Глава 6 Новый капиталист

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Новый капиталист

Юлиан Семенов

День был как день. На наборном участке, будто переговариваясь друг с другом, попискивали компьютеры. В приемной — она совсем крохотная: стол секретаря да пара стульев для гостей — надрывно звонил телефон, почему-то никто не снимал трубку… Там сейчас два-три посетителя дожидались кого-то из наших сотрудников — кажется, тех, с кем как раз в эти минуты у нас шла рутинная редакционная летучка.

— К вам гости, из Москвы… — Людочка, извинившись, стояла в дверях моей комнаты. — Спрашивают, когда вы сможете с ними встретиться?

Отступление первое

Из Москвы… Я никого в этот день не ждал из Москвы. Да и вообще… совсем недавно встречи с первыми посланцами новорожденной советской гласности казались — и наверное, действительно были — информативны и занятны сами по себе… Теперь же, с катастрофическим (в самом доброжелательном смысле этого определения) ростом их числа, ситуация решительно переменилась.

И надо было наскоро учиться искусству уклоняться, не нарушая этикета, от ставших здесь традиционными файв-о-клоков, на которых приходилось бы вежливо пожимать ладошки советских товарищей, похлопывать друг друга по плечу и изображать при этом неподдельную радость оттого, что вот, встретились ведь!..

Или еще так: бывало, завершив в очередной раз подобный ритуал, лавируешь между тесно стоящими гостями, незаметно пробираясь ближе к выходу и стараясь при этом не уронить картонную тарелочку с худосочным бутербродом, которой ты балансируешь на отлете. Вдруг краем глаза замечаешь: кто-то из них, помешивая ненужной уже соломкой кусочки льда в пластмассовом стаканчике, протискивается к тебе и снова оказывается рядом.

— Ну, — как бы в продолжение незаконченного разговора склоняет он голову ближе к собеседнику, изображая своей фигурой определенную степень любезности, — так какие же у вас к нам предложения?..

Вот так… Предложения. Выходит, его появление здесь вызвано не более как желанием выслушать нас. И, может быть, потом, при удобном случае, подумать — чем же нам здесь помочь… Господь с ними, со всеми.

Словом, сообщение помощницы было мною воспринято без должного энтузиазма. Тем более, что были у меня собственные планы на оставшуюся часть дня, загодя и достаточно обдуманные. А все же… а все же — из Москвы… Ну, не условились заранее. И, может, вовсе не по делу — так, на пару минут, просто с приветом от друзей…

— Они хоть назвались, кто такие?

Людочка, как бы проверяя себя, заглянула в крохотную розовую бумажку — на таких она обычно записывает для передачи мне телефонные сообщения…

— Да вот, один — Семенов, писатель. И другой — его помощник…

— Семенов? — не понял я, — какой Семенов? Уж не Юлиан ли? — как бы пошутил я…

— Да… Юлиан.

Мы все, кто был в комнате, замолчали. Я переваривал Людочкину информацию. Мои собеседники приготовились прервать летучку.

— Хорошо, попросите несколько минут подождать. Предложите кофе…

Отступление как информация

СЕМЕНОВ, Юлиан Семенович (род. 8.Х.1931, Москва) — рус. сов. писатель. Окончил ин-т Востоковедения (1953). Начал печататься в 1958. Автор повестей: «Дипломатический агент»

(1959) — о востоковеде И.Т.Виткевиче, «49 часов 25 минут»

(1960), сб. рассказов и повестей «Уходят, чтобы вернуться»

(1961), повестей «При исполнении служебных обязанностей»

(1962), «Петровка, 38» (1963), «Дунечка и Никита» (1966), «Майор Вихрь» (1967), «Семнадцать мгновений весны» (1969). По сценариям С. поставлены кинофильмы «Пароль не нужен» (1967), «Майор Вихрь» (1968) и др.

Соч.: Новеллы, М.,1966; Пароль не нужен, М.,1966; Вьетнам, Лаос, (Путевой дневник), М.,1969.

Лит.: Аннинский Л., Спор двух талантов, «Лит газета», 1959, 20 окт.; Борисова И., Чего хочет победитель? «Лит. газета», 1962, 19 апр.; Филиппова H., Турков А., Спорить, но верить! «Комс. правда», 1962, 19 окт.; Светов Ф., «Просто» или «не просто» детектив? «Новый мир», 1964, № 1; Кармен Р., Так держать! Письмо в редакцию, «Лит. газета», 1967,9 мая; Сурганов Вс., Уроки истории, «Правда», 1970, 27 апр.

Так выглядел далеко не полный мартиролог моего гостя в «Краткой литературной энциклопедии», изданной в 71-м году в Москве — более поздний ее выпуск мне пока не попадался. Да. А ведь с той поры прошло без малого 20 лет…

* * *

— Ну, привет! Как дела? — приветствие Семенова звучало так, будто мы в прошлый раз виделись с ним вчера. Его спутник, пожав руку, присел на стул, устроив его сбоку и чуть сзади от Семенова. Молодой, мне показалось, — лет тридцати с небольшим, славное интеллигентное лицо… И в этот раз, и при нашей встрече на другой день, он больше отмалчивался.

А я краем глаза наблюдал, как он вытаскивал наугад из стопки последних выпусков «Панорамы» случайные ее номера, рассматривал их, будто вовсе и не участвуя в нашей беседе, но вдруг, в каких-то ее местах, когда Семенов умолкал — то ли подыскивая нужное слово, то ли пытаясь вспомнить чье-то имя или дату события, — как он легко завершал оборванную Семеновым фразу нужной справкой. И я не могу вспомнить, чтобы Семенов, не согласившись, возразил ему…

— Александр Плешков, мой ближайший помощник и заместитель по всем новым начинаниям, — представил его Семенов, одновременно вываливая из пузатого портфеля на мой стол с полдюжины поблескивающих черными глянцевыми обложками томиков.

