Поэты и чекисты
Поэты и чекисты
12 сентября 1920 года в газете «Правда» было опубликовано «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля», подписанное председателем ВЦИК М.И.Калининым, председателем Совнаркома В.И.Лениным, наркомом Л.Д.Троцким, главнокомандующим войсками большевиков С.С.Каменевым и председателем Особого совещания при главкоме А.А.Брусиловым. В документе, в частности, говорилось:
«Полную амнистию мы гарантируем всем переходящим на сторону Советской власти. Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть в последний раз протягивает вам руку примирения».
В этот же самый момент представители Красной армии продолжали переговоры с повстанческой армией Нестора Махно о совместных действиях против врангелевцев. И 2 ноября было заключено соглашение, согласно которому в подчинение главкома Южного фронта Михаила Фрунзе поступала гуляйпольская бригада численностью более двух с половиной тысяч человек под командованием Семёна Каретника. Бригада тотчас же отправилась в сторону Перекопа.
В конце сентября 1920 года в Советскую Россию приехал английский писатель Герберт Уэллс. Он остановился в Петрограде в квартире Горького. 30 сентября в петроградском Доме искусств был дан банкет в честь высокого гостя, на который пригласили представителей литературы и искусства. В зале, где проходило торжество, ярко горели электрические лампочки, топилась печь, на столах лежали хлеб, колбаса и уже почти позабытый шоколад. Когда слово предоставили поэту и прозаику Александру Валентиновичу Амфитеатрову, он сказал:
«Вы попали в лапы доминирующей партии и не увидите настоящую жизнь, весь ужас нашего положения, а только бутафорию. Вот сейчас – мы сидим здесь с вами, едим съедобную пищу, все мы прилично одеты. Но снимите наши пиджаки – и вы увидите грязное бельё, в лучшем случае рваное или совсем истлевшее у большинства».
В книге «Россия во мгле», которую потом написал Уэллс, говорилось:
«Прогуливаться по улицам при закрытых магазинах кажется совершенно нелепым занятием. Здесь никто больше не „прогуливается“. Для нас современный город, в сущности, – лишь длинные ряды магазинов, ресторанов и тому подобного. А тут люди торопливо пробегают мимо…
Самое обыкновенное делопроизводство в русских правительственных учреждениях ведётся из рук вон плохо, с неописуемой расхлябанностью и небрежностью. Создаётся впечатление, что служащие тонут в ворохе неразобранных дел и грудах окурков».
6 октября Уэллс был принят Лениным. Вождя большевиков в своей книге знаменитый писатель-фантаст назвал «кремлёвским мечтателем». Но при этом с немалым удивлением добавил:
«Мы пробыли в России 15 дней… В этой непостижимой России, воюющей, холодной, голодной, испытывающей бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание, немыслимое сейчас в богатой Англии и богатой Америке. В умирающей с голоду России сотни людей работают над переводами; книги, переведённые ими, печатаются и смогут дать новой России такое знакомство с мировой литературой, какое немыслимо ни одному другому народу».
Максим Горький и Герберт Уэллс, 1920 г.
Если проживавшие в Кремле вожди большевиков могли предаваться мечтаниям, то работавшим на Лубянке чекистам мечтать было некогда, им необходимо было действовать.
И 18 октября 1920 года в МЧК был выписан ордер на арест братьев Кусикянов (Кусиковых), якобы причастных к «контрреволюционной организации». Один из братьев был поэтом-имажинистом. Матвей Ройзман представил его так:
«Александр Кусиков, которого мы звали Сандро. Он был в коричневом, почти до колен френче, такого же цвета рейтузах, чёрных лакированных сапожках со шпорами, малиновым звоном которых любил хвастаться. Худощавый, остролицый, черноглазый, со спутанными волосами, он презрительно улыбался… И в жизни и в стихах он называл себя черкесом, но на самом деле был армянином из Армавира Кусикяном. Непонятно, почему он пренебрегал своей высококультурной нацией? Ещё непонятней, почему, читая стихи, он перебирал в руках крупные янтарные чётки».
Чекисты подобными вопросами не задавались, и в ночь на 19 октября отряд во главе с комиссаром МЧК Шимановским нагрянул на Арбат – в Большой Афанасьевский переулок, в дом № 30, в квартиру 5, где проживали братья Кусикяны. Там в тот момент находился и Сергей Есенин, всё ещё не имевшей в Москве своего пристанища. Все трое были арестованы и доставлены на Лубянку. На них завели…
«Дело № 18155 Московской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, преступлениями по должности при Московском Совете по обвинению Кусикова Александра Борисовича, Кусикова Рубена Борисовича, Есенина Сергея Александровича. Начато: 18.Х.1920 г.».
На задержанных были заведены арестантские карточки. В графе «партийность» Есенин написал: «имажинист».
