Глава 5 Новый Коперник

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Новый Коперник

Приходя в себя после разрухи и хаоса Первой мировой, Эйнштейн с нетерпением ждал возможность проанализировать данные следующего солнечного затмения, ожидавшегося 2 мая 1919 г. Британский ученый Артур Эддингтон жаждал провести решающий эксперимент по проверке теории Эйнштейна. Эддингтон был секретарем английского Королевского астрономического общества и чувствовал себя одинаково свободно в обсерватории во время астрономических наблюдений, и в окружении математических формул общей теории относительности. Была у него и другая причина для проведения эксперимента с солнечным затмением: он был квакером и пацифистские убеждения не позволили ему воевать в британской армии в Первую мировую. Более того, он готов был скорее сесть в тюрьму, чем отправиться на войну. Администрация Кембриджского университета опасалась скандала в случае, если кто-то из восходящих светил отправится в тюрьму как уклонист, поэтому Кембридж выговорил у правительства отсрочку для Эддингтона на том основании, что ученый выполнит свой гражданский долг – возглавит экспедицию для наблюдения солнечного затмения 1919 г. и проверки теории Эйнштейна. Так что экспедиция стала для него официальным патриотическим долгом, приравненным к участию в военных действиях.

Артур Эддингтон обосновался на время затмения на острове Принсипи в Гвинейском заливе, у берегов Западной Африки; еще одна команда, которую возглавил Эндрю Кроммелин, отправилась в Собраль на север Бразилии. Плохие погодные условия – дождевые облака, заслонившие солнце, – чуть не погубили весь эксперимент. Но в нужный момент, в 13:30, тучи чудесным образом разошлись и позволили сфотографировать звезды.

Однако до возвращения обеих команд в Англию и возможности тщательно проанализировать полученные данные должен был пройти еще не один месяц. Сравнив, наконец, свои фотографии с фотографиями, сделанными в тот же телескоп в Англии несколькими месяцами раньше, Эддингтон обнаружил среднее отклонение в 1,61 угловую секунду; у собральской команды отклонение составило 1,98 угловой секунды. Усреднив, они получили отклонение 1,79 угловой секунды, что совпало, в пределах экспериментальной погрешности, с предсказанием Эйнштейна (1,74 угловой секунды). Позже Эддингтон будет с гордостью вспоминать, что проверка (и подтверждение) теории стала величайшим моментом его жизни.

22 сентября 1919 г. Эйнштейн получил телеграмму от Хендрика Лоренца, информирующую его о фантастических новостях. Эйнштейн возбужденно писал матери: «Дорогая мама… Сегодня хорошие новости. Х. А. Лоренц телеграфировал мне, что английская экспедиция действительно доказала отклонение Cолнцем света звезд». Макс Планк, судя по всему, не спал всю ночь, чтобы как можно скорее узнать, подтвердили ли данные солнечного затмения общую теорию относительности. Позже Эйнштейн шутил: «Если бы он на самом деле понял общую теорию относительности, он поступил бы так же, как я, – лег спать».

Научное сообщество гудело от поразительных новостей о новой теории гравитации Эйнштейна, но на публике гром прогремел лишь после совместного заседания Королевского общества[16] и Королевского астрономического общества в Лондоне 6 ноября 1919 г. Эйнштейн внезапно превратился из почтенного берлинского профессора физики в фигуру мирового масштаба, достойного преемника Исаака Ньютона. На этом заседании, по замечанию философа Альфреда Уайтхеда, «царила атмосфера напряженного интереса, в точности такая, как в греческой драме». Первым выступал сэр Фрэнк Дайсон. Он сказал: «После тщательного изучения фотопластинок я готов сказать, что они, без всякого сомнения, подтверждают предсказание Эйнштейна. Получен вполне однозначный результат, что свет отклоняется в соответствии с законом гравитации Эйнштейна». Президент Королевского общества Нобелевский лауреат Дж. Томсон торжественно заявил, что это «одно из величайших достижений в истории человеческой мысли. Открыт не случайный изолированный остров, а целый континент новых научных идей. Это величайшее открытие, связанное с гравитацией, с тех пор, как Ньютон сформулировал свои принципы».