— Вот, смотри: это — первые три тома серии «Детектив и политика» — издание московской штаб-картиры Международной ассоциации детективного и политического романа, — быстро надписывая мне на память титульные их листы, демонстрировал Семенов вполне прилично изданные книжки.

Я взглянул на оглавление первого сборника: Гийом Аполлинер — прозаическая новелла «Матрос из Амстердама» открывала собою рубрику СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. В других разделах я обнаружил очерк Гдляна и Додолева — журналист, вероятно, помогал литературной записью известному своими разоблачениями следователю — «Узбекское» и прочие скандальные дела с главными действующими лицами из числа советской правящей элиты… (Господи, прости мне этот принятый на Западе трюизм, — подумалось по завершении последней фразы: какая уж там «элита»…). Потом шел отрывок из цикла «37–56», принадлежащий перу самого Семенова, и…рассказ Лимонова «Дети коменданта» — без ссылки на «Панораму», в которой он был впервые напечатан — кажется, с год тому назад…

— А вот, — продолжал мой гость, развертывая газетные листы формата нашей «Панорамы», — вот наша новая газета, пока ежемесячная, название ее — «Совершенно секретно»: потому что в ней будет публиковаться впервые, — Семенов поднял вверх указательный палец, как бы обращая мое внимание на значительность того, что он готовился сказать — все, что у нас было НЕЛЬЗЯ.

Я разглядывал газету, гости молчали.

— Ну, и что будем делать? — прервал молчание Семенов.

— А что… что, собственно, мы должны делать? — смешался я.

— Как это «что?» Мы должны сотрудничать!

— Должны? — опять не понял я. — Допустим… А в чем?

— В чем?! — удивился моей непонятливости Семенов. — Вот, например, у нас нет бумаги, а у вас ее навалом. И с набором у нас пока проблемы…

— А как у вас с долларами? — стал нащупывать я для Семенова почву, на которой, как мне казалось, его издание могло бы в Америке стоять достаточно твердо. Кто знает? — думалось мне. Человек он, конечно, многоопытный… за границей его видят чаще иного советского дипломата… Но писатель ведь, романист…

— Доллары-то у меня есть, — нисколько не удивившись моему полунамеку, быстро отреагировал Семенов. — Я их экономлю для своих ребят, — он кивнул на Плешкова, — должны же и они ездить!

Против поездок Плешкова и других коллег Семенова я не возражал.

Разговор продолжил молчавший до этого Плешков:

— И вообще… мы сегодня не видим никаких препятствий к диалогу со всеми русскоязычными изданиями, которые выпускаются здесь…

Семенов не дал ему договорить:

— Мы готовы сотрудничать с армянскими изданиями. С еврейскими изданиями. Поскольку мы мучительно ищем бумагу…

Я все еще не улавливал связь между неожиданным визитом и желанием моих собеседников сотрудничать с зарубежной прессой, с одной стороны, и хроническим недостатком бумаги в советских издательствах — с другой.

«Разве что, — думал я, — разве что и впрямь разверзшиеся перспективы сотрудничества с советскими коллегами побудят местных издателей открыть свои закрома: а там — дух захватывает! — аппетитно поблескивают округлыми формами многотонные рулоны типографской бумаги… тысячи рулонов… Хотя нет, вряд ли распахнут — я-то их, своих американских коллег, знаю».

Тем временем наша беседа замедлила темп, предмет ее стал как бы истончаться — как тот самый рулон типографской бумаги, подходящий к концу в печатной машине. Наверное, происходило это по моей вине: потому что я никак не мог взять в толк, чем все же я могу быть полезным моим неожиданным и вполне приятным собеседникам? Разве что решусь бескорыстно поделиться с ними скромными ресурсами нашего издательства…

И тогда я подумал, что надо бы продолжить нашу встречу на следующий день. «Почему бы, — подумал я, — не предложить Семенову, известному писателю, человеку незаурядному и информированному, встретиться специально, побеседовать не наспех».

— Конечно! Больше того, — подхватил мысль Семенов, — мы потом сможем одновременно опубликовать текст в наших изданиях, ты — здесь, а я — у нас…

На том мы и условились. Тем более, что моим гостям вскоре предстояла встреча, на этот раз оговоренная заранее, где-то в Голливуде, где вроде бы предполагался к постановке фильм по сценарию Юлиана Семенова.

* * *

И настал день второй. Мы, уже никуда не торопясь, снова сидели вокруг моего стола, пили скверный, сваренный «по-американски» кофе и неспешно переговаривались. Потом, с общего согласия, я пристроил на ножку студийный микрофон, направив его овальное рыльце в сторону моих собеседников, и нажал магнитофонную клавишу записи.

— Дорогой Юлиан, вот несколько вопросов, — начал я официально, не подозревая еще, что наша сегодняшняя встреча затянется не на один час. — В связи с изданием, которое тобою сейчас начато…

— Изданиями, Саша! — укоризненно уточнил Семенов.

— Ну да, — поправился я, — изданиями. В частности, с новой газетой — названной тобою «Совершенно секретно», и другими… Недавно у нас гостил Виктор Ерофеев, он рассказывал о состоянии издательских дел в СССР, но больше об изданиях элитарных — и в частности, той литературы, которая до последнего времени в стране не публиковалась: об издании трудов российских философов, о той части художественной литературы, которая по разным причинам была недоступна советскому читателю. Сегодня мы, наверное, будем говорить о книгах, которые ждет массовый читатель?.. Тот, например, кого интересуют детективы…

— Ну, Саш… — как бы не соглашаясь с самой постановкой вопроса, густым баритоном протянул гость. — Давай, для начала, я еще раз представлю тебе моего друга, Александра Плешкова — первого моего заместителя и в газете «Совершенно секретно», и по серии «Детективы и политика». Этот человек из первых поверил в то, что я затевал, и без его помощи дело бы просто не состоялось. И еще я хочу заочно представить тебе членов нашей редколлегии, совершенно молодых ребят, но очень нужных для советской журналистики… и литературы, — после небольшой запинки добавил Семенов, — таких, как Артемка Боровик, Евгений Додолев, как Лиханов… понимаешь, старик, — перешел он на совсем уже доверительный тон, — я боюсь этой фурмулировки — массовый читатель, — потому что, как ты знаешь, у нас манипулируют не словом, а дубиной.