19 октября состоялся допрос в МЧК. 24 октября был учинён второй допрос, который проводил В.Штейнгардт, следователь Секретного отдела ВЧК. Есенин дал такие показания: «Я состоял секретарём тов. Колобова, уполномоченно – го НКПС. 8 июля мы выехали с ним на Кавказ. Были также в Тифлисе, по поводу возвращения вагонов и паровозов, оставшихся в Грузии. В Москву я приехал с докладом к тов. Громану, председателю „Грамота“. К Кутковим зашёл, как к своим старым знакомым, и ночевал там, где был и арестован».
Напомним, что слово «Грамота» это сокращённое название «транспортно – материального отдела» наркомата путей сообщения.
Узнав об аресте Есенина, за него тотчас вступился Яков Блюмкин. Сохранился бланк его поручительства:
«ПОДПИСКА
о поручительстве за гр. Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюции по делу гр. Кусиковых, 1920 года, октября месяца 25 дня. Я, нижеподписавшийся Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий по: гостиница «Савой», № 136, беру на поруки гр. Есенина и подлинной ответственностью ручаюсь в том, что он от суда и следствия не скроется и явится по первому требованию следственных и судебных властей.
Подпись поручителя Я. Блюмкин 25.Х.1920 г.
Москва
Партбилет ЦК Иранской коммунистической партии».
25 октября, то есть через неделю после ареста, Есенин вышел на свободу.
В тот день в Большом зале консерватории проходил вечер, организованный Всероссийским союзом поэтов – «Устный журнал». После его проведения в комнате, где собрались только что выступившие поэты, появился Есенин. К нему бросилась Марина Цветаева (по воспоминаниям её дочери А.С.Эфрон):
«– Серёжа, милый дорогой Серёжа, откуда ты?
– Я восемь дней ничего не ел.
– А где ты был, наш Серёженька?
– Мне дали пол-яблока там. Даже воскресенья не празднуют. Ни кусочка хлеба там не было. Едва-едва вырвался. Холодно. Весемь дней белья не снимал. Ох, есть хочется!
– Бедный, а как же ты вырвался?
– Выхлопотали.
Все обступили и стали расспрашивать».
Через несколько дней Есенин пришёл на Пресню – в гости к скульптору Сергею Тимофеевичу Конёнкову Об этом – Анатолий Мариенгоф:
«… взяв гармошку, Конёнков затягивает есенинское яблочко:
Эх, яблочко,
Цвету звонкого.
Пьём мы водочку
У Конёнкова…
Есенин вдруг затемнел.
– А хочешь о комиссаре, который меня в Чекушке допрашивал?
– А ну!
И затянул хриповато-тепло:
Эх, яблочко,
Цвету ясного,
Есть и сволочь во Москве
Цвету красного.
Не ходи ты в МЧКа,
А ходи к бабёнке.
Я валяю дурака
В молодости звонкий».
Александра Кусикова освободили (тоже по поручительству Якова Блюмкина) 17 ноября, Рубена Кусикова выпустили ещё через неделю. Как видим, чекисты «насели» на братьев весьма основательно. Расширяя свою агентуру в стране и за рубежом, ВЧК уже тогда активно вербовала агентов. Некоторых забрасывали в зарубежные страны, многие из заброшенных оставались там надолго.
4 декабря Есенин написал письмо своему давнему другу Иванову-Разумнику:
«Дорогой Разумник Васильевич!
Простите, ради бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так всё неожиданно и глупо вышло. Я уже собирался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК. Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться».
Надо полагать, что «огорошенный» и «оскорблённый» Есенин должен был всерьёз задуматься над тем, какое необыкновенное могущество приобретал человек, ставший чекистом. Ведь вышел он из застенков ВЧК только благодаря Якову Блюмкину, взявшему его на поруки.
Складывается впечатление, что чекисты охотились за поэтами. Кому-то из руководителей ВЧК, видимо, очень хотелось, чтобы стихотворцы тоже встали в их ряды и зашагали с ними в ногу.
Но пока Есенин всего лишь радовался тому, что вырвался на свободу, и что чекистам завербовать его не удалось. Ему хотелось многое сказать – то, что он не успел высказать на допросах, которые так «огорошили» его и «оскорбили». Кто знает, может быть, именно тогда у него и стали складываться строки, которые потом будут вложены в уста Емельяна Пугачёва:
«Наконец-то я здесь, здесь!
Рать врагов цепью волн распалась,
Не удалось им на осиновый шест
Водрузить головы моей парус!»
А анархистке Эмме Гольдман устроили встречу с Лениным, которому она без обиняков сказала, что все попытки большевиков построить социализм обречены на провал из-за попрания ими законов, нарушения демократии и несоблюдения прав человека. Владимиру Ильичу эти слова ужасно не понравились. Красная Эмма потом записала свои впечатления о большевистском вожде:
«Он знает, как играть на слабых сторонах людей лестью, наградами, медалями. Я осталась убеждённой, что его подход к людям был просто утилитарным, после достижения своих планов он мог избавиться от них. И его планы – действительно ли это была Революция!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.