ЧЕТВЕРТАЯ КАРАТЕЛЬНАЯ
ЧЕТВЕРТАЯ КАРАТЕЛЬНАЯ
1942 год, 8 августа — 7 сентября
«В ночь с 7 на 8 августа 1942 г. противник на участке Гористая, Перекрасная, Дровяная сосредоточия 16-й карательный отряд, части 218-й дивизии, придав им танки, артиллерию, авиацию, и 8.VIII 1942 года перешел в наступление. К исходу дня враг вышел на рубеж: Мосиха, Алексине, Шушелово, т. е. продвинулся на 8 км. Бой доходил до рукопашных схваток. Наши отряды предпринимали контратаки. За день боев противник потерял около 500 солдат и офицеров убитыми и ранеными, 3 танка, 1 самолет Х-126, 1 батальонный миномет, 2 пулемета».[53]
Эти строки из политдонесения С. А. Орлова Ленинградскому штабу партизанского движения зафиксировали самое начало тяжелейшей и упорнейшей битвы, продолжавшейся более месяца. Она громыхала над Партизанским краем, то разгораясь, казалось, до предела, то затихая ненадолго, чтобы затем взорваться вновь. Сколько жизней она унесла! Скольких людей искалечила, скольких мирных жителей обездолила, лишила крова, заставила долгие месяцы скрываться в лесах и болотах… Это была четвертая карательная экспедиция гитлеровцев против Партизанского края.
Противник не считался с потерями. Он вводил в бой все новые и новые подразделения, не жалел ни своих солдат, ни техники, вгрызаясь в нашу территорию. На своем пути он уничтожал все живое, сжигал дотла деревни, глумился над мирными жителями.
Как выяснилось впоследствии, враг на этот раз бросил против партизан значительно больше сил, чем когда-либо. К экспедиции были привлечены 218-я пехотная дивизия, 4-й заградительный полк СС, 16-й карательный отряд, специальное бронетанковое подразделение 3-АА, различные части и подразделения, стянутые от Старой Руссы, Пскова, Дно, Великих Лук, Холма, а также части 8-й танковой дивизии, введенные в бой несколько позднее. По существу, гитлеровцы двинули против нас весь свой 39-й армейский корпус.[54]
К этому времени общая обстановка на фронтах Великой Отечественной войны вновь начала складываться не в пользу Красной Армии. Летом 1942 года на советско-германском фронте было сосредоточено 266 вражеских дивизий, из них 193 немецкие — почти в полтора раза больше, чем в 1941 году. Не решившись вести наступление на всем фронте, гитлеровское командование сосредоточило свои войска на южном крыле, создав здесь перевес сил. Пал Севастополь. Советские войска потерпели поражение под Харьковом. Обстановка на юге становилась угрожающей: противник овладел здесь инициативой, его ударные группировки рвались к Волге и Кавказу.[55]
Главной стратегической задачей, решение которой, по замыслу немецко-фашистского командования, должно было обеспечить разгром советских войск и победное завершение войны, для противника стало: «…на севере добиться падения Ленинграда; в дальнейшем намечалось нанести главный удар на юге, уничтожить советские войска западнее р. Дона, овладеть нефтяными районами Кавказа и перевалами через Кавказский хребет, а захватом Сталинграда перерезать советские коммуникации на Волге. Успешное проведение этих операций должно было создать условия для последующего удара на Москву».[56]
Сегодня мы знаем, что советские войска завершили битву на юге блестящими победами под Сталинградом, на черноморском побережье, в горах Кавказа. Но должны были до этого пройти месяцы тяжелейших боев; не вдруг всеобщее ликование и победный звон литавр в стане врага сменились всеобщим же трауром, ознаменовавшим начало второго периода Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.
К осени на всех фронтах разгорелась упорная, страшная, кровопролитная битва. Ведь активность советских войск на любом участке театра военных действий лишала гитлеровцев возможности свободного маневрирования силами, переброски их на направление главного удара.
Возвращаясь к боям, вспыхнувшим в это время на территории Партизанского края, я далек, конечно, от стремления сравнивать их с великой битвой, развернувшейся на юге. Наши масштабы по сравнению с ней были мизерны, рассматривать то и другое в одном ряду нелепо. Но приказ Верховного Главнокомандующего № 227 от 28 июля 1942 года прямо касался и каждого из нас. А суть этого приказа укладывалась в три железных слова: «Ни шагу назад!»
К началу боев в крае сосредоточились значительные партизанские силы: возвратились из рейдов под Псков и Порхов и с ходу вступили в бой 1-я и 4-я бригады, пришла 3-я бригада. Таким образом, вместе с нашей их стало четыре. Военный совет Северо-Западного фронта стремился регулярно снабжать нас оружием и боеприпасами. Но бои были так тяжелы, что доставленных из советского тыла 500 тысяч патронов хватило лишь на три дня, а заброска их в край с каждым днем усложнялась из-за того, что наши лесные аэродромы переходили постепенно в руки врага.
