Судьбы других

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Судьбы других

Весной 1920 года Александр Краснощёков был уже уполномоченным Сибревкома по организации на Дальнем Востоке «буферной республики», членом Дальневосточного бюро РКП(б) (Дальбюро) и его фактическим руководителем. В марте несколько членов Дальбюро во главе с Краснощёковым были направлены в Верхнеудинск (сейчас – Улан-Уде), чтобы там и создать новое государство.

Петроград того времени описал Виктор Шкловский:

«Питер живёт и мрёт просто и не драматично… Кто узнает, как голодали мы, сколько жертв стоила революция, сколько усилий брал у нас каждый шаг.

Я пишу в марте, в начале весны. 1920 год…

Петербург грязен, потому что очень устал… Он грязен и в то же время убран, как слабый, слабый больной, который лежит и делает под себя.

Зимой замёрзли почти все уборные. Это было что-то похуже голода. Да, сперва замёрзла вода, нечем было мыться…

Александр Краснощёков с детьми

Мы не мылись. Замёрзли клозеты… Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы вёдра каждый день. Как трудно жить без уборной… Город занавозился, по дворам, по подворотням, чуть ли не по крышам».

О той же ситуации через три года написал и Сергей Есенин в поэме «Страна негодяев». Один из её героев по фамилии Чекистов (он же Лейбман) произносит:

«Я ругаюсь и буду упорно

Проклинать вас хоть тысячу лет,

Потому что… / Потому что хочу в уборную,

А уборных в России нет».

Маяковский об этих «деталях» советского быта той поры упомянул только через семь лет – в тринадцатой главе поэмы «Хорошо!»:

«Двенадцать / квадратных аршин жилья.

Четверо / в помещении —

Лиля, / Ося, / я

и собака Щеник.

Шапчонку / взял / оборванную

и вытащил салазки.

– Куда идёшь? – / В уборную

иду. / На Ярославский».

И вновь Виктор Шкловский о тогдашнем Петрограде:

«Потом на город напала вошь… Чем мы топили? Я сжёг свою мебель, книжные полки и книги, книги без числа и меры. Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали мелкие. Как выбитые зубы торчали отдельные здания».

Яков Блюмкин в это время жил в Москве и ходил на занятия в Академию Генерального штаба Красной армии (на факультет Востока), где изучал восточные языки, приобретал познания в военных науках, в экономике и политике. Занятия проходили с девяти часов утра до десяти вечера.

Тем временем народный суд, в который чекисты, наконец, передали «Дело кафе «Домино» № 10055», назначил заседание на 31 марта. Но Есенин на него не явился, а вместе с Анатолием Мариенгофом, актёром Камерного театра Борисом Глубоковским и заведующим отделом полиграфии ВСНХ Александром Сахаровым отправился (в вагоне Григория Колобова) в Харьков. Там состоялись поэтические вечера имажинистов.

6 апреля 1920 года Учредительным съездом трудящихся Прибайкалья была провозглашена Дальневосточная республика со столицей в Верхнеудинске. Председателем правительства и министром иностранных дел был избран Александр Краснощёков.

Узнав об этом, его жена Гертруда Тобинсон, вместе с детьми тут же отправилась в Россию.

Куражившиеся в Харькове имажинисты тоже решили провести выборы. И не кого-нибудь, а Председателя Земного шара. Задумавшие это мероприятие Есенин, Мариенгоф и Глубоковский отпечатали и развесили по городу афиши, которые провозглашали, что 19 апреля в Первом городском театре будет проведена торжественная «коронация».

Мариенгоф (в «Романе без вранья») написал:

«… перед тысячеглазым залом совершается ритуал.

Хлебников в холщёвой рясе, босой и со скрещенными на груди руками выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели". После каждого четверостишия, как условлено, он произносит:

– Верую…

В заключение, как символ «Земного Шара», надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвёртого участника вечера – Бориса Глубоковского.

Опускается занавес».

Корнелий Люцианович Зелинский, будущий литератор, а тогда молодой человек 24 лет от роду, тоже присутствовал на той коронации и потом написал в книге «На рубеже двух эпох»:

«Велимир Хлебников, нестриженый, небритый, в каком-то мешковатом сюртуке, худой, с медленными движениями сомнамбулы, был рукоположен в „Председатели Земного Шара“».

Писатель Алексей Павлович Чапыгин в своих воспоминаниях упомянул о реакции самого Есенина на ту «коронацию»:

«Сергей Александрович, недовольный, вечером ворчал:

– Хлебников испортил всё! Умышленно я выпустил его первым, дал ему перстень, чтобы громко заявил: «Я владею миром!». Он же промямлил такое, что никто его не слыхал».

28 апреля Есенин возвратился в Москву. 3 мая его повторно вызвали в суд, но он вновь туда не явился, уехав в своё родное село Константиново. Он явно избегал судилища, которое сулило ему массу неприятностей. Поэтому по совету Якова Блюмкина поэт сделал дарственные надписи на книгах своих стихов и отправил их через Матвея Ройзмана главе ВЧК Феликсу Дзержинскому. Этим «Дело № 10055», надо полагать, и завершилось.

