Чекисты Свердлов, Шарок и Кубаткин
Чекисты Свердлов, Шарок и Кубаткин
30 августа 1952 г. на стол секретаря И.В. Сталина А.Н. Поскребышева курьер положил спецсообщение министра государственной безопасности С.Д. Игнатьева, адресованное САМОМУ. Это было заявление А.Я. Свердлова.
«ЦК ВКП(б)
Товарищу СТАЛИНУ И.В.
Арестованного СВЕРДЛОВА А.Я.,
бывш. члена ВКП(б) с 1939 г., зам. нач. отдела «К» МГБ СССР
Заявление
Иосиф Виссарионович!
Очень тяжело сознавать, что ошибки и недостатки, только теперь понятые до конца, привели, вопреки всем устремлениям, к преступным действиям. До ареста я сам, большинство окружающих считали меня примером. С раннего детства, прошедшего в семье большевиков, я стремился стать активным деятелем партии, достойным отца, в этом состояла цель, самый смысл существования. Почти вся сознательная жизнь прошла в КСМ, партии, напряженной работе. Никогда не боялся трудностей, ответственности, старался во всем быть принципиальным, не использовал в личных целях имени, служебного положения. Однако, попав в детстве в привилегированные условия, сталкиваясь с грязными людьми, пробравшимися в окружение руководителей, я рано зазнался, пристрастился к политическому словоблудию, сплетням. Осенью 27-го года поддался троцкистской демагогии, выступил в школе в защиту троцкистов, не будучи никогда с ними организационно связан. Поняв после 27-го года правоту партии, вступив в КСМ, я некоторое время продолжал считать большевиками восстановленных в партии троцкистов, не сразу избавился от словоблудия, троцкистского отношения к Вам, допустил террористическое высказывание, хотя никогда не имел подобных намерений.
Попав в 1930 г. в здоровый коллектив, целиком отдаваясь большой КСМ работе, я начал выправляться, порвал с прежними приятелями из детей б. ответработников, не поддерживал связи ни с одним врагом партии, прекратил преступные сплетни, болтовню, но, преуменьшая свой троцкизм, не расценив правильно разговоров 30-го года, скрыл и в 1935 г. был арестован. Рассказав все, будучи по Вашему указанию освобожден, стремился искупить вину. Окончив учебу, пошел на ЗИС мастером, вскоре стал старшим, зам. нач. цеха. Просил НКВД проверить на деле, начал выполнять поручения, вел партработу, я в 1938 г. был вновь арестован без всякой вины, по показаниям ОСИНСКОГО, не содержавшим ни слова правды, и освобожден только после Вашего вмешательства. С 1935 г., особенно теперь, считал, что всем обязан Вам, в Ваше 70-летие написал Вам, что чувствую, чем живу, прочтите это письмо!
Я решил, что с прошлым покончено, жил только работой, стремился вырасти, наряду с оперативной, партработой в 1948 г. с отличием окончил заочную Высшую партшколу ЦК, написал чекучебник, вел большую работу в спорторганизациях, Всесоюзном комитете, спал 4–5 час. в сутки, но из-за излишнего самомнения, сложной обстановки запутался вновь.
Проработав до 1940 г. под руководством МАТУСОВА, проводившего преступную практику, усвоил ряд пороков. Будучи в 1941 г. назначен зам. нач. отдела, фактически до 43 г. руководя самостоятельным подразделением, возомнил себя выдающимся чекистом, для которого не все общепринятые нормы обязательны, хранил а/с литературу, часть оружия и диверсионных устройств, полученных для спецработы, но не скрывал этого, не преследовал преступных целей. Переоценивая себя, общаясь с руководящими работниками МГБ, промышленности, культуры, превозносившими меня, я решил, что засиделся, перерос рамки зама, стремился к большему размаху, самостоятельности, тем более что непосредственные начальники ни в чем не поправляли, работали слабо, зачастую тормозили наиболее серьезные вопросы. В то же время после смены руководства МГБ, увольнения АБАКУМОВЫМ ряда старых работников, чувствуя, в противоположность прежнему, настороженное отношение к себе, я решил, что новое руководство оценивает меня по материалам о прошлом, не будет способствовать росту, держит только в силу Ваших указаний, не дает работу в полную силу, перспектив нет. Я только свое прошлое винил в этом, думал, что жизнь сложилась неудачно, поддавался упадническим настроениям, начал бояться прошлого, запутался, допускал ошибки, преступные действия, о которых подробно рассказал следствию.
