ДРУЗЬЯ

ДРУЗЬЯ

Сытый голодного не разумеет.

Народная пословица

I

Павел Федотов не был совсем одинок, но друзья его были для него чужими или получужими.

Лейб-гвардии Финляндский полк — полк привилегированный, офицеры там были из богатых и чиновных семей.

Солдатского сына Павла Федотова привела в тот полк золотая медаль.

Полковые друзья Федотова были люди неплохие, мечтающие о какой-то справедливости, но справедливости близкой, маленькой: чтобы солдат меньше били, чтобы офицеров меньше гоняли на службу, чтобы умнее была цензура.

Полк им даже нравился. Среди сослуживцев и друзей Федотова знаем Александра Васильевича Дружинина, человека из чиновной и богатой семьи; родился Дружинин в 1824 году в Санкт-Петербурге.

Следующий год был решающим, годом неудачи декабрьского восстания. С 1825 года, казалось, в России история прекратила движение свое.

Учился Дружинин сперва дома, потом поступил в Пажеский корпус прямо во второй класс; два брата его служили в Финляндском полку.

Федотов Дружинина узнал в доме отца мальчиком: Павел Андреевич приходил к братьям Александра Васильевича — своим сослуживцам.

Хорошо принимали Федотова в чистом, хорошо убранном, многоэтажном доме Дружининых. Любил он здесь сидеть среди хороших вещей, разговаривать, читать.

Сам Дружинин знал языки — французский, английский и итальянский. Он рано начал писать, в молодости увлекшись романами Жорж Занд — свободолюбивыми и говорящими об освобождении чувств. Человек он был порядочный, но знающий границы возможного. Кроме того, он был англоманом, что как бы гарантировало благонадежность свободомыслия.

Биографию художника Федотова приходится отчасти писать и по его картинам. Он учился рисовать, рисуя портреты знакомых, радуясь, что полковые товарищи и друзья, к которым он ходил, соглашаются позировать и даже кормят художника, приходящего рисовать, обедами.

Дружинины Федотовым зарисованы: все трое братьев — Григорий, Андрей и Александр Дружинины сидят за столом. Слева, куря и положив на зеленый стол длинную руку с углем, закрепленным в рейсфедере, сидит Андрей Дружинин, перед ним лежит белый лист бумаги; Андрей Васильевич задумчиво пускает дым.

Лицом к нам в расстегнутом мундире сидит Григорий Васильевич: перед ним раскрытая книга, которую он собирается читать. Справа тоже над книгой мы видим обращенного к нам лицом Александра Васильевича. На столе лежат гипсовые маски, которые, очевидно, собирается рисовать Андрей.

Картина небольшая; все три фигуры выделяются на темно-сером фоне стены. Верх картины занят низками рам двух картин, и видно еще дно тогдашней масляной карсельской механической лампы. Такое освещение было только у передовых и богатых людей.

В маленьком групповом портрете изображены спокойные, очень культурные, умеющие занять себя люди: главный из них Александр Васильевич.

Александр Дружинин спокоен, у него умное, несколько высокомерное лицо с суженными глазами. Судьба этого человека была благополучна и полна тихо угасающей славой. Он очень рано выступил в литературе, и первая его вещь «Полинька Сакс» (1847 г.) сразу получила славу. Повесть рассказывает о замужней женщине, полюбившей другого. Муж горюет, но старается не мешать счастью жены. Повесть написана под большим влиянием Жорж Занд, которой все тогда увлекались. Повесть нравилась Белинскому, многие ее предпочитали первым вещам Достоевского. Когда через несколько лет наступила реакция, когда панический страх овладел умами правительства и начался быстрый бег обратно по наклонной плоскости, Александр Дружинин пригодился.

Надо было найти, что же не запрещено.

В 1849 году А. В. Никитенко записал: «Любопытно, что на этой неделе несколько запрещений. Недавно вышло запрещение относительно спичек; потом запрещено лото в клубах, затем маскарады с аллегри…»

Александр Дружинин сумел найти обходную дорогу, которая никуда не вела: он писал бытовые фельетоны о компании чудаков, симпатично распущенных, путешествующих по Петербургу и находящих для себя несколько нескромные, но безвредные развлечения.