Я замер, ожидая продолжения фразы.

— И дубина «массовая литература», «массовое искусство» — это весьма, я бы сказал… с моей точки зрения, это — РАСИЗМ в литературе!

— Я не хотел сказать «ширпотреб», но сейчас мы говорим именно об этом, — испугавшись употребленного Семеновым определения, попытался оправдаться я. — Потому что, — продолжал я, — при всем моем уважении к твоему жанру, не станем забывать, что есть вещи, которые читает широкая публика, и есть другие вещи, которые какой-то части читательской аудитории неинтересны… или недоступны. Сейчас же мы говорим о жанре, который доступен всем, что есть безусловная заслуга этого вида литературы, — ну хотя бы потому, что гораздо лучше, когда человек читает, нежели, к примеру, пьет горькую. И, может, не столь уж существенно при этом, какого уровня литературу он читает…

— Точно! — быстро согласился Семенов. — Но этот жанр литературы создал не Семенов, естественно, и даже не Конан Дойль. Его создали Аристофан и Шекспир. И Лермонтов в «Тамани». И Достоевский — в «Преступлении и наказании». Уговоримся сразу: если это литература, которая овладела массой, — она несет в себе нечто! В строках, как сейчас, или между строк, как раньше — в брежневский и в сталинский период…

И слава богу, исполать ей — эта литература крайне нужна, она одна из самых нужных литератур. И она может быть не просто сиюминутно нужной, но даже пророческой! Грэм Грин — кстати, почетный президент нашей европейской ассоциации «Детектив и политика» — да это он ведь предсказал в «Тихом американце» начало трагедии там, во Вьетнаме! И он же в «массовой литературе» — «Наш человек в Гаване» — предсказал, так сказать, падение Батисты.

Я не решился прервать собеседника напоминанием того обстоятельства, что в свое время Грэму Грину был запрещен въезд в США за крайне антиамериканскую направленность его литературной и общественной деятельности. Сегодня, в контексте нашего разговора, невольно подумал я, имя этого популярного писателя, может быть, все же не самый удачный довод в пользу ассоциации «Детектив и политика». По крайней мере, ее европейского филиала… Однако я промолчал, и Семенов продолжил:

— Так что наша литература… мы к ней относимся очень серьезно — именно потому, что она рассчитана на массового читателя, — закончил он фразу. — Мы публикуем материалы, которые несут на себе печать какой-то секретности и тайны, а рядом печатаем экономические обзоры. Мы боремся за свободный рынок. Да, мы понимаем, что сейчас сломать Госплан, сломать плановую структуру совершенно невозможно… (Как, однако, быстро летит время — оказалось, возможно: сломали, и еще как. Другое дело, что воздвиглось на ее месте… — А.П.). Да, наверно, и не-це-ле-со-о-браз-но, — с расстановкой, придающей особенную значительность этому слову, произнес Семенов.

— Да… но вот мы все же боремся за рынок. Казалось бы, ну какое это имеет отношение к массовому читателю… ан нет, имеет! — с энтузиазмом завершил мысль Семёнов. — Мы получаем огромное количество писем по этому поводу, — продолжал он. — Значит, это интересно. Что же касается литературы нашего жанра, если брать чистый детектив, то ведь согласись с тем, что во времена Сталина наша литература была запрещена — последний детектив был, если можно это назвать детективом, «Мисс Менд» Шагинян.

До этого был гениальный детектив, политический триллер (Семенов произнес thriller подчеркнуто чисто, демонстрируя, мне показалось, — ненамеренно, близкое знакомство с английским) — это был «Гиперболоид инженера Гарина». Потом все кончилось. А началось-то все, прости меня, с Нилина. Жестокости испытательного срока… И все это было написано в жанре детектива. Детектив — это вторжение в массу! Понимаешь, ну, как это говорится: когда идея овладевает массами, тогда создается новая ситуация. Так что мы относимся к этому жанру серьезно и пытаемся быть барьером на пути халтуре, серьезным проблемам. И, действительно — чем больше людей вовлечено в политику, тем лучше для страны, — совершенно неожиданным пассажем завершил этот тезис Семенов.

— Ну, хорошо, — перешел я к другой теме, — а что это за Международная ассоциация?

— Три издания — это результаты ее труда, — начал рассказывать Семенов. — Сначала мы, представители детективного жанра, встретились на Кубе. А потом — в Мексике, где собрались мексиканцы, уругвайцы, кубинцы, испанцы, американцы… это было три с половиной года тому назад. И там мы сконструировали концепцию организации. Понимаешь, писатели есть скорпионы, и ты это прекрасно знаешь, но мы попытались собрать «брадерхуд» (братство — А.П.), — опять не без изящества употребил английский Семенов. — Мы, — продолжал он, — люди жанра, который третируется — и в Соединенных Штатах, кстати, тоже. Да, да, да!.. — заметив мой протестующий жест, быстро заговорил Семенов, — сплошь и рядом.

Понимаешь — особенно для молодых ребят это секонд-хэнд арт, секонд-хэнд литерачер… да. Так вот, мы против этого — мы собрались и создали то, что по-русски называется Международная ассоциация детективного и политического романа, по-английски — Интернешнл крайм райтер ассосиэйшн, по-испански — Ассоционе интернациональ эквиторес полисьякос, по-французски… (Тут я чувствую себя вынужденным сдаться — доверившись тем читателям, чье знание французского позволит безошибочно произнести на этом языке название Ассоциации, в русском же сокращенно обозначенное трехбуквенной аббревиатурой «ДЭМ»).