Остро переоценив ряд фактов, я понял, что, по существу, потворствовал АБАКУМОВУ, проводил националистическую практику. Мне невероятно тяжело, потому что никогда вражеских замыслов не было, свои действия, настроения считая правильными, не скрывал их, ни с кем не вел тайных разговоров, не обсуждал преступных планов, не поддерживал организационной связи. Никогда не был близок АБАКУМОВУ, его окружению, многое в нем вызывало сомнение, несколько раз начинал писать в ЦК (один черновик сохранился), но не довел до конца. Никогда национальная принадлежность не играла для меня роли, не симпатизировал евреям, как таковым, себя всегда по матери, документам (метрика) считал русским, не было евреев в семье, среди знакомых преобладали русские, были украинцы, армяне, грузины; запутавшись, решил, что в отношении евреев допускаются перегибы, разговоры о якобы притеснениях, болезненная реакция на них, но не национализм. Так поддался националистическим настроениям и проводил националистическую практику.
Я глубоко осознал свою вину, раскаиваюсь и прошу простить меня, помочь ее загладить. За это время я столько пережил, понял, что никогда не споткнусь впредь, могу несоизмеримо лучше работать, стать, наконец, настоящим человеком, но помогите встать на ноги, плодотворно прожить жизнь. Я прошу дать мне самое большое, трудное дело, чем сложнее оно будет, тем скорее смогу Вам лично, партии доказать свою искренность.
Если можно, разрешите вести прежнюю работу, чтобы в своем коллективе реабилитировать себя.
Я прошу простить и помочь не только ради себя, но близких, матери 76 лет, 50 лет в партии, она живет последние дни, с каким сознанием умрет. Дочь кончила школу. Прошу ради памяти отца — перед всеми я виноват, но должен загладить вину.
Иосиф Виссарионович! Во многом я виноват, неоднократно путался, но выродком, врагом партии, изменником не был, заверяю Вас, никогда Вам, ЦК не придется сожалеть, что помогли вернуться в строй, всю силу, способности, жизнь отдам делу, которое поручат.
СВЕРДЛОВ».
А теперь перенесемся к книге воспоминаний под названием «Незабываемое». Ее написала Анна Ларина-Бухарина — дочь Юрия Ларина, видного революционера, соратника Ленина, впоследствии ставшей женой одного из руководителей Советского государства Николая Бухарина. Почему? Вы обязательно догадаетесь…
«Одна деталь биографии Ягоды косвенным образом протянула нить к раздумьям о моем следствии и напомнила тяжелый эпизод, пережитый в недалеком прошлом. Ягода был связан родственными узами с Я.М. Свердловым — женат на его племяннице, дочери сестры. Тем не менее ему пришлось выполнить указание Сталина об аресте сына Свердлова Андрея и его ближайшего товарища, сына известного революционера-большевика В.В. Осинского, Димы. На такой шаг Ягода никогда бы самостоятельно не пошел и инициатором в этом случае быть не мог. Оба молодых человека (им было в то время года 22–23) учились тогда в одной из военных академий и были хорошо мне знакомы. Их арест меня чрезвычайно взволновал: для всех в той среде, к которой мы принадлежали, это стало событием необъяснимым. Произошло это в 1934-м или в начале 1935 года, точно не помню.
Об аресте Димы и Андрея я рассказала Николаю Ивановичу, который был крайне удивлен и решил позвонить Сталину, чтобы выяснить причину. Со Сталиным удалось связаться сразу же. "Пусть, пусть посидят, — ответил он, — вольнодумы они" (я не ошиблась, он выразился именно так, "вольнодумы", а не вольнодумцы). На вопрос Н.И., в чем же выразилось их вольнодумство, Сталин ничего вразумительного не ответил. "Похоже, — сказал он, — что у них троцкистские взгляды"…
Николай Иванович просил Сталина освободить юношей, не усмотрев в их "вольнодумстве" преступления, и грустно посмеивался над ответом Сталина: "вольнодумы они". Полагая, что В.В. Осинский и сам мог говорить со Сталиным о своем сыне, Н.И., хотя и упоминал при разговоре сына Осинского, главным образом просил об освобождении Андрея Свердлова — его отец Яков Михайлович Свердлов скончался в 1919 году.