Согласно легенде, к Эддингтону, когда тот покидал заседание, подошел другой ученый и сказал: «Ходят слухи, что теорию Эйнштейна понимают только три человека во всем мире. Должно быть, вы один из них». Эддингтон молчал, и ученый добавил: «Не скромничайте, Эддингтон». Тот пожал плечами и ответил: «Дело не в скромности. Я пытаюсь понять, кто же третий».

На следующий день лондонская Times вышла с заголовком «Революция в науке – Новая теория Вселенной – Идеи Ньютона повержены – Историческое заявление – Пространство “искривлено”». (Эддингтон писал Эйнштейну: «Вся Англия говорит о вашей теории… Для научных отношений между Англией и Германией это лучшее, что только могло случиться». Кроме того, лондонские газеты одобрительно отмечали, что Эйнштейн не подписал в начале войны печально известный манифест девяноста трех, от которого британские интеллектуалы пришли в ярость.)

Надо сказать, что Эддингтон и дальше будет служить главным проводником идей Эйнштейна и «хранителем огня» в англоязычном мире, будет защищать общую теорию относительности от всех нападок. Подобно Томасу Гексли, служившему в предыдущем столетии «бульдогом Дарвина» и продвигавшем теорию эволюции в глубоко религиозной викторианской Англии, Эддингтон будет на всю мощь использовать свою научную репутацию и значительные полемические навыки для продвижения теории относительности. Этот странный союз двух пацифистов – квакера и еврея – помог донести теорию относительности до англоязычных людей.

Эта новость настолько внезапно вспыхнула в СМИ, что многие газеты оказались застигнуты врасплох и метались в поисках хоть кого-нибудь, кто разбирался бы в физике. The New York Times спешно задействовала своего специалиста по гольфу Генри Крауча; он писал репортажи об этом судьбоносном научном событии, добавляя по ходу дела множество ошибок. Manchester Guardian поручила писать об открытии своему музыкальному критику. Позже лондонская Times попросила Эйнштейна рассказать о своей новой теории в статье. Чтобы проиллюстрировать принцип относительности, Эйнштейн писал: «Сегодня в Германии меня называют немецким ученым, а в Англии представляют как швейцарского еврея. Если я вдруг превращусь в объект общей ненависти, то описания поменяются местами, и я стану швейцарским евреем для немцев и немецким ученым для англичан».

Вскоре сотни газет требовали эксклюзивного интервью с этим признанным гением, преемником Коперника и Ньютона. Эйнштейна буквально осаждали репортеры, жаждавшие выполнить задание редакции в срок. Казалось, новость красуется на первых страницах всех без исключения газет в мире. Наверное, публика, уставшая от кровопролития и бессмысленной дикости Первой мировой войны, была готова к появлению легендарной фигуры, коснувшейся глубочайших мифов и легенд о далеких звездах, загадка которых испокон веков тревожила человечество. Более того, Эйнштейн заново определил образ гения. Вместо сухого отшельника публика с радостью увидела в этом посланнике звезд молодого Бетховена, вплоть до рыжих непослушных волос и мятой одежды, человека, способного перешучиваться с журналистами и завораживать толпу мудрыми афоризмами и колкими замечаниями.