А Семенов продолжал:

— Понимаешь, я вздрагиваю, когда слышу «литература полисьякос»! — Он рассмеялся, но быстро стал серьезным.

— А что делать, если латиноамериканский, испанский контингент не приемлет слово «детектив»! Как, между прочим, его сплошь и рядом не приемлют в СССР… Так вот, создали мы эту Ассоциацию…

— Конечно, надо уточнить, — вставил Плешков, — что основная идея… что «драйвинг форс» (движущей силой — А.П.) при создании организации был он сам, Семенов. Он был силой, сплачивающей вокруг себя людей, он знал их раньше — что очень важно…

— Но когда организация перестала быть ассоциацией двадцати сотоварищей, — продолжил Семенов, — а расширилась до сотен людей, возникли кое-где разговоры: Семенов? КГБ, ЦК, рука Москвы… И я — а у нас только что кончился конгресс в Акапулько — подал в отставку с президентского поста. Чтобы, понимаешь, спасти эту организацию — первую международную организацию писателей жанра, в котором всегда есть конфронтация — условно говоря, «красные» и «белые».

— А не означала ли эта отставка, — глаза мои светились наивным любопытством, — не означала ли она признания того, что действительно — «рука Москвы», действительно — «КГБ» и прочее?.. Сложилась ведь точка зрения, что поскольку Юлиан Семенов имеет доступ к таким источникам информации, к которым другие, работающие в жанре детектива, его не имеют…

— Не-е, не-не, милый, — не дал мне договорить Семенов. — К этому источнику информации имел доступ Вася Аксенов: помнишь — Горпожакс? (Тут моего собеседника, видимо, подвела память. Семенов имел в виду выполненный в жанре детектива роман «Джин Грин — Неприкасаемый», авторы которого Горчаков, Поженян и Аксенов укрылись за псевдонимом Горпожакс. И поскольку роман носил пародийный характер, авторам его, как позже засвидетельствовал в разговоре со мною Аксенов, ни за какими допусками и никуда обращаться не было надобности. — А.П.). А здесь писали «про ЦРУ проклятое», которое уничтожает и мучает людей… Что ж, авторы — они все цэрэушники, что ли?

— А Толя Гладилин, который написал книгу «Вечная командировка» — о контрразведке и так далее… Я его, кстати, недавно встретил в Париже. — Семенов произнес конец фразы с неожиданно теплой интонацией, которую с одинаковым основанием можно было отнести и к французской столице, и к живущему там уже много лет Гладилину, заметки которого время от времени украшают страницы нашей «Панорамы».

— Так вот, видишь ли… — после недолгого молчания продолжил Семенов, — ваши странные американцы, итальянцы и французы избрали меня вот только что, когда я подал в отставку, пожизненным почетным президентом-создателем этой ассоциации. А теперь я, так сказать, абсолютно отошел от дел… руководят сейчас мексиканцы, американцы, канадцы — я ушел в сторону.

И тут я, кажется, проявил полную неделикатность:

— Ну, а все-таки, — спросил я его, — имеют ли хоть какие-то основания под собою эти разговоры, возникающие вокруг твоего имени?

— Старик! — Семенов даже привстал из-за стола, — ты понимаешь, старик, — голос его звучал почти страдальчески, — мне надоело развивать этот вопрос! Откровенно тебе говорю: я генерал-лейтенант КГБ. В мои задачи входят диверсии и дезинформация. Ну, что я тебе могу ответить еще? У меня на счету вот здесь в банках Лос-Анджелеса три миллиона долларов, и я содержу разведывательную сеть. В Голливуде, в основном. Чтобы они делали фильмы про советскую власть. И про необходимость победы перестройки в Калифорнии.

— Ну, тогда я, как добропорядочный американец, должен немедленно настучать на тебя, как минимум, в налоговое управление, — принял я шутку с подачи Семенова, — потому что с этих твоих миллионов наверняка не были уплачены налоги…

— А вот пускай ищут, как они здесь лежат.

— Надо еще добавить, — вмешался Плешков, — что он уникальный генерал-лейтенант, потому что, будучи беспартийным и полурусским…

— Скажем так… — приготовился продолжить фразу Семенов.

— Нет, ну почему, все возможно во времена перестройки… и даже до нее, — опять голубея глазами, сказал я. — Вот ведь есть товарищ Луи, например (Виктор Луи — советский журналист, по национальности еврей, имевший официальный статус корреспондента зарубежных изданий, был известен в западном мире своими связями с советскими правительственными органами пропаганды и, как многие считают, с Комитетом государственной безопасности. — А.П.). Прецедент…

Мои собеседники помолчали. Стало ясно, что и эта тема себя исчерпала.

— Я ведь задал вопрос, — произнес я, совершая мягкую посадку с головокружительной высоты, на которую вознес нас свободный полет мысли, — я задал вопрос для того, чтобы услышать на него ответ. В какой-то форме я его услышал и могу больше не возвращаться к этой теме. Но почему вообще возникли эти разговоры? Как ты думаешь, чем они вызваны?

— Моими романами, — быстро ответил Семенов. — Но ведь получается так, что Мартин Голдсмит, которого мы принимали в гостях и чей «Парк Горького» печатаем, получается, что он должен быть старшим лейтенантом ФБР (Семенов произнес на американский манер — Эф-Би-Ай). Да, да, если он в этом романе проявил такое знание… («Парк Горького» — детективный роман американского писателя. Действие романа разворачивается, в частности, в Москве, в нем участвуют разведки СССР и США. — А.П.) Ну, в общем, мне эти разговоры надоели. Это во-первых.