— Коба, я прошу за Якова Михайловича, в память о нем это надо сделать. Жаль мальчишек, арест их может только обозлить и загубить. Оба они способные, подающие надежды юноши.
— Я этими делами не занимаюсь, звони Ягоде, — раздраженно ответил Сталин и повесил трубку.
Звонить Ягоде Н.И. счел бессмысленным.
И.Д. Осинский и А. Свердлов вскоре были освобождены».
Но это история, как и всякая другая, имела продолжение…
«…к исходу сентября 1939 года, то есть через десять месяцев моего пребывания в московской тюрьме, меня вызвали на допрос. Опять-таки допросом, то есть объективным расследованием дела для выяснения истины, мой разговор со следователем назвать никак нельзя. Вместе с тем это не был типичный для того времени допрос с пристрастием, с применением пыток или психологического воздействия, с целью умышленно получить заведомо ложные показания. Скорее это были переправы тех же мотивов, что звучали при разговоре с Берией. Тем не менее первый вызов после длительного "покоя" точно обухом по голове ударил.
Я вошла в кабинет, где когда-то уже побывала. За письменным столом сидел все тот же Матусов — тот самый, который вместе с заместителем Ежова Фриновским (к этому времени уже арестованным, возможно, уже и расстрелянным) разговаривал со мной, убеждая в необходимости ехать в астраханскую ссылку добровольно, чтобы избежать применения насильственных мер. Этот, на вид нежный херувимчик, пережил почти всех ответственных сотрудников НКВД со времен Ежова (быть может, работал и при Ягоде) и, как я потом узнала, умер своей смертью. Не знаю, в какой должности он был, но только не рядовым следователем.
— Здравствуйте, Анна Михайловна! Рад вас видеть! — произнес Матусов непонятно восторженным тоном, будто мы были давнишними приятелями и я к нему в гости пришла.
— А я вовсе не рада видеть вас, — ответила я на его глупое приветствие. — Вы не выполнили обещаний, данных мне перед высылкой в Астрахань. Там не оказалось "ни заботы, ни работы, ни квартиры". Кроме того, вы не выполнили главного: не дали мне свидания с Н.И. после окончания следствия. А ведь обещали для этой цели вызвать меня из Астрахани. Не дали возможности проститься с ним.
В этот момент дверь в кабинет Матусова открылась и вошел Андрей Свердлов. "С какой целью?" — мгновенно пронеслось у меня в голове. Я сразу же предположила: он арестован и вызван на очную ставку со мной. Ведь в моем "деле" в связи с информацией, поступившей из Новосибирска, Андрей Свердлов, якобы с моих слов, фигурировал как член контрреволюционной организации молодежи. И хотя я это опровергала перед Берией, опасалась, что в случае повторного ареста Андрей подтвердит существование контрреволюционной организации молодежи. Будет клеветать на самого себя и на меня. Случай для этого времени типичный. Однако, приглядевшись к Андрею, я пришла к выводу, что он не похож на заключенного. На нем был элегантный серый костюм с хорошо отутюженными брюками, а холеное, самодовольное лицо говорило о полном благополучии. Андрей сел на стул рядом с Матусовым и внимательно, не скажу — без волнения, вглядывался в меня.
— Познакомьтесь, Анна Михайловна, это ваш следователь, — сказал Матусов.
— Как — следователь! Это же Андрей Свердлов! — в полном недоумении воскликнула я.
— Да, Андрей Яковлевич Свердлов, — подтвердил Матусов удовлетворенно. (Вот, мол, какие у нас следователи!) — Сын Якова Михайловича Свердлова. С ним и будете иметь дело.
Сообщение Матусова показалось мне ужасающим, я пришла в полное замешательство. Пожалуй, легче было бы пережить мое первоначальное предположение об очной ставке.
— Что, не нравится следователь? — спросил Матусов, заметив изумление и растерянность на моем лице.
— Я как следователя его не знаю, но знакомить меня с ним нет необходимости, мы давно знакомы.
— Разве он был вашим другом? — с любопытством спросил Матусов.
— На этот вопрос пусть вам ответит сам Андрей Яковлевич.
Другом своим я бы Андрея не назвала, но я его знала с раннего детства. Мы вместе играли, бегали по Кремлю…
Никаких подробностей нашего знакомства Матусову я не рассказала. Ответила кратко:
— Я знакома с Андреем Яковлевичем достаточно хорошо. В таком случае, насколько мне известно, он не может быть моим следователем, я имею право на его отвод.