Он писал друзьям: «В настоящий момент каждый кучер и каждый официант без конца спорит о том, верна ли теория относительности. Мнение же по этому пункту зависит от того, к какой политической партии он принадлежит». Но по мере того как уходило очарование новизны, он начинал видеть в популярности и отрицательные стороны. «С тех пор как газеты наводнены статьями, – писал он, – меня так завалили вопросам, приглашениями, вызовами, что мне теперь снится, что я горю в аду, а почтальон – это дьявол, который вечно орет на меня и швыряет новые связки писем в голову, потому что я не ответил на старые». Эйнштейн приходит к выводу, что «этот мир – забавный сумасшедший дом» с ним самим в центре «релятивистского цирка», как он это называл. Эйнштейн жаловался: «Я чувствую себя сейчас немного шлюхой. Каждый хочет знать, что я делаю». Охотники за диковинками, чудаки, цирковые антрепренеры – все претендовали на кусочек Альберта Эйнштейна. Газета Berliner Illustrirte Zeitung писала о некоторых проблемах, с которыми столкнулся столь внезапно прославившийся ученый; так, он отказался от щедрого предложения импресарио лондонского театра Palladium включить его в программу представления вместе с комиками, канатоходцами и пожирателями огня. Конечно, Эйнштейн всегда мог вежливо отказаться от предложений, которые превратили бы его в диковинку, но он ничего не мог поделать с теми, кто в его честь называл не только детей, но даже сорта сигар.

Любое значительное научное открытие, подобное открытию Эйнштейна, неизменно привлекает к себе армии скептиков, готовых контратаковать. В данном случае скептиков возглавила The New York Times. Оправившись от первоначального шока – как же, ведь британская пресса первой опубликовала сенсационные новости, – редакторы американской газеты принялись высмеивать британцев за доверчивость – готовность с легкостью принять на веру теории Эйнштейна. Газета писала, что британцев, «кажется, охватила интеллектуальная паника, когда они услышали о фотографическом подтверждении теории Эйнштейна… Они медленно приходят в себя, когда понимают, что солнце по-прежнему встает – видимым образом – на востоке». Особенно задевало нью-йоркских редакторов и подогревало их недоверие то, что очень мало кто, во всем мире, способен был хоть сколько-то разобраться в этой теории. Редакторы причитали и жаловались, что все это граничит с антиамериканизмом и антидемократичностью. Может быть, мир пал жертвой дерзкого шутника?

В научном мире скептиков возглавил профессор Колумбийского университета, специалист по небесной механике Чарльз Лейн Пур. Он попытался придать наукообразие критике, ошибочно заявив: «Предполагаемых астрономических доказательств теории, о которых заявляет Эйнштейн, не существует». Пур сравнил автора теории относительности с героями Льюиса Кэрролла: «Я читал разные статьи по четвертому измерению, теории относительности Эйнштейна и другим психологическим спекуляциям о структуре Вселенной; и после их прочтения я ощущаю себя как сенатор Брэндиджи[17] после торжественного обеда в Вашингтоне. “Я чувствую себя, – сказал он, – как будто бродил с Алисой по Стране чудес и пил чай с Безумным Шляпником”». Инженер Джордж Фрэнсис Джиллетт сердито жаловался, что теория относительности – это «косая физика… совершенно безумная… слабоумное дитя ментальных колик… низшая точка совершенной бессмыслицы… и шаманская чепуха. К 1940 г. теорию относительности будут считать шуткой. Эйнштейн уже мертв и похоронен рядом с Андерсоном, братьями Гримм и Безумным Шляпником». По иронии судьбы, единственная причина, по которой историки до сих пор помнят этих людей, – их бессильные тирады против теории относительности. Отличительная черта настоящей науки – то, что законы физики подтверждаются не победами на популярных конкурсах, не редакционными статьям The New York Times, но только в результате тщательно поставленных экспериментов. Макс Планк однажды сказал, имея в виду беспощадную критику, обрушившуюся на него после выдвижения квантовой теории: «Новая научная истина, как правило, побеждает не потому, что ее оппоненты признают свою неправоту, а потому, что эти оппоненты постепенно вымирают, а молодое поколение знакомится с истиной и принимает ее с самого начала». Сам Эйнштейн однажды заметил: «Великие умы всегда встречают яростное сопротивление посредственностей».