И во-вторых: было бы гениально, если бы я был генералом КГБ. Или даже полковником. Хорошая пенсия, между прочим. Хорошая пенсия… — задумчиво повторил он, — и мне будет из чего платить своему шоферу и няньке в Ялте на даче. Хотя сейчас очень цены повысились, овес подорожал… А вот то, что мне позвонил Андропов после моего первого романа «Пароль не нужен» и поздравил меня, и потом пригласил к себе, и я у него был — это правда. Он тогда мне сказал грандиозную вещь: «Слушайте, а вот я посмотрел фильм «По тонкому льду». Это роман нашего работника (он в Чека работал, Брянцев… Жора Брянцев). И вы написали сценарий. А там торчат чекистские уши. Зачем вы это сделали?»

Я говорю: «Мне нужно за дачу расплачиваться, Юрий Владимирович.» А он: «Не делайте этого, пишите свою литературу, как вы написали «Пароль не нужен». Роман о Блюхере и Постышеве…» — Более того, я могу тебе рассказать, и это будет интересно — сейчас я буду это публиковать в Советском Союзе. Я его просил о допуске к архивам. На что он мне после долгого молчания сказал: «Ну, слушайте, вы же сепарейтед» (наверное, Андропов сказал это по-русски — «не живете с женой» но Семенов произнес именно так — separated). — «Да, я не разведен с Катей (Екатерина Сергеевна Михалкова-Кончаловская, жена Ю.Семенова, мать двух его дочерей. — А.П), — согласился я. — Ну и что?» — «Вот, вы не живете вместе. И все мы про вас знаем: вы много путешествуете, вам не чужды застолья… Ну, какой вам смысл держать в голове высшие секреты государства? У вас есть фантазия, и сейчас появляются книги, более-менее приближающиеся к этой. — Он постучал пальцем по томику Плеханова, который был заложен белыми, красными и синими штучками. — Фантазируйте!..» — В общем, объясняться по этому поводу я ни с кем не хочу! — снова распаляясь, с нажимом произнес Семенов.

— И замечательно! Пускай считают трижды генералом! Лучше бы еще — маршалом! Ну, хорошо… — Мы оба с облегчением рассмеялись.

— А вот сейчас, в эпоху гласности — упростилась ли задача пишущих на тему о работе, например, советской милиции. Трудно ли кому-то другому — не Семенову, а Иванову, Петрову…

— Но вот братья Вайнер прекрасно писали…

— Это опять имена… Есть их несколько человек. А вот если новый начинает писать… и хочет разузнать, скажем, о работе той же Петровки? Здесь у нас существует закон о свободе информации — то есть любой гражданин США имеет право затребовать в ФБР досье, ну, хотя бы на самого себя. И ему его дадут, а если нет — он будет судить ФБР…

— Минуточку, — не согласился Семенов, — Грэм Грин показал мне досье на самого себя, которое он с трудом через адвоката получил в ФБР, хотя директор ФБР мистер Сэшн — мой автор, он печатался в первом номере «Топ сикрет». Но там было многое черным зачеркнуто. Он говорит: «Я пытался и на просвет посмотреть, и в отраженном свете — ничего не видно!»

— Может, там, — предположил я, — были замараны фразы, которые не имеют к нему прямого отношения? — Моя попытка заступиться за американскую демократию, кажется, успеха не имела.

— Я думаю, что там были упомянуты имена стукачей, которых надо спасти и вывести из дела, понимаешь? — удачно возразил мне мастер жанра. — Так что тут не так уж все просто, — не без ехидцы добавил он.

— Нет, но все-таки, может ли у вас сегодня любой прийти на Петровку и сказать: ребята, меня интересует дело — ну, не Леньки Пантелеева, а что-то более свежее?

— Так и происходит! Наши молодые так и делают. Они приходят не только в пресс-бюро МВД или КГБ, которые созданы для того, чтобы помогать журналистам…

— Вот как раз через эти пресс-бюро, через них-то можно многие вещи и не получить — бог с ними. Но благодаря своим личным связям они устанавливают прямые отношения и получают значительно больший доступ, чем там, — это уже говорил Плешков.

Семенов, выслушав реплику своего помощника, продолжил:

— Но, видишь ли, старик, при том при всем, когда я писал «Петровку, 38», после которой часть интеллектуалов перестала подавать мне руку, — я же написал «о жандармах, сыщиках», как, мол, Семенову не стыдно… а ведь я впервые, по-моему, рассказал в этой повести о московском подполье, о наркоманах в Москве, о проституции в Москве, о мафии в Москве — это было в 63-м году, кстати говоря.

Здесь эта книга издавалась пять раз, и были прекрасные критические заметки, даже в журнале «Тайм» — журнал вышел с моим портретом на обложке, что у них здесь считается крайне важным. Вообще, все получилось очень смешно, я не собирался этого писать… А было так. Я возвращался с Северного полюса в очередной раз, ехал из аэропорта в машине, меня остановил милиционер и сказал: у тебя морда красная. А я не спал 25 часов, полет был длинный. И он у меня потребовал штраф.

Я ему: у меня денег нет, я с Северного полюса лечу! И он отобрал мои права. Было это в воскресенье, и я в ярости понесся на Петровку — а тогда еще к красному мандату корреспондента относились уважительно. Я им говорю: где ваш начальник? Пришел маленький такой человек, цыганского типа. Это был генерал Иван Парфентьев, начальник МУРа — он дежурил тогда. Ну, я на него наорал, а он говорит: «Да вернем мы тебе права, дадим мы тебе еще одни запасные! Ты посмотри, они же у меня нищие все, сыщики старые перелицовывают пиджаки, потому что когда за щипачами ходят в троллейбусе, у них все пуговицы отрывают… а мы им костюм дать не можем запасной». Понимаешь — возникла тема.

Вот и сейчас наши ребята — Женя Додолев, например… — перешел к злобе дня Семенов. — Он работал с прокуратурой по всем этим делам, выезжал в Узбекистан, в Таджикистан… То есть сейчас все это открыто существует, и ко всему этому — я стучу по дереву — есть доступ.

Юлиан, действительно, постучал костяшками пальцев по доске моего стола, как бы подытоживая сказанное выше. Выглядел его жест убедительно, и я счел возможным перейти к следующему вопросу, который давно держал в запасе: я попросил его поподробнее представиться нашим читателям. Ну, разумеется, знают они его по имени.