Но Матусов повторил, что моим следователем будет, несмотря на обстоятельства, именно Свердлов.
Видеть Андрея Свердлова в качестве следователя НКВД для меня было мучительно, потому что он был сыном Якова Михайловича, большинство соратников которого к тому времени пали жертвой террора; были репрессированы также и дети известных партийных деятелей, принадлежащие к окружению Андрея…
Андрей молча слушал мой диалог с Матусовым, затем решил высказаться.
— Что ты там про меня болтала? — спросил он уверенным тоном, давшим понять, что моя "болтовня" никак не повлияет на прочность его положения, не отразится на его карьере. А по натуре он, несомненно, был человеком с карьеристскими наклонностями.
Я лишь выражала опасение, пояснила я Андрею, что его первый арест повлечет за собой повторный, и на этот раз сфабрикуют контрреволюционную организацию молодежи, занимающуюся террором, вредительством и т. д., и что к этой организации причислят и меня. Я полагала, что наше знакомство будет способствовать этому и не улучшит положения ни его, ни моего.
— Как вы выражаетесь, — заметил Андрей (обращаясь ко мне на этот раз на "вы"), — "сфабрикуют контрреволюционную организацию" — мы здесь ничего не фабрикуем.
Я в ужасе промолчала и, как ни странно, только в тот миг окончательно поняла, что между нами — пропасть, что мы находимся по разные стороны баррикад. Я брезгливо посмотрела на Андрея. На этом наше первое свидание окончилось.
Вторично мы встретились через два-три дня. Первое потрясение прошло — ко всему привыкаешь. Другое мучило меня: встретившись с ним с глазу на глаз, я не сразу смогла сказать ему в лицо, что я о нем думаю. Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение. (Хотела — потому что он был свой, и не смогла по той же причине…) Вместе с тем я понимала, что падение Андрея — отнюдь не досадное недоразумение, за этим скрывался безнравственный и беспринципный характер…
Допрос оказался не таким, каким я себе его представляла. На этот раз Андрей был мягче, смотрел теплее. Проходя мимо, сунул мне в руку яблоко, но все же про свои обязанности следователя не забывал. Он сидел за письменным столом в небольшом узком кабинете. Мы смотрели друг на друга молча. Глаза мои наполнились слезами. Казалось, что и Андрей заволновался. Возможно, мне хотелось хотя бы это в нем увидеть.
У нас были схожие биографии: оба мы были детьми профессиональных революционеров…
Деятельность Андрея Свердлова нельзя было расценивать иначе как предательство. На меня смотрели глаза Каина. Но виновником катастрофы и его, и моей было одно и то же лицо — Сталин.
Молчание Андрея было невыносимо, но и сама я на некоторое время потеряла дар речи. Наконец взорвалась:
— О чем будете допрашивать, Андрей Яковлевич? Николая Ивановича уже нет, и добывать ложные показания против него не имеет смысла, после драки кулаками не машут! А моя жизнь — она у вас как на ладони, не вам о ней допрашивать. И ваша до определенного времени мне была достаточно ясна. Именно поэтому я защищала вас, заявляя, что к контрреволюционной организации вы не могли быть причастны.
Андрей, облокотившись о письменный стол, ссутулившись, смотрел на меня загадочным взглядом и, казалось, пропустил сказанное мимо ушей. И вдруг он произнес слова, никоим образом не относящееся к следствию, возможно, правильней сказать, к теме нашего разговора:
— Какая у тебя красивая кофточка, Нюська! (Нюсей меня называли мои родители и все мои сверстники.)
Пожалуй, в этот момент я почувствовала жалость к предателю, подумав, что и он в ловушке, только зашел в нее с другой стороны.
— Так, кофточка моя тебе понравилась (я тоже обращалась к Андрею то на "вы", то на "ты", в зависимости от того, какие эмоции брали верх), а что же не нравится?
Андрей тотчас же собрался, и в нем проявился следователь. Он проговорил знакомые казенные слова, слышанные мною не один раз из других уст:
— Вы распространяете вредные антисоветские измышления, будто процессы есть судебная инсценировка и ваш Бухарин никаких государственных преступлений не совершил.
Все один и тот же мотив. Однако слышать эту песню от Андрея Свердлова было несравненно тяжелее, чем от Сквирского или Берии.