К несчастью, превознесение Эйнштейна в прессе лишь подстегнуло ненависть, ревность и нетерпимость растущей армии его недоброжелателей. Самым известным ненавистником евреев в среде физиков был нобелевский лауреат Филипп Ленард – успешный физик, установивший зависимость энергии электронов от частоты света при фотоэлектрическом эффекте; его результат получил объяснение лишь после появления эйнштейновой теории кванта света – фотона. Милева во время визитов в Гейдельберг даже посещала лекции Ленарда. В обличающих статьях Ленард объявил, что Эйнштейн – «еврейский мошенник», а появление теории относительности «можно было предсказать с самого начала – если бы расовая теория была распространена шире, – поскольку Эйнштейн еврей». Со временем Ленард стал ведущим членом организации, получившей название «Антирелятивистской лиги», нацеленной на изгнание «еврейской физики» из Германии и установление чистоты арийской физики. И он ни в коем случае не был одинок в мире физики. К нему присоединились многие члены германского научного истеблишмента, включая нобелевских лауреатов Йоханнеса Штарка и Ганса Гейгера (изобретателя счетчика Гейгера).

В августе 1920 г. эта одержимая ненавистью толпа клеветников сняла громадный берлинский Филармонический зал специально для того, чтобы разоблачить теорию относительности. Примечательно, что Эйнштейн тоже присутствовал в зале. Он храбро вынес бесконечную череду гневных обличителей, которые в лицо называли его охотником за славой, плагиатором и шарлатаном. В следующем месяце состоялось еще одно подобное столкновение, на этот раз на заседании Общества немецких ученых в Бад-Наухайме. Вход в зал охраняла вооруженная полиция, призванная предотвратить любые демонстрации и насилие. Эйнштейну не давали говорить, его попытки ответить на провокационные вопросы Ленарда заглушались криками и свистом. Новость об этой бурной дискуссии попала в лондонские газеты, и слухи о том, что великого немецкого ученого выживают из Германии, встревожила британцев. Лондонский представитель Министерства иностранных дел Германии сказал, пытаясь погасить эти слухи, что отъезд Эйнштейна стал бы катастрофой для германской науки и что «не следовало бы изгонять такого человека… которого мы можем использовать в эффективной культурной пропаганде».

В апреле 1921 г. Эйнштейн, приглашения которому поступали из всех уголков мира, решил использовать свою славу для продвижения не только теории относительности, но и своих убеждений, в число которых к тому моменту входили пацифизм и сионизм. Он открыл наконец для себя свои еврейские корни[18]. В результате долгих разговоров с другом Куртом Блюменфельдом он начал в полной мере осознавать глубину страданий, которые еврейский народ испытывал сотни лет. Блюменфельд, писал Эйнштейн, «заставил меня ощутить мою еврейскую душу». Лидер сионистов Хаим Вейцман сосредоточился на идее использовать Эйнштейна в качестве магнита для привлечения средств для Еврейского университета в Иерусалиме. Для выполнения этого плана предполагалось отправить Эйнштейна в турне по основным штатам Америки.

Как только судно, на котором прибыл Эйнштейн, вошло в гавань Нью-Йорка, ученого начали осаждать репортеры, жаждущие взглянуть на него хотя бы краешком глаза. Толпы выстраивались вдоль улиц Нью-Йорка, встречая его кортеж, и громко приветствовали ученого, когда он махал им из открытого лимузина. «Как в цирке Барнума!» – сказала Эльза, когда кто-то в толпе бросил ей букет цветов. Эйнштейн задумчиво отозвался: «Дамы Нью-Йорка хотят, чтобы модный стиль менялся каждый год. В этом году в моде теория относительности». Немного помолчав, он добавил: «Может, во мне есть что-то от шарлатана или гипнотизера, что я притягиваю к себе людей, как цирковой клоун?»

