади и буквально висит над австрийским аппаратом. Но каким же маленьким кажется моноплан "моран" рядом с громоздким бипланом "альбатрос".

А дальше… Дальше следует соколиный удар сверху колесами по крылу противника. Таран! На мгновение "моран" как бы зависает в воздухе, а потом начинает падать, медленно кружась вокруг продольной оси. От фюзеляжа отделяется мотор. Через секунду и "альбатрос" становится неуправляемым, валится на левый бок, поворачивается носом вниз и стремительно падает на землю, опередив "моран".

Так на глазах потрясенных летчиков 11-го авиаотряда погиб смертью героя Петр Николаевич Нестеров. Он сдержал офицерское слово дорогой ценой — отдал свою жизнь…

Евграф Николаевич долгое время носит в себе гнетущую боль от непоправимой потери. Ему хочется вылить ее, эту боль, на бумаге, поделиться своими чувствами с другими. И он садится за статью. Она дается ему без труда, потому что пишется от чистого сердца.

"Дорогому-Нестерову!

С чувством глубокого уважения к инициаторам замысла по увековечению памяти дорогого русского героя Петра Николаевича присоединяюсь всея душой к их предложению и прошу принять мою долю.

Я в числе немногих счастливцев-офицеров присутствовал на Сырецком аэродроме в Киеве и видел его первую в мире "мертвую петлю". Больше мне не приходилось видеть таких чистых и красивых петель ни у кого. Я от начала до конца следил за тем его полетом, так как перед взлетом на чье-то замечание, что Пегу сделал петлю, он ответил: "Нет, петли Пегу не сделал — он сделал только полет по форме французского "эс". Это не то, а вот настоящую петлю, может быть, сейчас увидите".

Он поднялся, "пропетлял" и, спустившись на землю, когда умолкло захлебывающееся "ура" офицеров я нижних чинов и его спустили, наконец, с рук на землю, сказал: "Ну вот, сейчас дам телеграмму… Пускай все видят, что русские сами могут создавать…"

Тогда я увидел… что аппарат может принять в воздухе любое положение и это еще не значит — смерть! Теперь, пройдя по проторенной дорожке и сделав 10 августа 1914 года над Гатчинским аэродромом две "мертвые петли" (первые русские на биплане), я оценил вполне определенно, какую великую роль сыграла первая в мире "мертвая петля" нашего отважного Нестерова, сколько сразу прибавилось уверенности в полете. Слава памяти Нестерова!

…Нестеров на товарищеском обеде в Гатчине после замечательного перелета Киев — Петроград в восемнадцать часов всего сказал:

"Я не фокусник. Моя первая петля — доказательство моей теории: в воздухе везде опора. Необходимо лишь самообладание. Такой перелет, как мой, без всякой предварительной подготовки, сами знаете, какое значение имеет у нас в военной авиации.

Теперь меня занимает мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, пользуясь быстроходностью и быстроподъемностью аэроплана! например, ударив на лету своим шасси неприятельский аппарат сверху".

Мы, участники обеда, были захвачены его идеей. Так просто!

…Вспыхнувшая война не дала времени окончательно развить последнюю форму — бой. И он смело пошел применять все, до чего дошел до сих пор, отдал все, что мог.

…Итак, начало боя в воздухе положено. И первым бойцом был он же, русский герой, уже носитель венца славы за первую петлю — Петр Николаевич Нестеров…

Слава тебе, русский герой! Слава Богу, что русские таковы!

Поручик Крутень".

Статью напечатали в петербургской газете "Новое время" 8 сентября 1914 года.

Через месяц Крутень с горечью узнал о новой трагедии в семье Нестеровых — смерти брата Петра Николаевича.

Пехотный офицер Михаил Николаевич Нестеров тоже решил стать авиатором. Он окончил авиационное училище, получил звание военного летчика и направление в Брест-Литовский крепостной авиационный отряд, где и застала его война.

Михаил Николаевич совершал боевые вылети на устаревшем "фармане". Но ему хотелось овладеть более совершенным аппаратом "моран", на котором летал Петр Николаевич.

По распоряжению Главного военно-технического управления поручик М. Н. Нестеров прикомандировывается к Гатчинской авиашколе. Причем высокое начальство просит ускорить переучивание пилота, очевидно, рассчитывая, что второй Нестеров продолжит традиции своего прославленного брата. Но во время одного из тренировочных полетов при подъеме на вираже его самолет теряет скорость, скользит на крыло и затем срывается вниз. Уже нет запаса высоты, чтобы выровнять аппарат и спланировать на аэродром.

Так 8 октября 1914 года погиб второй Нестеров — Михаил Николаевич.

Крутень с грустью задумывается о печальной судьбе двух крылатых сынов России. Он представляет себе безутешное горе их матери, страдания и слезы жен. Сколько молодых жизней уже положено на алтарь отечества, сколько еще будет положено…

В сентябре 1914 года, после окончания Гатчинской военной авиашколы, Евграфу Крутеню поручается наблюдение за постройкой аппаратов "вуазен" на заводе Лебедева. Назначение радует молодого авиатора. Значит, командование высоко оценило его знания, его технику пилотирования. Ныне же ему придется давать "добро" новым аэропланам, предназначенным для фронта. Ответственность немалая.

С заданием он справляется успешно, но его гложет чувство неудовлетворенности — он еще не испытал свои силы в бою.

На фронт, только на фронт!

Тем временем на западе все больше разгорается великая битва — первая мировая война 1914–1918 годов, которая принадлежит к числу наиболее крупных событий в истории человечества. На полях сражений противоборствуют армии двух групп враждующих капиталистических государств. Это прежде всего Германия и Австрия — с одной стороны; Россия, Франция и Англия — с другой стороны. Но за четыре года в военные действия было втянуто 38 стран, под ружье поставлено свыше 70 миллионов человек. И как результат — 9,5 миллиона убитыми и 20 миллионов ранеными.

В. И. Ленин точно определил суть и цели этой войны, как схватку между двумя группами разбойничьих великих держав из-за дележа колоний, из-за порабощения других наций, из-за выгод и привилегий на мировом рынке. Особенно активную борьбу за передел уже поделенного мира вел германский империализм, первым начавший войну, против России, хотя и царскую Россию Ленин охарактеризовал тоже как разбойника с большой дороги.

Однако правящие круги Российской империи убеждали свой народ, что империалистическая по своей сути война является Отечественной войной, отравляя души солдат и офицеров шовинизмом, ложным ура-патриотизмом. Но с годами на фронтах и в тылу нарастало мощное революционное движение народных масс, которое и привело в феврале 1917 года к свержению самодержавия, а несколькими месяцами позднее — к Великой Октябрьской социалистической революции.