— А вы думаете, — воскликнула я, — что большевики предали дело всей своей жизни? Думайте, если вам так выгодно думать и легче жить. Неужто вы искренне считаете, что ваш близкий друг, Дима Осинский, — контрреволюционер, а вы нет! Что Страх Ганецкий — враг народа, а вы друг! Вероятно, вы их тоже допрашивали! Да разве только их, не меня же одну!
— Вас не касается, кого я допрашивал! — крикнул Андрей.
Затем, как и Берия, он зафиксировал внимание на моих разговорах с Лебедевой. Выразился так:
— Болтала слишком много, и стихами и прозой, а из этой болтовни наворотила гору лжи…
…Я сразу же сообщила ему, что "враг народа" Бухарин после его, Андрея, ареста звонил по телефону Сталину и просил за него.
Мой следователь изменился в лице, покраснел от волнения.
— Неужели? — переспросил он, хотя великолепно понимал, что это правда, и я подтвердила сказанное. На этот раз мое сообщение положило конец разговорам на следственные темы, и Андрей переключился на семейные… Сказал, что его жена Нина (дочь Подвойского), которую я знала, преуспевает на ответственной комсомольской работе и якобы она, как он выразился, "между прочим", шлет мне привет. "Привет, между прочим", кроме раздражения, никаких иных эмоций у меня не вызвал. Предполагаю, что жена Андрея и не знала о нашей драматической встрече.
Однако я в долгу не осталась и на один привет ответила несколькими. Передала привет от тетки Андрея — сестры Якова Михайловича — Софьи Михайловны, с которой побывала в Томском лагере; привет от двоюродной сестры Андрея — дочери Софьи Михайловны, жены Ягоды…
Понял ли Андрей, что не за тем столом сидит? В этом я сомневаюсь.
Наш разговор подходил к концу, и я нашла момент подходящим, чтобы попросить своего следователя позвонить по телефону моей бабушке и спросить от моего имени, не знает ли она, жив ли, где и у кого находится мой сын. Эту просьбу Андрей выполнил. Звонил при мне. Так я узнала, что Юра, которому в ту пору шел четвертый год, живет в Москве, у моей тетки — сестры матери. И, несмотря на тяжесть разговора с Андреем, я ушла из его кабинета окрыленная.
Я видела его еще трижды. Но если поначалу мне удавалось заметить в нем хоть проблески человечности, то в дальнейшем и они исчезли.
Я снова была вызвана на допрос лишь через полтора года, в феврале 1941-го. Все три последующих допроса были краткими. Андрей встретил меня суровым взглядом и непонятным криком:
— Скоро будете давать показания?
В этом возгласе не было ни логики, ни смысла: полтора года назад Свердлов не требовал от меня никаких показаний.
— Мы вас еще как следует не допрашивали! Посадим в Лефортовскую тюрьму, тогда заговорите!.. Это военная тюрьма, там вы поймете, что такое следствие! — кричал Свердлов.
Об ужасающих пытках в Лефортовской тюрьме я слышала от сидевших одновременно со мной в Томском лагере жен сотрудников НКВД. Я не успела спросить у А. Свердлова, для какой цели он хочет подвергнуть меня пыткам, как вдруг, по-видимому, от сильного потрясения, от того, что со мной так разговаривает именно он, я почувствовала, что теряю зрение: сначала все помутнело и закружилось, затем, кроме светлого пятна горящей лампы на письменном столе следователя, я ничего уже не видела.
— Самую страшную пытку вы уже совершили, Андрей Яковлевич, я ослепла!
— Что вы симулируете! — крикнул Андрей.
— Я не симулирую, я вас не вижу, — дрожащим голосом произнесла я.
Я слышала, как Андрей звонил врачу. Кто-то, очевидно тюремщик, привел меня под руку в кабинет врача. Перед глазами зажигали лампу, спички, и снова, кроме светового пятна, я ничего не видела. Так продолжалось два дня. На третий зрение постепенно восстановилось. Тюремный надзиратель усиленно наблюдал за мной. "Глазок" почти беспрестанно шуршал. Товарищи по камере помогали мне во всем. Как только надзиратель убедился, что я прозрела, на следующий же день меня вызвали на допрос.
Андрей на этот раз был предупредителен и вежлив. Интересовался моим здоровьем, особенно зрением».
Вскоре жена Бухарина узнала, кому все это было нужно.
— Хозяину, — коротко ответил Свердлов.