Как и ожидалось, Эйнштейн вызвал острый интерес публики и заметно оживил дело сионизма. Доброжелатели, любители диковинок и поклонники еврейства до предела заполняли любую аудиторию, где он выступал. Восьмитысячная толпа втиснулась в арсенал 69-го полка на Манхэттене, а еще три тысячи пришлось завернуть на входе, где они с нетерпением ожидали появления гения. Одним из основных событий турне стал прием в честь Эйнштейна в Городском колледже Нью-Йорка. Исидор Исаак Раби, позже удостоенный Нобелевской премии, подробно записывал лекцию заезжей знаменитости и вслух удивлялся тому, что Эйнштейн, в отличие от других физиков, обладал мощной харизмой и нравился толпе. (Фотография студентов Городского колледжа, столпившихся вокруг Эйнштейна, до сих пор висит в кабинете председателя этого учебного заведения.)

После отъезда из Нью-Йорка турне Эйнштейна по США очень напоминало разъездную агитационную кампанию какого-нибудь политика, проходящую через несколько крупных городов. В Кливленде Эйнштейна окружила трехтысячная толпа. Ему удалось избежать возможных серьезных увечий только благодаря напряженным усилиям группы евреев – ветеранов войны, которые сдерживали людей в их безумном стремлении увидеть его. В Вашингтоне он встретился с президентом США Уорреном Гардингом. К несчастью, толком пообщаться они не смогли, поскольку Эйнштейн не говорил по-английски, а Гардинг не владел ни немецким, ни французским. (В целом ураганное турне Эйнштейна принесло организаторам почти миллион долларов, причем 250 000 из них было собрано на одном только обеде в отеле Waldorf Astoria, где Эйнштейн выступил перед восемью тысячами врачей-евреев.)

Путешествие Эйнштейна в Америку не только познакомило миллионы американцев с загадкой пространства и времени, но и дополнительно укрепило глубокую и искреннюю приверженность ученого еврейскому делу. Сам он вырос в европейской семье, принадлежавшей к среднему классу, всегда жил в достатке и не сталкивался непосредственно со страданиями несчастных евреев по всему миру. «Впервые в жизни, – замечает он, – я видел евреев в таком количестве. Только попав в Америку, я открыл для себя еврейский народ. Я и прежде встречал евреев, и немало, но ни в Берлине, ни вообще в Германии не встречал еврейского народа. Еврейский народ, который я видел в Америке, прибыл туда из России, из Польши или просто откуда-то из Восточной Европы».

После Соединенных Штатов Эйнштейн поехал в Англию, где встретился с архиепископом Кентерберийским. К облегчению духовенства, ученый заверил предстоятеля англиканской церкви, что теория относительности не подрывает человеческой морали и религиозности. Эйнштейн обедал у Ротшильдов и встречался с великим физиком лордом Рэлеем[19], который сказал ему: «Если ваши теории обоснованны, то, насколько я понимаю… события, скажем, норманнского завоевания, еще не произошли». Когда Эйнштейна представили лорду Холдейну и его дочери, та при виде его лишилась чувств. Позже Эйнштейн отдал дань уважения Исааку Ньютону, посетив его могилу в самой почитаемой усыпальнице Англии – Вестминстерском аббатстве – и возложив венок.

В марте 1922 г. Эйнштейн получил приглашение выступить в Коллеж де Франс, где на него набросилась парижская пресса и собирались громадные толпы. Один журналист заметил: «Он вошел в большую моду. Академики, политики, художники, полицейские, таксисты и уличные воришки знают, где и когда Эйнштейн читает лекции. Весь Париж знает про Эйнштейна все, а рассказывает больше, чем знает». Поездку Эйнштейна сопровождали противоречия: некоторые ученые, не оправившиеся от ран Первой мировой войны, бойкотировали его выступления, оправдываясь тем, что не могут туда пойти, поскольку Германия не является членом Лиги Наций. (В ответ одна парижская газета саркастически заметила: «Если бы какой-нибудь немец открыл лекарство от рака или туберкулеза, стали бы эти тридцать академиков дожидаться, пока Германия вступит в Лигу Наций, прежде чем им воспользоваться?»)