И еще, они знают, что он автор десятков теле— и киносценариев, следящие за местной прессой знают, что причислен он ею к самым богатым советским гражданам — журнал «Пипл» как раз за пару недель до нашей встречи посвятил несколько страниц ему самому и описанию принадлежащих ему домов, квартир, дач и прочего имущества. Открывался этот раздел журнала приводимой здесь фотографией Семенова…

* * *

— Ну, а о себе расскажи всё же, Юлиан… — Я, кажется, сказал ему «Юлик», — так уж было принято обращаться к нему в писательском кругу или когда в разговоре вспоминали его.

— Стари-и-и-к… — протянул Семенов, — этого я не умею. Это умеют делать американцы. Я пишу книги. И, кстати, меня избрали пожизненным президентом Ассоциации по предложению не советских и не социалистических, а, так сказать, общекапиталистических писателей. Сейчас я пытаюсь помочь Горбачеву. Помочь перестроечным процессам, которым нелегко в стране. А реальная помощь, с моей точки зрения, — это бизнес, потому что бизнес по своей природе очень демократичен.

До недавнего времени, как тебе известно, слово «бизнес» в нашей стране было полуругательным. И я всегда поражался тому, что у нас избегают слова «предпринимательство». Я специально залез в словарь Владимира Даля. Для меня Даль — как Хемингуэй, как Пушкин, как Библия, как Ленин! Вспомним 21-й, 22-й годы, концепцию новой экономической политики…

Так вот, слово «предприимчивость» — это маленькие дела по Далю. «Предпринимательство» — это большие дела. Бизнес сокрушает, так сказать, двухсторонние железные занавесы, потому что на Западе, ты это знаешь, очень много людей, которые боятся русских, не верят русским… Основания там, не основания — это другой разговор. Но вот это надо проламывать. Бизнесом!

— Извини, — изловчился вставить я, — но если сегодня у вас, «на Востоке», сами русские не верят русским, чего уж говорить о Западе!.. Сами себе не верите… Ну, ладно. Вернемся все же к твоей биографии: как ты стал писателем, известным писателем, может быть, даже самым известным писателем в СССР?

Семенов ненадолго задумался.

— А издательство, которое ты организовал, — спросил я его, — оно является кооперативным, или это какая-то новая форма, неизвестная еще ни на Западе, ни у вас?..

— Совершенно верно, — ответил Семенов, — это новая форма, неизвестная ни на Западе, ни у нас. Причем, у меня уже два издательства: одно — это «Джойнт венчур кампани», — опять перешел на английский Юлик, — первое совместное издательство. Советский Союз — с Францией. С капиталистической страной. То есть Запад с Востоком. И президент «борда», правления, — беспартийный писатель Юлиан Семенов.

Понимаешь, это, в общем, беспрецедентно! Опять-таки, это возможно, естественно, только при Горби (он как-то особенно вкусно произнес — «Горби»). А к кооперативному издательству я не имею никакого отношения. Не потому, что я против кооперативов — это моя надежда, кооперативы! — Сейчас голос Семенова звучал энтузиазмом первых недель НЭПа: казалось, гордая медь валторн несла откуда-то из давнего далека: «Куем мы к счастию ключи-и-и!..».

— В данном случае, — где-то почти под потолком плыл голос Юлиана, — я готов повторять Ленина: если мы станем страной цивилизованных кооператоров — мы построим социализм! Спорь с этим… не спорь… неважно — я ставлю как раз на эту концепцию.

Мы чуть помолчали: я — оценивая услышанное, Семенов — как бы что-то припоминая.

— А второе издательство, — продолжил Семенов, — это тоже беспрецедентное: московская штаб-квартира Международной ассоциации имеет свое издательство. Вот мы запускаем пятитомник Агаты Кристи. Затем мы выпускаем трехтомник Грэма Грина.

— А экономические аспекты такой организации — какую жизнь они диктуют издательству? — напрямую спросил я Семенова. — Допустим, государственное издательство имеет выделенные ему в плановом порядке бюджет, фонд заработной платы, бумагу, типографские мощности. Что происходит в данном случае — существуют ли штатные сотрудники, которые работают, готовят рукописи к изданию? И выпускающие, которые осуществляют связь с типографией? Бухгалтер, который чего-то там должен считать и учитывать? За счет чего они существуют, кто им платит?

— Плачу всем я, — коротко ответил Семенов.

— Из своего кармана? — уважительно поинтересовался я.

— Почему? — обиделся Юлиан, — из первой прибыли! Сначала я взял в банке 200 тысяч кредита, как я тебе рассказал, для серии «Детектив и политика»…

— То есть как? — удивился я, — издательства-то еще не было! Значит, ты получил в банке кредит, не обеспеченный каким-либо имуществом?

— Совершенно верно: в данном случае дали кредит, видимо, под Семенова.

— Но не лично же Семенов получил этот кредит? — продолжал волноваться я, изумляясь возможностям, открывшимся перед советскими издателями. — Не на свое же имя ты его взял? Организация его получила?

— Московская штаб-квартира Международной ассоциации — она получила кредит. Моя организация.

— И для этого потребовалось какое-то решение Совмина или хотя бы Госплана?..

— Для этого потребовалось мое письмо и сообщение в газетах о том, что я был избран в Мексике на эту должность.

— Письмо кому?

— В Министерство финансов.

— А отдел пропаганды ЦК или подведомственные ему службы в этом деле не участвовали? Комитет по печати, например?

— Абсолютно! Например, когда я создавал ДЭМ, совместный советско-французский проект, ко мне позвонили вааповцы (ВААП — Всесоюзное агентство по охране авторских прав, образованное в 1973 году. — А.П.) и сказали: «Все издательства нам платят». А я им сказал: «Мы платить ничего не будем: мои французские партнеры будут против». И они это приняли очень спокойно. Понимаешь?.. Но, конечно, если бы не Фалин, который тогда был директором АПН и которого я очень высоко чту, если бы не его поддержка — он же мне дал комнатку в АПН, чтобы я мог связываться с коллегами, — где у меня факс, где у меня телекс? — понимаешь…

— И сколько же у тебя сейчас сотрудников?

