Друзья-чекисты
Друзья-чекисты
Вернёмся к сослуживцам Осипа Максимовича Брика.
Аркадий Ваксберг:
«Никто точно не знает, когда, где, каким образом произошло знакомство Агранова с кругом Маяковского – Брик. Кто первым и при каких обстоятельствах пожал благородную руку этого высокопоставленного советского деятеля? Кто пригласил его в дом?
По версии Лили, он сам напросился (когда?), наслушавшись стихов Маяковского, которые тот читал в каком-то чекистском клубе. "Когда мы <…> познакомились с Аграновым, – продолжала Лиля, – он жил в какой-то комнатёнке с клопами. Он нас приглашал к себе, и мы иногда вечером приходили к нему. И вечно не хватало водки. Так Агранов сам бегал на угол купить немножко водки. Семья Аграновых жила очень бедно".
Очередная сказка о железных рыцарях революции и падающих в голодный обморок партийных вождях!»
Все эти встречи Бриков и Маяковского с Аграновым происходили в тот момент, когда стремительно приближалось время суда над партией правых эсеров. Большевистские вожди решили сделать этот процесс открытым и даже пригласили на него представителей II Интернационала (социалистического). Среди них, как мы помним, был и адвокат Эмиль Вандервельде, которому Маяковский посвятил свою насмешливо-издевательскую «Балладу о доблестном Эмиле». Александр Михайлов про неё написал, что это…
«…фельетонная, хлёстко написанная политическая агитка, свидетельствующая о том, что поэт целиком поддался официальной версии суда над эсерами и не увидел в нём сути – жестокой расправы над политическими противниками».
Этому суду, завершившемуся 7 августа 1922 года, Александр Михайлов дал такую оценку:
«Процесс по сути дела провалился, так как обвинение было шито белыми нитками, но приговор был жестоким: 12 человек приговорены к расстрелу, 10 („раскаявшихся“) – к тюремному заключению от 2 до 10 лет».
Поэты-имажинисты Вадим Шершеневич и Матвей Ройзман именно в этот момент решили похвастаться близостью к московским чекистам и отпечатали сборник своих стихов под названием «Мы чем каемся». Но заработали лишь одни неприятности, так как весь тираж был конфискован из-за «провокационного» названия – в заглавных буквах сборника («М, Ч и К») бдительные гепеушники увидели идентичность с аббревиатурой названия Московской Чрезвычайной Комиссии (МЧК).
Маяковский ничего «провокационного» в ту пору уже не выпускал. Он и Брики (по словам Янгфельдта):
«Лето 1922 года снова провели в Пушкино, в четвёртый раз подряд. Образ жизни остался прежним. Вставали рано, завтракали на веранде: свежий хлеб и яйца, которые жарила и подавала Аннушка. <…> Когда шёл дождь, время проводили за игрой в карты или шахматы (Маяковский в шахматы не играл)».
А тучи в тот момент сгущались над многими состоятельными людьми. И на пороге их московских квартир стал появляться чекист Осип Брик. О том, что говорил встречавшим его людям Осип Максимович, журналисту Валентину Скорятину поведал футурист Алексей Кручёных:
«Ося Брик был, как известно, внуком купца и знал много людей этого круга. Каким-то образом – это было уже в годы нэпа – он вызнавал фамилии лиц намечавшихся к аресту. И, прихватив с собой Лилю, отправлялся по известным адресам. Затаившиеся богачи, принимали Осю, естественно, за своего. А он, намекнув о предстоявшем аресте, сетовал на жестокости властей и тут же предлагал свою помощь. Пока не утрясётся – спрятать фамильные ценности. Выхода не было.
Ему верили. Тем, кому удавалось вырваться из лап ГПУ, Брик возвращал взятое на сохранность. Но «вырывались» не все…»
Валентин Скорятин задался вопросом относительно этих «благородных» деяний Осипа Брика:
«И тут неожиданно возникает вопрос: а догадывался ли сам Владимир Владимирович о „второй“, потаённой жизни своих друзей? Судя по всему, мог догадываться, а кое о чём знал наверняка…»
«Чекист особого отряда» Владимир Маяковский не только «догадывался» и не только «кое о чём знал» о «потаённой жизни» своего друга и его законной супруги, но и, вне всяких сомнений, участвовал в этих «делах» (просто не мог не участвовать). Иначе и быть не могло.
Другой супружеской паре, Фёдору Раскольникову и Ларисе Рейснер, тихая, размеренная жизнь в Афганистане в тот момент уже наскучила. Стали подумывать о возвращении на родину. Полпред написал об этом в наркомат по иностранным делам, а Лариса 24 июля отправила письмо члену политбюро Льву Троцкому:
«Устала я от юга, от всегда почти безоблачного неба, от природы, к которой Восток не считает нужным ничего прибавить от себя, от сытости, красоты и вообще от всего немого. Всё-таки лучшие годы уходят – их тоже бывает жалко, особенно по вечерам, когда в сумерки муллы во всех ближайших деревнях с визгливой самоуверенностью начинают призывать господа Бога».
А супруги Есенины-Дункан в это время собрались поехать во Францию.
Илья Шнейдер:
«Дункан привыкла к тому, что любые консульства и посольства любезно и незамедлительно ставили в её паспорте визы на въезд в их страны. Теперь всё крайне осложнилось. Московские визы на паспорте Дункан, „красный“ паспорт Есенина и газетный шум, сопровождавший их путешествие, пугали дипломатических представителей.
Наконец, в конце июля 1922 года… Айседора и Есенин приехали в Париж, предупреждённые о недопустимости каких-либо политических выступлений. За ними был установлен полицейский надзор».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.