Возвращение Эйнштейна в Германию, однако, было омрачено политической нестабильностью послевоенного Берлина, который превратился в арену многочисленных политических убийств. В 1919 г. были убиты лидеры социалистов Роза Люксембург и Карл Либкнехт. В апреле 1922 г. Вальтер Ратенау – еврей-физик и коллега Эйнштейна, поднявшийся до поста министра иностранных дел Германии, был застрелен из автоматов, когда ехал в своей машине. Несколькими днями позже еще один видный еврей – Максимилиан Гарден – был серьезно ранен в результате покушения.

После убийства Ратенау был объявлен день национального траура, когда из уважения к покойному были закрыты театры, школы и университеты. Миллион человек собрался у здания Парламента, где проводилась погребальная служба; люди стояли молча. Однако Филипп Ленард отказался отменить свои занятия в Институте физики в Гейдельберге. (До этого он даже пытался оправдать убийство Ратенау. В день национального траура группа рабочих пыталась убедить Ленарда отменить занятия, но просителей облили водой со второго этажа дома. Тогда рабочие ворвались в институт и выволокли Ленарда на улицу. Они уже собирались бросить его в реку, когда вмешалась полиция.)

В том же году в Берлине молодой немец Рудольф Лейбус был обвинен в том, что предложил вознаграждение за убийство Эйнштейна и других интеллектуалов, заявив, что «застрелить этих лидеров пацифистского чувства – патриотический долг». Суд признал его виновным, но всего лишь оштрафовал на сумму, эквивалентную $16. (Эйнштейн серьезно воспринял эти угрозы как со стороны антисемитов, так и со стороны психически больных. Одна неуравновешенная русская иммигрантка Евгения Диксон написала Эйнштейну серию угрожающих писем, в которых клеймила его как самозванца, притворяющегося настоящим Эйнштейном; однажды она ворвалась в его дом и попыталась убить его. Но ей не удалось добраться до Эйнштейна: Эльза сумела перехватить сумасшедшую в дверях, обезвредить и вызвать полицию.)

Эйнштейн, видя опасную волну антисемитизма, воспользовался возможностью и отправился в новое мировое турне, на этот раз на Восток. Философ и математик Бертран Рассел в то время ездил с лекциями по Японии, и принимавшие хозяева попросили его назвать несколько самых известных людей современности, которые тоже могли бы выступить в Японии. Он сразу назвал Ленина и Эйнштейна. Поскольку Ленин, разумеется, был недоступен, приглашение было направлено Эйнштейну. Тот ответил согласием и в январе 1923 г. начал свою одиссею. «Жизнь – как езда на велосипеде. Чтобы удерживать равновесие, необходимо двигаться», – написал он.

По дороге в Японию и Китай Эйнштейн получил давно запоздавшее, по мнению многих, известие из Стокгольма. В телеграмме сообщалось, что ему присуждена Нобелевская премия по физике, но не за теорию относительности – его высшее достижение, – а за объяснение фотоэффекта. На следующий год, произнося с некоторым опозданием свою нобелевскую речь, Эйнштейн вновь, как это часто бывало, шокировал слушателей. Даже не упомянув (как все ожидали) в своей речи фотоэлектрический эффект, он говорил только о теории относительности.

Почему Эйнштейну, несомненно, самой заметной и выдающейся фигуре физической науки, так долго не присуждали Нобелевскую премию? Как ни смешно, его кандидатура отвергалась Нобелевским комитетом восемь раз, с 1910 по 1921 г. За это время было проведено множество экспериментов, подтвердивших верность теории относительности. Свен Гедин, член Нобелевского комитета по выдвижению на премию, позже признался, что проблема была в Ленарде, который имел в то время огромное влияние на остальных членов комитета, включая и Гедина. Лауреат Нобелевской премии по физике Роберт Милликен также вспоминал, что Нобелевский комитет по выдвижению, будучи не в состоянии прийти к согласию по вопросу теории относительности, в конце концов дал одному из своих членов поручение оценить эту теорию. «Он тратил все свое время на изучение теории относительности Эйнштейна, но не мог ее понять. Мы не смели присудить премию, опасаясь ошибочности теории относительности».