— Я тебе на этот вопрос отвечать не буду. Потому что если я тебе скажу, ты можешь не поверить. Значит, так… В «Детективе и политике» четыре, нет шесть… штатных. А на договоре уже человек 15.

— Ну, и они получают, как положено, заработную плату?..

— Не как положено, а как я захочу! — не дал мне договорить Семенов. — Вот сейчас был Женя Додолев с нами в Мексике, был Артемка Боровик, и был Дима Лиханов. Это три самых ведущих молодых журналиста (не смею здесь редактировать прямую речь Юлиана: видимо, он знал, что говорит, именно так у него и прозвучало — «самых ведущих»). Они в «Огоньке» все работают. Но у меня они — члены редколлегии.

А Дима Лиханов перешел ко мне. Надо только посмотреть, как он выступает, как он точен в своей позиции, как он агрессивен в своей журналистике. Я просто взял и прибавил ему зарплату. У меня нет никаких штатных расписаний — сколько у меня должно быть людей, сколько я должен положить заработной платы. Мы создали директорат…

И еще одно отступление, вынужденное

Незадолго до нашей с Семеновым встречи попал мне в руки январский выпуск издаваемого в Израиле журнала «Круг», а в нем — публикация, посвященная сыну известного журналиста-международника Генриха Боровика, Артему. Надо же, подумал я, прочтя эту статью, не везет семье Боровиков — сначала у отца были за рубежом неприятности, сейчас — у сына. Хотя иные говорят, бес парня попутал — он, мол, от доброго сердца хотел навести мосты между семьями ребят, отбившихся в Афганистане от своих однополчан, и ими самими.

То Фалин, то Боровик… Вот ведь в каком окружении приходится трудиться. Может, в конце концов, оттого и распущены слухи завистниками талантливого писателя?.. — размышлял я, пролистывая израильский журнал.

Писалось это, когда Боровик-младший только еще завоёвывал известность, но уже заявил о себе как один из самых талантливых российских журналистов той поры. Жаль парня…

* * *

— А налоги государству вы платите? С сотрудников, например, налог подоходный удерживаете? — продолжал я расспрашивать Семенова.

— Все должны платить. Кроме меня — потому что я получаю рубль зарплаты в год. Это для того, чтобы быть полностью независимым, — ответил Семенов.

— Я говорю вот о чем: скажем, тысячу рублей получает там Вася или Петя. Ему бухгалтер зарплату выписывает?

— Деньги он получает у бухгалтера. А сейчас мы переходим на американскую концепцию — каждый сам декларирует свои заработки. Но пока только идет обсуждение. Я был категорически против налогов с писателей. Тогда, сказал я, запретите по телевидению показывать «Ясную поляну»…

Признаюсь, будучи много лет оторван от союзного телевидения, я не понял этот тезис, но и уточнять его смысл не стал, поскольку очень уж здорово меня задело нынешнее обилие свобод в издательском деле, что следовало из рассказа Семенова. И мои собственные двадцать с лишним лет, потраченные там, как теперь выяснялось, в сугубо застойной суете московского издательского мирка, сейчас казались загубленными совершенно напрасно.

— А при выпуске газеты «Совершенно секретно» существует какая-то предварительная… читка — не сотрудниками редакции, а где-то на стороне? — осторожно поинтересовался я.

— Называй цензуру своим именем, — расправил плечи Юлиан, как бы увидев перед собою представителя этой живучей организации. — Она никем не отменена! И по-прежнему существует Главное управление по охране государственных тайн в печати…

— И рукописи приходится тащить туда?

— Видишь ли, да… Но они… как бы это сказать… мы — международная организация, но мы оперируем на территории СССР. Значит, мы должны руководствоваться законами Советского Союза. И мы отправляем рукописи в цензуру. В Главлит, — поправился он. — Но вот пока у меня не было ни одного столкновения с ними. И вообще, должен тебе сказать: я защищал цензуру — может, потому, что мне повезло, и я, вот как Симонов, допустим, как Чаковский (А.Б.Чаковский — бывший главный редактор «Литературной газеты». — А.П.), я мог ходить напрямую даже во времена Брежнева. И драться за фразу!

Все остальные шли только через издательство. Понимаешь, старик, ведь самое страшное — это прежде всего самоцензура. Вот есть у меня такой роман «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Помню, я пришел с ним к одному очень либеральному издателю, а было это в 71-м году. Сюжет романа вкратце выглядел так: семья, где один брат — резидент ЧК в Ревеле, один — заместитель Уборевича по политчасти, один — умер от голода в Воронеже, будучи секретарем губкома, а один был сотрудником охраны и воровал бриллианты.

Выходило, что при наличии парящих над советской территорией всевидящих американских спутников прятать государственные тайны, если они и оставались в каком-то виде, было вроде не от кого. Тема сама по себе угасала. И тогда я вспомнил, как Юлиан жестоко обошелся в своем романе с моим добрым другом и вообще человеком достаточно известным в международных медицинских кругах и весьма уважаемым в русско-американской общине, профессором Самуилом Файном. Устами одного из своих героев он сделал его неудачником, преследуемым корпорацией западных медиков. И еще он его… повесил.