Кроме того, Дружинин писал толковые статьи об английской литературе и впоследствии стал одним из основателей Литературного фонда.

Он ценил Федотова, первый напечатал о нем воспоминания, но он не мог ему помочь, потому что не понимал положения художника. Для Александра Дружинина бедность нечто вроде забавного приключения.

Он был умный и холодно-гуманный человек; с ним впоследствии дружил, а потом поссорился Лев Толстой, но долго дружил Некрасов, относясь к нему как к явлению не вредному и довольно понятному.

Александр Васильевич любил Федотова, но не понимал его: он восхищался терпением полкового товарища, однако считал, что туземцу города Петербурга такое терпение должно быть свойственно.

Впоследствии, когда Федотов стал знаменитым художником, Дружинин говорил о нем с чувством дружбы и даже уважения. Он говорил:

«— Соболезновать о лишениях Павла Андреевича, а еще более тяготиться их видом казалось мне таким же странным, как проливать слезы о том, что какой-нибудь мореплаватель или естествоиспытатель не пользуется комфортом в своих странствиях».

Он считал, что бедность даже украшает художника, и приводил мнение Жан Поля: «Бедность, то же, что операция протыкания ушей у молодых девушек. Больное место заживает, его украшают потом перлами и бриллиантами».

Боль не всегда проходит.

Но проткнутые уши не всегда украшали перлами и бриллиантами.

Павел Андреевич не изучал нищету — он был нищий, он был нищ так, как Акакий Акакиевич, и зарабатывал приблизительно столько же, как тот, если не считать наградных.

Но он был великим талантом, он видел далеко, он умел узнавать мир через то, что другие люди не замечали или считали безнадежно устаревшим.

Он перечитывал Фонвизина, Крылова и учился у старых екатерининских писателей их смеху и видению мира.

Федотов любил Лермонтова: Лермонтов был его другом и его вождем. Томик Лермонтова попался ему как-то под руки. Дружинин передает с изумлением: «Во время чтения восторг его как обыкновенно восприимчивых людей принял размеры даже слишком великие: он говорил беспрестанно:

— Боже мой, неужели человек может высказывать такие чудеса в одной строке… За два таких стихотворения — два года жизни».

Федотов знал цену жизни и знал цену подвига творцов искусства.

Александр Дружинин много писал, но нужды и цены настоящего труда не знал.

В 1852 году перед тяжелой болезнью Федотова Александр Васильевич заходил к другу и звал его к себе в деревню на полный отдых, обещал ему построить мастерскую в саду посреди рощи из белых роз.

Федотов не любил рисовать цветы и не захотел отдыхать в имении Дружинина. Александр Васильевич был для Федотова интересным собеседником, от которого можно узнавать новости о живописи, и он был хозяином дома, в котором можно было рисовать. Он нарисовал портрет матери Дружининых, использовав удачный портрет как упражнение в писании самых разнообразных материалов.

Марья Павловна Дружинина на портрете изображена в белом кружевном чепце, в черном шелковом платье с кружевным воротником, в коричневой атласной, отливающей, кажется, малиновым накидке. Она сидит в большом синем кресле, одну руку положив на колени, другую на ломберный столик, ноги хозяйки поставлены на вышитую скамеечку; пол под скамеечкой устлан цветным ковром. За Марьей Павловной видны цветы и зеркало: перед зеркалом золоченый подсвечник с амуром, часть подсвечника отражена в зеркале; все вместе трудная живописная задача.

Этот портрет — проверка живописного искусства.

В то же время он экспедиция в чужую жизнь, в чужой быт, а не только урок живописи.

Помню Нико Пиросманишвили. Он жил в Тбилиси, рисовал своих друзей, рисовал духанщиков и блюда, которые они подавали посетителям. Плата была натурой.

Федотов получал даже меньше: ставили прибор за столом, домой ничего нельзя было унести.

Хороший портрет оставил Федотов. Это портрет-шутка, назывался он «Курильщик»: офицер ушел, денщик сел в его кресло, курит трубку, отдыхает. Сидит он спиной, мы не видим лица, видим только спокойную позу отдыхающего человека и хорошие вещи, которые его окружают: гитара, на столе бритвенное зеркало, тарелка с акварельными красками. Но комната и кресло — все это не из быта Федотова.

