Летающий артиллерист

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Летающий артиллерист

После года службы в 4-й конно-артиллерийской батарее подпоручика Крутеня перевели во 2-й конно-горный артиллерийский дивизион. Часть находилась также недалеко от Киева.

Евграфа принял командир дивизиона полковник Белькович, седоватый, но моложавый, с голубыми, зоркими, чуть насмешливыми глазами и широкими борцовскими плечами.

— Садитесь, подпоручик, — добродушно предложил он и, дождавшись, когда Крутень удобно расположится напротив, продолжил: — Мне прислали вас как отменно знающего артиллерийскую технику, я просил такого. Аттестация у вас превосходная. Это хорошо.

Белькович сделал паузу, рассматривая молодого офицера.

— Так вот, определяю вас во вторую батарею командиром взвода. Кроме того, хочу назначить заведующим артиллерийским хозяйством и лабораторией. Как вы на это смотрите?

— Господин полковник, — горячо возразил Крутень, — хозяйство, лаборатория… Я не гожусь для этой должности, канцелярия не для меня. Я готовился и был огневиком. Я хочу стрелять.

— Вы и будете стрелять, но дополнительно станете отвечать за хозяйство и лабораторию, — стоял на своем Белькович. — Уверен, вы справитесь. — Командир дивизиона с добродушной улыбкой смотрит на новичка. — Итак, отдаю вас приказом. Вживайтесь в нашу дружную семью батарейцев. Служите не за страх, а за совесть! Офицеры у меня молодцы, нижние чины — заряжающие, фейерверкеры — орлы. Каждому дорога честь дивизиона. Скоро получите звание поручика.

Пришлось подчиниться, приказ есть приказ.

Миновал еще год службы, но теперь уже во 2-м конно-горном артиллерийском дивизионе.

В августе 1913 года поручика Крутеня неожиданно вызвал к себе полковник Белькович.

— У нас с вами будет необычный разговор, поручик, — начал командир дивизиона и задумался, прохаживаясь по кабинету.

Молодой офицер насторожился. Уж не случилась ли какая беда на батарее, с хозяйством, в лаборатории? Как будто все в порядке. О чем же хочет говорить начальник? Новая дислокация? Предстоящие учения? Или новые орудия поступают в часть? Но в чем тогда необычность беседы? Самые что ни на есть привычные служебные дела. Нет, здесь что-то другое.

— Что вы знаете об авиации, поручик? — спросил наконец командир.

Крутень удивился вопросу, но ответил сразу:

— Немного, господин полковник. Читал о полетах первого русского летчика Ефимова, авиаторов Васильева, Уточкина. Перелег из Петербурга в Москву, авиационные недели… Да, еще удалось побывать на Всероссийском празднике воздухоплавания в девятьсот десятом годе…

— Эге, да вы не так уж мало знаете о современных икарах! Это хорошо. Артиллеристы должны постигать науку, обо всем ведать.

— Знаю, конечно, мало.

— Теперь перейдем к главному пункту нашего разговора.

Опять наступила пауза. Полковник Белькович щурит голубые глаза, внимательно глядит в лицо Крутени, затем вдруг спрашивает:

— Хотели бы вы, поручик, полетать на аппарате?

Евграф Николаевич смотрит на командира дивизиона с недоверием. Не шутит ли он?

— Впрочем, — добавляет полковник, — вашего согласия не нужно. Это приказ. Вышестоящий штаб потребовал от нас отменного офицера для подготовки в качестве корректировщика на предстоящих артиллерийских учениях, а потом и маневрах. Я решил послать вас. Мыслю, не подведете.

— Постараюсь не подвести, господин полковник.

— Готовьтесь. Командируетесь в третью авиационную роту, что дислоцируется в Броварах.

Было над чем поразмыслить молодому поручику. Не струсит ли он? Сумеет ли верно оценивать обстановку с высоты птичьего полета? Наконец, качка аэроплана. Она, наверное, похлеще морской. Вспоминался авиационный праздник на Комендантском аэродроме. Какое это было упоительное зрелище! Аэропланы казались почти чудом. На различных аппаратах состязались первые русские летчики — Ефимов, Уточкин, Лебедев, Ульянин, Руднев, Пиотровский, Мациевич. Всех превосходил мастерством самый опытный пилот Михаил Ефимов. Он летал при сильном ветре, поднял в воздух груз более двенадцати пудов, завоевал приз за точность посадки и стал кумиром публики. Крутень и его товарищи горячо аплодировали военным летчикам Евгению Рудневу и Льву Мациевичу, которые летали уверенно, изящно. И вдруг — беда. Когда капитан Мациевич завершал круг над летным полем, его аэроплан стал падать, разламываясь на части. Из него вывалилась черная фигурка пилота, стремительно понеслась к землею Это была первая жертва русской авиации. Глубоко потрясенные трагедией уходили с аэродрома юнкера.

Горячо обсуждалось в училище виденное. Пилоту представлялись юнкерам людьми необычными, начисто лишенными страха. Кто-то из однокашников задал вопрос: "Кто из вас решился бы подняться в воздух?" Артиллеристы молчали. Только один Евграф ответил: "Я бы полетел".

Юнкера рассмеялись. Не поверили.