Андрей Яковлевич Свердлов родился в 1911 году в семье видного революционера Якова Свердлова. Известно, что до первого своего ареста был комсомольским пропагандистом. Дважды, в 1935 и 1937 годах, арестовывался органами НКВД за антисоветские высказывания в кругу молодежи. В кругу своих друзей он неоднократно и прямо говорил, что Сталина нужно убить…
С 1938 года на работе в НКВД. О том, как он допрашивал подследственных, сохранилось немало свидетельств. Например, репрессированный полковник Мещеряков вспоминал, как на допросе у Свердлова тот выбил ему 6 зубов всего лишь одним профессиональным ударом. Грубо обращался Свердлов и с женщинами. Так перед носом одной из них он просто махал нагайкой, угрожая избить. Долгое время другой репрессированный, Лев Игнатович Варшавский, боялся упоминать вслух страшное для него имя своего следователя Свердлова. Лишь однажды, придя на прием к зубному врачу и хваля за удачное удаление зуба из нижней челюсти, Лев Игнатович не выдержал, обмолвившись: «Вы спрашиваете, где все мои зубы с верхней челюсти? Их удалил мне в молодости другой "зубной врач" — Свердлов!»
Другие очевидцы рассказывали, как упорно нежелающим говорить подследственным по указанию Свердлова конвоиры приспособляли руку жертвы в дверной проем кабинета следователя, после чего Андрей Яковлевич спокойно захлопывал дверь, ломая по 4–5 пальцев сразу.
После войны Свердлов работал в охране секретов советского атомного проекта, надзирая за учеными. Как свидетельствовали ученые-атомщики, при общении с А.Я. Свердловым веяло каким-то замогильным садистским холодом. Он был насквозь фальшив, лжив и имел склонность к позерству. В последние годы службы полковник А.Я. Свердлов занимал должность заместителя начальника отдела «К» (контрразведка) Главного управления МГБ СССР. В 1952 г. его арестовали вновь по «делу Абакумова».
После освобождения Свердлов работал в 4-м секретно-политическом отделе управления МВД СССР, а затем, после увольнения, в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, где защитил диссертацию на звание кандидата исторических наук.
Умер Андрей Яковлевич в 1969 году от разрыва сердца. Говорят, что в последнее время он постоянно чувствовал за спиной шепот: «Убийца!»
При жизни он умудрился написать и издать две книги, правда, в соавторстве и под псевдонимом: повесть «Двуликий Янус» — 1967 год (Яков Наумович Наумов, Андрей Яковлевич Яковлев (Свердлов) и повесть «Тонкая нить» — 1968 год.
Повести рассказывали о самоотверженной работе советских чекистов, умело раскрывающих сложное и запутанное дело и разоблачающих крупного фашистского резидента.
Третья книга — роман «Схватка с Оборотнем» — увидит свет уже после смерти Свердлова.
Отец Андрея Яковлевича — Яков Михайлович Свердлов родился в 1885 году. Видный политический и государственный деятель, революционер, большевик. Председатель Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) с ноября 1917 года по март 1919-го.
Период между 1901 и 1917 годами провел в бесконечных ссылках и тюремных камерах. Умер он 16 марта 1919 года и был похоронен в некрополе на Красной площади. Долгие годы еще при Советской власти говорили, что умер Свердлов от простуды. Однако доподлинно известно, что умер председатель ВЦИК от удара в голову, полученного во время выступления перед рабочими железнодорожных мастерских города Орла. Кто-то из них бросил полено, угодившее в видного большевика. Его срочно увезли в Москву, где ему стало совсем плохо. После нескольких дней, которые Свердлов-отец провел в бреду, и наступила смерть.
Парадоксально, но факт. В конце 20-х годов сын Свердлова Андрей случайно обнаружил у матери восемь весьма крупных бриллиантов от 22 до 36 карат. А в 1935 г. тяжелый несгораемый шкаф отца Свердлова, который стоял теперь в кабинете у М.И. Калинина (ключи были утеряны), из любопытства вскрыли. В этом большом сейфе находилось: ассигнации царской России — на сумму 750 тысяч рублей, золотые монеты дореволюционной чеканки на сумму 108 тысяч рублей, золотые изделия — 705 предметов, чистые бланки паспортов Российской Империи — 7 штук, заполненные паспорта РСФСР (три на мужчин и четыре на женщин), иностранные паспорта (один на мужчину и один на женщину).