Надо сказать, что на участке моего полка довольно долгое время гитлеровцы даже не пытались начать боевые действия. Они напали на край суеверного направления, затем повели наступление с востока и, наконец, с юга. Но на нашем участке все было тихо. И это несмотря на активные действия наших диверсионных групп, полностью блокировавших железную дорогу на участке Локня — Дно и наносивших врагу ощутимый урон. Вот записи из «Журнала боевых действий полка»:
…В ночь на 20.7 группа ком. взвода отр. «Храбрый» Волкова на участке ж.-д. Дедовичи — Дно взорвала в 5.00 воинский эшелон — 3 платформы с автомаш., остальные крытые вагоны. После взрыва большой пожар. Значит, было горючее…
…В ночь с 21 на 22.7 группа Смекалова (10 чел.) в р-не д. Межник, Смородовка, Клинок на участке ж.-д. Дедовичи — Чихачево взорвала в 14.00 эшелон в 50–60 вагонов… Взрыв произвел Смекалов… Уничтожено: паровоз (16 кг взрывчатки), 6 вагонов пассажирских и теплушек, 316 солдат и офицеров. Повреждено ок. 30 ваг., 600 м полотна. Трое суток движения не было…
…30.7 Группа ком. взвода Цветаева из отряда «Отважный» (5 чел.) на ж.-д. Чихачево — Ашево (д. Канино) подорвала эшелон — 6 товарных вагонов. 5 платформ…
…8.8…Группа Титова… в 2-х км севернее д. Железна утром около 10.00 подорвала эшелон в сост. 1 пасс, вагона, 2-х платформ с танками, 11 товары, вагонов, шедший со стороны Ашево… Уничтожен паровоз, две платформы, 9 товарных вагонов, один пассажирский и до 45 солд. и офицеров…
…11.8 в 1 км южнее разъезда Лозовицы заложен фугас 16 кг группой спецотряда под команд. Евстратова… В 8.00 со стороны Сущево шел ремонтный поезд, состоявший из паровоза и двух платформ, на кот. находилось до 20 солдат. Взрывом уничтожены солдаты, выведен из строя паровоз…[57]
Кроме того, проводили мы в то время и другие боевые операции. 11 августа, например, отряд «Храбрый» разогнал двигавшееся от Подсобляева на Круглово подразделение гитлеровцев из шестидесяти человек, уничтожив около сорока. 16 августа 9 партизан из отряда «Отважный» во главе с командиром отряда Петровым произвели огневой налет на Городовик. Одним словом, полк не сидел сложа руки.
Рассказывая о тех днях, не могу не вспомнить и о нелепейшем случае, лишившем нас в одно мгновенье и командира, и комиссара диверсионного отряда.
6 августа Плохой и Смекалов, сидя в своем шалаше, вели разговор о недавно доставленных в край новых противопехотных минах. Смекалов был уже знаком с их устройством, он что-то объяснял своему командиру, а потом, устав «показывать на пальцах», сбегал за «наглядным пособием»: принес мину в шалаш и положил себе на колени. И Плохой, и Смекалов были опытными подрывниками, они знали в своем деле толк. И все-таки Смекалов что-то сделал не так, в чем-то ошибся…
Когда мы подбежали к тому месту, где только что стоял их шалаш, нашим глазам открылось страшное зрелище. Смекалову взрывом вырвало мышцы внутренней стороны бедер и весь низ живота, но он был еще жив, мы смогли положить его на телегу и отправить в госпиталь. В дороге он умер. А Плохой, который в момент взрыва сидел, склонившись к мине, был отброшен ударной волной в сторону, сильно обожжен, потерял зрение и слух и тоже находился между жизнью и смертью, причем к смерти гораздо ближе.
Это фантастика, но он остался жив. Больше того — вернулся из госпиталя в строй, снова ушел во вражеский тыл и воевал до последнего дня партизанских боев в Ленинградской области. Только на всю жизнь остались на его лице синеющие следы глубоко вошедших пороховых брызг.
* * *
В середине августа я был вновь вызван в штаб бригады. Думал, что на обычное оперативное совещание, однако, приехав, не встретил там никого из командиров полков. Оказалось, что Васильев вызвал для какого-то разговора.
Он встретил меня, как обычно, по-дружески, и, хоть я и ломал себе вначале голову над тем, для чего мог понадобиться комбригу, разговор начался легко и просто. Должен заметить, что в штабе бригады вообще всегда существовала атмосфера удивительной доброжелательности. Здесь никогда и не пахло чинушеством, начальничеством; здесь старший по должности всегда был старшим твоим товарищем, но не «высшим чином», перед которым надо «трепетать»; пришедшие сюда люди чувствовали интерес к себе и к своему мнению, чувствовали к себе уважение. Словом, это был штаб Васильева — по моему понятию, образцовое руководящее звено. В этом смысле для меня он до сих пор остается одним из лучших примеров, хоть повидать на своем веку пришлось мне немало.