Следующим утром Крутень прибыл в Бровары, большое село с пирамидальными тополями и густыми фруктовыми садами, в которых терялись белые хаты. Быстро нашел штаб авиароты, представился командиру полковнику Борескову. Тот внимательно, несколько скептически оглядел поручика.

— Приходилось ли вам летать на аэроплане?

— Нет, господин полковник.

— Надеюсь, высоты не боитесь?

— Как-то не испытывал себя в этом отношении. Но, думаю, все будет в порядке. Служба требует — сомнений быть не должно.

…На летном поле аэродрома стояло несколько аэропланов. Возле них хлопотали пилоты и мотористы. Рокотали двигатели, стремительно вращались пропеллеры. Пахло отработанным бензином. Один самолет поднимался в высоту.

Вот она, авиатика вблизи! Как здесь все необычно.

— Знакомитесь с нашей техникой? — раздался эа спиной чей-то голос.

Крутень обернулся и увидел перед собой худощавого, среднего роста летчика в кожаной куртке.

— Да, очень любопытно.

— Давайте знакомиться, — приветливо улыбнулся авиатор. — Соколов.

— Поручик Крутень из второго конно-горного артиллерийского дивизиона. Прибыл на учение.

— Хорошее дело. Я уже слышал о вас. Будем летать вместе.

Соколов уверенно поднимается в кабину "ньюпора", опускается на сиденье, приглашает:

— Занимайте свое место, поручик. К сожалению, наблюдателю предоставляется только это "прокрустово ложе" за спиной летчика. Лучшего не могу предложить.

— Лучшего не требую.

— Крепче держитесь за расчалки.

Крутень забрался в аэроплан. Да, "ложе" тесноватое, неуютное.

Соколов дал знак механику, и тот старательно раскрутил винт. В лицо стала бить сильная струя воздуха вместе с бензиновым газом.

Самолет взял разбег и быстро отделился от земли. С непривычки от высоты и скорости движения перехватило дыхание. Хотелось ухватиться руками за что-то прочное, надежное. Как же неустойчив в воздухе аппарат — его покачивает, кренит ветром то влево, то вправо. Кажется, он сейчас сорвется вниз.

Но вскоре неприятные ощущения прошли. Внушала уверенность широкая спина летчика Соколова, ровно потрескивающий мотор аппарата.

Евграф озирается по сторонам. Голова не кружится, напрасно он опасался. И вдруг чувство почти мальчишеского восторга охватило поручика. Видно далеко-далеко. Края желтеющих пшеничных полей окутаны сизой дымкой, зеленеют напоминающие шубы леса и дубравы. Осколками зеркала блестят многочисленные озерца. Прекрасна земля с высоты птичьего полета. Совершенно другой, удивительный мир.

Несколько ознакомительных полетов позволяют поручику Крутеню понять свои обязанности как наблюдателя. Он готов к выполнению заданий, знает, что летчики совместно с артиллеристами упорно ищут наиболее эффективные методы наведения на цель. На полигоне испытано много способов. Раньше практиковалось сбрасывание грузиков-парашютов. Но оказалось, что их с большого расстояния невозможно увидеть, определить место падения. К тому же грузики-парашюты относило ветром. Пришлось от них отказаться.

Что же еще изобрели артиллеристы и авиаторы? Самолет летел от батареи на цель, делал над ней круг с большим креном. Командиры батарей производили отметки угломером по крайним точкам положения аэроплана. Потом брали среднее положение, считая его на-правлением на цель. Но и этот метод не дал нужных результатов.

Поиски не прекращались.

…"Ньюпор" заходит с тыла батареи и берет направление на цель. Крутень внимательно смотрит на землю. Он знает, что сейчас орудия направлены строга в сторону движения самолета. Следуют залпы, и огненные языки вырываются из пушечных жерл. Корректировщик следит за разрывами снарядов. Уклонение их в сторону не превышает ширины ветра. Все-таки летчики и артиллеристы нашли общий язык!

Артиллерийские учения продолжаются. Каждый день поручик Крутень поднимается в воздух. Он уже привык к полетам, освоился с кабиной, считая ее своим рабочим местом. Сегодня летит позади стреляющей батареи под некоторым углом к директрисе на высоте 400–500 метров. В это время батарея производит два залпа из четырех орудий. Четные орудия имеют один прицел, нечетные — другой. Корректировщик наносит на карточку цель и места разрывов. Эту карточку, упакованную в соответствующий футляр, он сбрасывает над батареей. Командир батареи, пользуясь данными, вносит соответствующие поправки в угломере и прицеле. Крутень ясно видит, что теперь снаряды ложатся точнее, накрывают цель…

Поручик Крутень внимательно присматривается к летчикам, окружающим его. Если когда-то они казались ему людьми особого склада, то теперь он убеждается, что перед ним обыкновенные люди. Конечно, они влюблены в авиацию, мужественны, упорны, подчас рискуют, но такова уж особенность авиации, пока что молодой. Машины еще не совершенны — то загорится в карбюраторе бензин, то откажет мотор, то заклинит руль. Сколько выдержки, умения надо, чтобы выйти невредимым из трудной ситуации, сохранить свою жизнь и аэроплан. Случаются — и часто — катастрофы. Однако это не останавливает притока в авиацию молодых.

Евграф Николаевич чувствует, как новое, манящее, еще не совсем осознанное надвигается на него. Означает ли оно решительный поворот в его судьбе? Кто знает.