Как и обещал, Эйнштейн отослал всю сумму Нобелевской премии ($32 000 по курсу 1923 г.) Милеве в счет денег, полагавшихся ей при разводе. Она использовала эти деньги на покупку трех многоквартирных домов в Цюрихе.

В 1920–1930 гг. слава Эйнштейна гремела по всему миру[20]. Газеты добивались от него интервью, его лицо улыбалось с новостных экранов, его заваливали приглашениями выступить, а журналисты готовы были, не моргнув глазом, напечатать любой, даже самый тривиальный факт его биографии. Эйнштейн шутя сравнивал себя с царем Мидасом, только все, к чему прикасался он, превращалось в газетные заголовки. В 1930 г. студенты Нью-Йоркского университета в качестве самой популярной фигуры в мире первым назвали Чарльза Линдберга[21], а вторым – Альберта Эйнштейна, оставив за бортом всех голливудских кинозвезд. Везде, где бы ни появлялся Эйнштейн, одно его присутствие в мгновение ока собирало громадные толпы. Так, 4000 человек устроили едва ли не мятеж, пытаясь раскритиковать фильм, объясняющий теорию относительности, в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке. Группа промышленников даже спонсировала строительство в Потсдаме Башни Эйнштейна – весьма футуристической солнечной обсерватории с вертикальным телескопом высотой около 17 м; строительство было завершено в 1924 г. Эйнштейн пользовался таким спросом у художников и фотографов, мечтавших запечатлеть облик гения, что иногда писал про свою работу: «натурщик».

На этот раз, однако, он не стал повторять собственную ошибку, которую совершил с Милевой, – не пренебрегал женой во время мировых турне. К удовольствию Эльзы, он брал ее с собой на встречи со знаменитостями, членами королевских семей, власть имущими. Эльза, в свою очередь, обожала мужа и буквально купалась в его всемирной славе. Она была «нежной, теплой, по-матерински опекающей, типично буржуазной, [и] обожала заботиться о своем Альбертике».

В 1930 г. Эйнштейн совершил второе триумфальное турне по Соединенным Штатам. Во время посещения Сан-Диего известный юморист Уилл Роджерс заметил: «Он ел с каждым, разговаривал с каждым, позировал каждому, у кого еще оставалась пленка, посещал каждый завтрак, каждый обед, каждую кинопремьеру, каждую свадьбу и две трети разводов. В общем, он показал себя таким хорошим парнем, что ни у кого не хватало духу спросить, в чем же состоит его теория». Он посетил Калифорнийский технологический институт и обсерваторию Маунт-Вилсон, встретился с астрономом Эдвином Хабблом, которому удалось проверить некоторые теории Эйнштейна об устройстве Вселенной. Кроме того, он побывал в Голливуде и получил блестящий прием, достойный суперзвезды. В 1931 г. он и Эльза посетили мировую премьеру фильма Чарли Чаплина «Огни большого города». Толпы людей стремились увидеть хотя бы мельком знаменитого на весь мир ученого в окружении голливудского высшего общества. На премьере, когда аудитория громко приветствовала Чаплина и Эйнштейна, Чаплин заметил: «Люди аплодируют мне потому, что меня понимает каждый, а вам – потому, что вас не понимает никто». Эйнштейн, пораженный накалом чувств, которые способны возбуждать знаменитости, спросил, что все это значит. Чаплин мудро ответил: «Ничего». (Оказавшись в Нью-Йорке в знаменитой Риверсайдской церкви, Эйнштейн увидел свое изображение на витражном окне, рядом с великими философами, вождями и учеными мира. Он не смог не пошутить: «Я мог бы представить, что из меня сделают еврейского святого, но никогда бы не подумал, что стану протестантским святым!»)