Отметим ещё одно событие, которое произошло в Москве – в Доме печати, находившемся на Арбате, известный деятель театра Николай Михайлович Фореггер (Фореггер фон Грейфентурн) создал театральную студию – Мастерскую Фореггера (Мастфор), в которой литературной частью заведовал Осип Максимович Брик, а музыкальной – молодой (всего лишь семнадцатилетний) композитор Матвей Исаакович Блантер.

14 мая 1920 года Советская Россия официально признала независимое государство – Дальневосточную республику

А через три дня (17 мая) из Баку вышла Волжско-Каспийская военная флотилия под командованием Фёдора Раскольникова и Серго Орджоникидзе. Она взяла курс на персидский порт Энзели, где находились корабли царского флота – их увели туда деникинцы. Бакинскую нефть вывозить в Россию было не на чем. 18 мая англичанам, охранявшим Энзели, был предъявлен ультиматум, в котором разъяснялось, что корабли Красного флота пришли за имуществом, которое принадлежит Советской республике. Получив его, корабли тут же уйдут.

Когда срок, указанный в ультиматуме, истёк, и должны были начаться бои, неожиданно выяснилось, что английские войска сражаться не захотели и вместе с белогвардейскими частями порт покинули. Угнанными в Персию кораблями завладели большевики.

Воспользовавшись сложившейся ситуацией, в город Решт, лежавший неподалёку от Энзели, 4 июня вошли отряды местных партизан дженгелийцев («дженгель» в переводе с персидского – «лес»), которыми командовал Мирза Кучук-хан. 5 июня (после переговоров с представителями Красной армии) партизаны провозгласили Гилянскую (Персидскую) Советскую республику во главе со своим командиром. При этом было поставлено непременное условие о полном невмешательстве в её дела Советской России.

Прибывший на одном из кораблей Волжско-Каспийской флотилии Яков Блюмкин тотчас принял самое активное участие в создании Персидской республики Советов. Он участвовал в создании иранской компартии, членом Центрального Комитета которой его и избрали. Кроме того, Блюмкин занял пост военного комиссара штаба Красной армии Гилянской Советской республики.

В России в это время Юго-Западный фронт, которым командовал Александр Егоров, а также Западный фронт Михаила Тухачевского и Первая Конная армия Семёна Будённого начали наступление на поляков.

А в Петрограде Алексей Максимович Горький написал пьесу – специально для открывшегося 9 января 1920 года театра «Народная комедия» (в Петроградском Народном доме). По словам Валентины Ходасевич, работавшей в этом театре художником, пьеса представляла собой…

«… злободневный сатирический скетч в одном акте – «Работяга Словотёков». Это острый шарж на распространённый в то время тип лентяя, который вместо работы по-всякому митингует и произносит речи… Артистам Горький предоставил право дополнять текст импровизацией на злобу дня».

Ставил спектакль режиссёр Константин Михайлович Миклашевский.

На одно из первых представлений в театр пожаловали ответственные товарищи из Смольного (руководители Петрограда). Их появление, по словам Валентины Ходасевич, принесло артистам много неприятностей:

«Кончилось очень плохо: „Работягу Словотёкова“ приказано было снять и больше не показывать».

Юрий Анненков:

«Постановка "Работяги Словотёкова " была восторженно встречена публикой, но пьеса продержалась на сцене не более трёх дней: многие герои того времени, так называемые „ответственные товарищи“, узнали в работяге Словотёкове собственный портрет».

Валентина Ходасевич:

«Дома Алексей Максимович сказал, что, возможно, он чего-то недопонял, когда писал эту вещь. „Видите, как товарищи строго отнеслись – а им и карты в руки!“ Видно было, что ему очень неприятно… А я-то, грешным делом, думаю, что в запрещении этого спектакля сыграло роль и то, что некоторые узнали себя в Словотёкове и обиделись».

Больше всех, как говорили тогда многие, обиделся Григорий Зиновьев, который почувствовал, что прообразом Словотёкова был именно он. И в квартиру Горького нагрянули чекисты с обыском. Возмущению «буревестнику революции» не было предела, он пожаловался лично Владимиру Ильичу Ленину. Вождь большевиков посоветовал писателю поехать подлечиться.

Между прочим, Алексей Максимович Горький, вот уже год активно сотрудничавший с большевистскими газетами и с издательствами марксистского толка, к самому учению Карла

Маркса не тяготел вовсе. Юрий Анненков, часто бывавший у писателя в гостях, вспоминал:

«Маркса Горький называл Карлушкой, а Ленина – „дворянчиком“…

Любопытная подробность: в богатейшей библиотеке этого «марксиста», на полках которой теснились книги по всем отраслям человеческой культуры, я не нашёл (а я разыскивал прилежно) ни одного тома произведений Карла Маркса».

Оды, восхвалявшие диктатуру пролетариата и власть большевиков, Горький тоже не одобрял.

А что в это время делали советские поэты?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.