Были друзья, были семьи сослуживцев, остались портреты и добрая память по художнику и его бедности. Но бедности они не поняли, принимая бедняка.

Дружинин после смерти Павла Андреевича писал о художнике, воздавая честь скромности плебея:

«Мне кажется, что Федотов скорей бы умер, нежели стал просить помощи у лучшего своего друга. На его похоронах я удостоверился в том, что некоторые из самых дорогих приятелей покойного не знали ни о положении его семейства, ни о постоянных, неистощимых усилиях Павла Андреевича для облегчения участи престарелого отца и других своих родственников. Федотов жил так же, как и трудился: никакая тяжесть ноши не заставляла его помышлять о чужих плечах».

Благополучные люди жестоки и не любопытны. Дружинин, рассказывая о том, как жил сам на двух квартирах, упоминает, что между этими квартирами и находилось «жилье» Федотова.

Художник мог жить и в «жилье» — ведь у него проколоты уши.

Александр Васильевич был хорошим человеком, но он не понимал положения друга и, даже проводив его в могилу, все еще ничего не понял.

Он остался писателем со скрытым высокомерием и с большой холодностью в описаниях обыденного; молодое свободолюбие его скоро прошло. Он изменил «Полиньке Сакс», даже и не заметив изменения.

II

У Федотова были друзья — не мало друзей, не только Дружинин. Он познакомился впоследствии с людьми, которые его даже полюбили.

В Финляндском полку служил рослый, полный молодой офицер Павел Петрович Жданович; отец его Петр Владимирович был начальником строительного департамента морского министерства. Жена хозяина дома — Ольга Петровна, дочь ее, свояченица и племянницы — все дорожили знакомством с прекрасным художником, любовались на его еще румяное лицо, на маленькие черные усики.

Про дом Ждановичей, связанный с Федотовым тем, что сыновья служили вместе с ним в Финляндском полку, можно сказать только хорошее.

Все члены семьи по-своему любили Павла Андреевича и охотно ему позировали; потом они сохранили свои портреты, связав тем свою судьбу с судьбой художника.

Когда в семействе Ждановичей ожидали Федотова, то готовили для него самые вкусные блюда, приглашали общих знакомых.

Федотов нарисовал хозяина дома — немаловажного чиновника. Седеющий сероглазый человек с орденом святого Владимира на шее сидит за столом, с правой стороны статуэтка Наполеона; чиновник увлекался его жизнеописаниями; сзади часы и картина, перед хозяином лежит открытая книга, бумаги, на бумагах карандаши.

Это превосходный, не ироничный, но грустный портрет среднего человека.

Ждановичи были, вероятно, превосходные люди; девушки красивые, смотрят они на нас скромными глазами. Но размера нужды художника они не знали.

Скромнее, вероятно, был дом Флугов — соседей Федотова по Васильевскому острову. Здесь остались тоже портреты Флугов и их друзей. В доме Ждановичей и Флугов и их наследников работы Федотова сохранились почти до наших дней. Люди потом дорожили работами Павла Андреевича, сохранив след своей жизни картинами художника.

Вероятно, это были хорошие люди, но Федотов для них не совсем свой человек.

Он у них грелся.

Дома у него было очень холодно, дрова часто выпрашивать со склада Финляндского полка неудобно, а дрова в старом Петербурге были очень дороги.

Федотов в своей мастерской работал в тулупе.

У друзей тепло; Павел Андреевич сидел, курил, разговаривал с милыми людьми, слегка ухаживал за женщинами, восхищаясь их скромной грацией.

Павел Андреевич был великодушен, как бедняк; он писал Ольге Андреевне: «То, что я делаю со своей стороны, это, делая приятное вам, вместе удовлетворяет и внутренние мои потребности; это — мое наслаждение, моя жизнь, а не отступление, не жертва».

Однажды Ольга Петровна и Петр Владимирович послали ему деньги, но художник ответил:

«…и на сей раз откажусь от посланного. Я не в крутых и подобную штучку сам сегодня завернул в конверт к батюшке».

«Не в крутых» — это значит, что художник не в крутых обстоятельствах, а штучка, которую прислали Ждановичи, очевидно, золотой.

Невысокая плата за картину, но и она была возвращена другом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.