Эта пикантная подробность, украсив собою сюжет романа и придав ему должную направленность в оценке перипетий эмигрантской жизни, вызвала сочувствие у многих друзей и пациентов знаменитого в России медика. Ну, а те, кто здесь с ним знаком, дружит или лечится в его клинике, — те пожимали плечами: чего, мол, с них взять…

— О, прежде всего, я счастлив, что Самуил жив! — чувствовалось по тону Семенова, что вопрос этот не был для него неожиданным, и еще — определенное облегчение, что я задал его в весьма деликатной форме. — Я его очень любил и очень люблю! — с энтузиазмом продолжал Юлиан. — И, понимаешь, когда мне об этом рассказали в Советском Союзе — его друзья! — я писал об этом с болью. Потому что я встречал несчастных эмигрантов. Старик, далеко не все состоялись, правда? Увы…

А Файн — гениальный врач, и это известно всем в Советском Союзе. Там до сих пор жалеют, что он уехал от нас. Конечно, мне досадно ужасно, что так получилось, но он-то понимает, и слава богу, ты присутствовал при нашем разговоре вчера (я действительно, в первый приход, по телефону соединил его с Файном), мы восстановили наши старые добрые дружеские отношения, и я счастлив, что он преуспевает! Дай ему Господь, этому великому врачу…

Говорилось это с искренним волнением, конец фразы никак не давался моему собеседнику, и я попытался прийти ему на помощь:

— Знакомые, в общем, подвели, да?

— Да! Они все мне рассказали в подробностях, — оживился снова Семенов. — Ему руки переломать за это надо! — продолжал он, имея в виду некоего собеседника, подтолкнувшего романиста на столь рискованный поворот сюжета… — И психологически я в это поверил: потому что Файн — это человек кристальной честности, и если он увидел, что операция сделана плохо, значит он, не зная Запада, мог сказать такую фразу — я бы руки переломал тому, кто вас оперировал! (Именно эта фраза по сюжету романа послужила причиной преследований, которым якобы подвергся Файн). Там (очевидно, Юлиан имел в виду наше «тут») свои законы, а в Советском Союзе — свои. Так что я счастлив, что все это кончилось…

* * *

— Итак, — я перевел разговор в другое русло, — ты сейчас занимаешься не только детективом. Вот мы говорили о Бердяеве… Почему именно Бердяев? Как это корреспондируется с жанром, с которым, главным образом, связывают твое имя?

— Здесь мне показалось, что Семенов стал уставать, возможно, сказывалось напряжение, неизбежное в подобных поездках.

— Но это же не только детектив! Вот другие мои вещи… «Версии» мои, например, — ты же их не знаешь, правда? И не слыхал о них… а я их писал, начиная с 70-го года. Но поскольку вы здесь ничего не читаете… Вот, в одной из моих «версий», например, я настаиваю, что Петр Первый был убит, а не умер. Вторая — история убийства Петра Аркадьича Столыпина — почему он был убит, как он был убит? То есть я нашел заговор — и тех, кто входил в этот заговор.

— Ну как же, ясно — жидомасоны… — предложил я.

— Это ясно для других авторов, — не принял шутку Семенов, — для тех, кто писал такого рода романы, понимаешь… А вот у меня там открылось точно, что сказала государыня, и как этот заговор — Курлов, Спиридович, Кулябко — был осуществлен, как под это был найден провокатор, несчастный Богров, и как вся эта комбинация была разыграна. «Версия три»— это О’Генри — почему он был посажен, как он был посажен.

Самоубийство Маяковского: согласно «Версии четыре» — это был вызов антисемитской гнусной кампании против Лили Брик. И ведь я докопался, почему он покончил с собой! Вот ты знаешь, что он был арестован вместе с Николаем Иванычем Бухариным? — Семенов с очевидным удовольствием произносил отчества по-старорусски, обрубая серединный слог — Аркадьичем, Иванычем… — с первым секретарем Московского комитета РСДРП! В девятьсот седьмом году…

А ты знаешь, что Маяковского начали замалчивать в 29-м, когда Коба повел атаку на Бухарина? И первым пришел к нему маленький Николай Иванович — кстати, он работал напротив того дома, где застрелился Маяковский. Он работал начальником НТО Наркомтяжпрома. Принесся! А ведь тогда вырывали из журналов его портрет, опубликованный по поводу 20 лет его работы.

Это все прошло — и слава богу… И слава богу, — повторил он. — Так вот, все это нашло своего читателя в СССР. И слава богу, — в третий раз повторил Семенов. — Я пишу для него, для советского читателя в первую очередь. Только для него — сказал бы я так. Я очень рад, когда меня переводят и читают на Западе, все это приятно… но тенденциозность русскоживущей (клянусь, так он сказал — русскоживущей, не русскоговорящей, не русскомыслящей, даже. Наверное, лучше и точнее не скажешь — хотя собеседник мой скорее всего оговорился. Вот ведь, подумалось мне, у талантливого человека и оговорки талантливые.), тенденциозность живущей здесь на Западе диаспоры и тенденциозность нашей прессы… т. е. вы теряете что-то, что нужно смотреть. Поэтому вы теряете многих авторов.

Тут я ничего не понял и задумался. А Семенов тем временем продолжал:

— То есть, вы здесь знаете — это хорошо! А это — плохо! Да, да, да, — заметив мой протестующий жест, настаивал он.

— Но это неправда! — возразил я.

— Тогда прорецензируй мои вещи! Прочитай вот эти мои вещи и прорецензируй их — я их писал с 62-го года — тогда я не мог их публиковать. Прочитай, прорецензируй… — Семенов положил ладонь на верхнюю из уложенных стопкой книг, принесенных им вчера. — А «Версии» я тебе обещаю прислать.

— Какой уж из меня рецензент, — неуверенно возразил я. — Да и не очень-то люблю я так: «это, мол, вроде хорошо, а вот это — не совсем…»

— Рецензировать, — сформулировал Семенов, — вовсе не значит говорить — что хорошо или что плохо. Это значит рассказать, о чем идет речь, — объяснил он.

— Но я-то о другом сейчас говорю, — продолжал я слабо сопротивляться. — Вот ты утверждаешь: «Вы здесь знаете — что хорошо и что плохо, и объясняете это вашим читателям». Да ничего подобного! В редакционных текстах «Панорамы» ты такого не обнаружишь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.