* * *
Карл Радек и Григорий Сокольников в 1937 году были приговорены к тюремному заключению по делу так называемого Антисоветского троцкистского центра. Других, а именно Г. Пятакова, Л. Серебрякова, Н. Муралова, Я. Лифшица и Я. Дробниса, вообще расстреляли. Оставшиеся в живых Радек и Сокольников как бы подтверждали всему миру «объективность и непредвзятость» «самого гуманного» советского суда.
Но ни талантливый публицист и экономист, как бывшие оппозиционеры, Сталину живыми были никак не нужны. И через год с небольшим, в мае 1939 года, Радек и Сокольников все же были убиты сокамерниками… По крайней мере так считали долгие годы…
Однако расследованием обстоятельств убийства Радека и Сокольникова, которое началось сразу же после XX съезда КПСС, было неопровержимо доказано, что за этими убийствами стоял сам вождь и, конечно же, исполнители.
Н. Петров, в частности, пишет: «Как пояснили вызванные в ЦК КПСС в 1961 г. бывшие руководящие работники секретно-политического отдела ГУГБ НКВД П.В. Федотов и Я.Н. Матусов: "…Оперативно-чекистские отделения при политизоляторах свои донесения о поведении Радека и Сокольникова и им подобных лиц направляли непосредственно в адрес лично Берии, который их посылал или докладывал Сталину, что было работникам отдела известно как со слов Кобулова, так и по смыслу, сколько помнится, его письменных указаний на донесениях политизоляторов". Причем оба, и Федотов и Матусов, утверждали, что "убийство Радека и Сокольникова было совершено по указанию Сталина"».
Вот подробности убийства Радека, изложенные сухим канцелярским стилем документа из архива комиссии Н.М. Шверника:
«В Верхнее-Уральскую тюрьму в мае 1939 года выезжал оперативный работник 2-го управления ГУГБ НКВД Кубаткин. Первый раз он возил с собой некоего Мартынова, якобы заключенного (личность не установлена), который был помещен в одну камеру с Радеком, преднамеренно учинил с ним драку, но убить Радека не смог и был увезен Кубаткиным из тюрьмы. Через несколько дней Кубаткин вновь приехал в тюрьму с другим заключенным по фамилии Варежников. Этого заключенного также поместили в камеру к Радеку. На следующий день, 19 мая, Варежников, спровоцировав драку, убил Радека. В акте, составленном администрацией тюрьмы, указано, что убивший Радека Варежников является якобы троцкистом. В действительности под фамилией Варежников был зашифрован Степанов И.И., бывший комендант НКВД Чечено-Ингушской АССР, арестованный в феврале 1939 года за серьезные должностные преступления. В ноябре того же года по указанию Берии Степанов освобожден из-под стражи. В постановлении о прекращении дела указано, что он выполнил "специальное задание", имеющее важное государственное значение».
А теперь ознакомимся со справкой председателя КГБ при СМ СССР И.А. Серова в ЦК КПСС по делу «Антисоветского центра» об обстоятельствах убийства Г.Я. Сокольникова и К.Б. Радека: «№ 1621-с
29 июня 1956 г. Совершенно секретно…
Радек и Сокольников после осуждения среди своих сокамерников стали утверждать о своей невиновности и о инсценировании всего процесса. Несомненно, что это и привело к тому, что в мае 1939 года было принято решение о их "ликвидации". Имеющиеся в архиве КГБ документальные данные свидетельствуют о том, что убийство Радека и Сокольникова проводилось под руководством Берии и Кобулова в соответствии со специально разработанным планом.
Непосредственное осуществление этих актов было возложено на работников 2-го отдела НКВД СССР — ст. оперуполномоченного Кубаткина, оперуполномоченного Шарока и специально подобранных людей из числа арестованных, которые в секретном порядке выехали для выполнения задания в верхнеуральскую и Тобольскую тюрьмы, в которых содержались Радек и Сокольников.
Как установлено, убийство Сокольникова было произведено при следующих обстоятельствах. Предварительно Сокольников был переведен в одиночную камеру, а 21 мая 1939 года, как это было обусловлено по плану, к нему вошли начальник тюрьмы Флягин, оперуполномоченный Шарок и прибывший из Москвы заключенный Лобов (быв. пом. нач. ОО ЛВО, осужденный в связи с убийством С.М. Кирова), набросились на него и убили.