Помимо непосредственно физики, у Эйнштейна часто спрашивали мнение по философским и религиозным вопросам. Его встреча в 1930 г. с другим нобелевским лауреатом, индийским мистиком Рабиндранатом Тагором привлекла значительное внимание прессы. Они составили замечательную пару – Эйнштейн с непослушной белой шевелюрой и Тагор с длинной белой бородой. Один журналист заметил: «Было интересно увидеть их вместе – Тагора, поэта с головой мыслителя, и Эйнштейна, мыслителя с головой поэта. Со стороны казалось, что это две планеты сошлись в разговоре». Еще ребенком, прочитав Канта, Эйнштейн начал сомневаться в традиционной философии, которая, как он считал, давно выродилась в напыщенный, но по сути своей упрощенческий балаган. Он писал: «Разве вся философия не написана как будто медом? Выглядит замечательно, пока рассматриваешь, но стоит вглядеться второй раз – и ничего уже нет. Остается каша какая-то». Тагор и Эйнштейн разошлись во мнениях по вопросу о том, может ли мир существовать независимо от существования человека. Если Тагор, как мистик, верил, что человеческое существование принципиально важно для реальности, то Эйнштейн отвечал на это: «Мир, рассматриваемый в физическом аспекте, существует независимо от человеческого сознания». Тем не менее, несмотря на расхождения по вопросу физической реальности, у них обнаружилось немало общего в вопросах религии и морали. В области этики Эйнштейн был убежден, что источником морали является человечество, а не Бог. «Мораль имеет величайшее значение – но для нас, не для Бога, – писал Эйнштейн. – Я не верю в бессмертие личности и считаю этику исключительно человеческим делом, без всякой сверхчеловеческой власти за ней».

Несмотря на скепсис в отношении традиционной философии, Эйнштейн питал глубочайшее уважение к тайнам религии, особенно к природе бытия. Он писал: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа». Кроме того, он считал источником всякой науки благоговение перед тайной: «Все тонкие рассуждения в царстве науки проистекают из глубокого религиозного чувства». Эйнштейн писал: «Самый красивый и глубокий опыт, который может получить человек, – это ощущение загадочного. Это базовый принцип религии, а также любых серьезных начинаний в искусстве и науке». И в заключение: «Если во мне есть что-то, что можно назвать религиозностью, то это безграничное восхищение устройством мира, насколько наука в состоянии его постичь». Самое, возможно, элегантное и недвусмысленное высказывание Эйнштейна о религии относится к 1929 г.: «Я не атеист, и я не думаю, что могу назвать себя пантеистом. Мы находимся в положении дитя, вступающего в огромную библиотеку, заполненную книгами на многих языках. Ребенок знает, что кто-то должен был написать эти книги. Он не знает как. Он не понимает языков, на которых они написаны. Дитя смутно подозревает, что в расстановке книг есть какой-то загадочный порядок, но не знает, какой именно. Таково, мне кажется, отношение даже самого умного человеческого существа к Богу. Мы видим, что Вселенная чудесно организована и подчиняется определенным законам, но лишь смутно понимаем, что это за законы. Наш ограниченный ум не в состоянии охватить ту загадочную силу, что движет созвездиями. Я очарован пантеизмом Спинозы, но еще более восхищаюсь его вкладом в современную мысль, поскольку он первым из философов начал рассматривать душу и тело в единстве, а не как отдельные сущности».

Эйнштейн нередко указывал на различие между двумя проявлениями Бога, которые часто путают в спорах о религии. С одной стороны – это персональный Бог, тот Бог, который отвечает на молитвы, раздвигает воды и совершает чудеса. Это библейский Бог, Бог вмешательства. С другой стороны – Бог, в которого верил Эйнштейн, – Бог Спинозы, тот Бог, что создал простые и элегантные законы, управляющие Вселенной.

Даже находясь в самом центре медийного тайфуна, Эйнштейн чудесным образом никогда не терял сосредоточенности и направлял свои усилия на постижение этих законов Вселенной. Во время трансатлантических путешествий или долгих железнодорожных переездов ему хватало дисциплины, чтобы отвлечься от внешних раздражителей и сосредоточиться на работе. В этот период Эйнштейна больше всего поражала способность его уравнений разрешать, ни много ни мало, устройство самой Вселенной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.