О случившемся тогда же был составлен фиктивный акт и оформлен протокол допроса заключенного Котова П.М. (под такой фамилией фигурировал Лобов). В этом протоколе, составленном начальником тюрьмы, обстоятельства убийства Сокольникова описывались так:
"Вызывающий тон в вопросе Сокольникова побудил во мне злобу. Я назвал его фашистским наймитом, и что за вас и подобных вам лидеров приходится и мне нести ответственность. Сокольников моментально встал с кровати и с угрожающим видом начал приближаться ко мне. Я сидел на своей кровати, рядом с которой стояла камерная параша, я схватил ее и ударом по голове отстранил его от себя" (Арх. дело № 300954, т. 1, л. д. 138.)
При аналогичных обстоятельствах под руководством ст. оперуполномоченного Кубаткина 19 мая 1939 года в Верхнеуральской тюрьме НКВД был убит и Радек.
И в данном случае это заранее подготовленное убийство было затем оформлено как результат драки. Так, в акте смерти Радека, составленном администрацией тюрьмы, указывается:
"При осмотре трупа заключенного Радека К.Б. обнаружены на шее кровоподтеки, из уха и горла течет кровь, что явилось результатом сильного удара головой об пол. Смерть последовала в результате нанесения побоев и удушения со стороны заключенного троцкиста Варежникова, о чем и составили настоящий акт".
Как установлено проверкой, вскоре после этого осуществлявшие убийство заключенных Радека и Сокольникова Кубаткин и Шарок, работавшие до этого рядовыми сотрудниками аппарата НКВД, были назначены — Кубаткин — Начальником Управления НКВД Московской области, а Шарок — заместителем наркома внутренних дел Казахской ССР…
Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР И. Серов».
Что касается Петра Николаевича Кубаткина, то к его персоне нам придется еще вернуться в другое время и в другой главе. А вот на биографии Григория Федоровича Шарока стоит остановиться. Ведь именно его под собственной фамилией описал в романе «Дети Арбата» А. Рыбаков.
Шарок родился в 1900 году в Виленской губернии в семье крестьянина. Русский. Окончил сельскую школу, работал чернорабочим на постройке железнодорожной ветки и на заводе. В 1919-м был призван в Красную Армию. Служил сначала пулеметчиком, а с 1921 года в дивизионе особого назначения ВЧК-ГПУ. В 1922 г. он вступает в партию.
С 1924-го, после демобилизации, работает на административно-хозяйственной работе — управляющим делами ВСНХ, управделами в Мосжилстрое, кадровиком в Наркомате снабжения РСФСР. В 1927 г. окончил курсы при Московском промышленно-экономическом институте. Пытался поступить в институт, но попытка оказалась неудачной. С 1932 г. снова на работе в органах ОГПУ: уполномоченный, помоперуполномоченного в секретно-политическом отделе. С 1936 г. — младший лейтенант ГБ, с ноября 1937-го — лейтенант ГБ и с 4 апреля 1939 г. — старший лейтенант ГБ.
С октября 1939 г. — заместитель наркома внутренних дел Казахстана. С мая 1940-го — начальник городского управления НКВД в Вильнюсе. С 5 октября 1939-го — капитан ГБ, с 14 марта 1940-го — майор ГБ, с 14 февраля 1943 г. — полковник ГБ.
С началом Великой Отечественной войны возглавлял оперативную группу НКВД 22-й армии на Западном и Калининском фронтах. И только потом работал у генерала Судоплатова в 4-м управлении НКГБ заместителем начальника отдела, а с августа 1943 г. начальником 1-го отдела.
В 1943–1944 гг. — начальник 2-го управления НКГБ Белоруссии, затем заместитель начальника УНКГБ по Гомельской области. С ноября 1945-го — начальник УНКГБ-УМГБ по Молодеченской области. С 1947 года на работе в центральном аппарате МГБ: заместитель начальника отдела в 5-м управлении, с 1949-го в 7-м управлении.
В мае 1954 года уволен в запас по возрасту.
За годы службы в госбезопасности был награжден: орденом Ленина (1954 г.), орденом Красного Знамени (1954 г.), орденом Отечественной войны 1-й степени (1945 г.), орденом Отечественной войны 2-й степени (1948 г.), двумя орденами Красной Звезды (1943 г. и 1944 г.), орденом «Знак Почета» (1940 г.) и 11 медалями.
На пенсии с 1961 по 1968 г. работал инструктором Центрального автомотоклуба в Москве. Умер в 1981 году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.