Итак, мы беседовали, но по всему было видно, что Васильев не торопится пока перейти к главному. Он расспрашивал о делах в полку, рассказывал о какой-то недавней боевой операции, проведенной, кажется, полком Рачкова, конечно же, о том, как идут бои с карателями, о чем-то еще мы говорили. Но я понимал, конечно, что нахожусь здесь неспроста. Наконец я не выдержал:
— Зачем вызывал-то, Николай Григорьевич? Не томи…
— Ну, поговорить хотел… — улыбнулся Васильев. А потом сказал уже серьезно: — Есть у меня к тебе дело. Только скажи прежде: кто может в полку тебя заменить? Мы тут советовались, но единого мнения пока нет. Как думаешь, Степанов справится?
Много лет прошло с той поры, и я не могу уже, конечно, вспомнить этот разговор дословно. И возможно, читателю покажется странным, что я разволновался. Но я просто похолодел. Я подумал почему-то, что меня снимают. Но за что?
Я смотрел на свои лежащие на столе руки, чувствовал, что изменился в лице, и не находил сил хоть что-нибудь сказать. Видимо, Васильев почувствовал мое состояние. Он рассмеялся:
— Ну-ну… Ты о чем подумал-то? С чего бы это вдруг мы на тебя нападать стали? Или есть за что?
Мне стало легче, и я вымученно улыбнулся. А комбриг продолжал:
— Хочу тебя, Николай Иванович, забрать в штаб. Как ты на это смотришь? Только скажи сначала все-таки о Степанове. Но объективно, принципиально. И без неопределенностей.
Я не мог дать Михаилу Викторовичу плохой характеристики. Точно так же, как не мог говорить о нем расплывчато. Всеми своими делами он заслуживал только добрых слов, причем это было не только мое мнение — любой, наверное, в нашем полку думал так же.
Я говорил долго. О том, как Степанов работает, о том, какой у него характер, об уважении к нему в полку, о том, что он кадровый военный, а это при наличии всего остального немаловажный плюс, если говорить о его назначении на мое место.
— Есть у него, конечно, и недостатки, но кто из нас без них? Словом, лучшей замены нет, Николай Григорьевич, — заключил я.
Васильев слушал меня очень внимательно. Когда я закончил, некоторое время молчал, а потом сказал:
— Стало быть, так, наверное, и решим. А теперь слушай…
Примерно за неделю до нашего разговора в крае было начато строительство линий оборонительных сооружений. Работая над этой книгой, я нашел в одном из архивных документов точную дату — 9 августа: «…командование 2-й партизанской бригады принимает решение создать укрепленный рубеж на участке Серболово, Починок, используя водную преграду р. Полнеть…»[58] И это был не единственный участок, работы начались и на Шелони, и в других местах. По замыслу Васильева, создание линий оборонительных сооружений должно было позволить нам вести бои меньшей кровью, сохранить жизни и партизан, и мирного населения края, сдерживая рвущихся на нашу территорию со всех сторон карателей. На этот раз нам было явно не уйти и от позиционных боев, значит, к ним следовало серьезно готовиться.
В первые дни строительством оборонительных линий руководил Леонид Васильевич Цинченко, временно отозванный из своего полка.[59]
Васильев знал, что в финскую войну я был начальником инженерной службы стрелкового полка и поэтому обладал тем опытом, который сейчас стал необходим. С моим приходом в штаб бригады я должен был первое время заниматься именно строительством оборонительных сооружений.
Я понимал, что отказываться от предложения комбрига нельзя: важность начатого дела совершенно очевидна, его обязательно надо довести до конца, и при этом не просто абы как нарыть окопов, а провести серьезные инженерные работы. Об их масштабе свидетельствуют хотя бы такие цифры: только на линиях оборонительных сооружений, создаваемых на реке Шелони, помимо многочисленных окопов и ячеек охранения предстояло построить 39 огневых точек: 10 одноамбразурных, 14 двухамбразурных, 13 трехамбразурных и 2 четырехамбразурные. Все это требовало опыта и знаний, я обладал ими, значит, отказываться не имел права. Но ведь за прошедшее время я стал боевым командиром! Мне совсем не хотелось идти в тыл, пусть даже на работу особой важности. А мой полк? Я не мог уже даже в мыслях допустить, что когда-то с ним расстанусь. Что же делать?
Короче говоря, я вымучил в конце концов такое предложение: из полка меня отзывают временно, для выполнения задания штаба бригады. Обязанности командира временно исполняет Степанов. Ну, а дальше видно будет. Я пытался хоть как-то выиграть время, Васильеву же мое предложение понравилось потому, что он мог, ничем практически не рискуя, проверить свой выбор. На том и порешили.
* * *
Вместе с адъютантом, все тем же незаменимым Цветковым, имея на руках полученную в штабе схему оборонительных линий, я выехал на место. Времени в моем распоряжении было очень мало. Даже небольшой крюк в 14 километров, чтобы побывать в своем полку, я сделать не мог. В полк полетела радиограмма, а мы с Цветковым, проскакав по лесным дорогам километров пятнадцать, побывав по пути у председателя Дедовичской оргтройки А. Г. Поруценко в Круглово и договорившись с ним о взаимодействии, буквально едва сойдя с лошадей, включились в работу.
Почти трое суток ушло только на знакомство с сооружаемыми линиями укреплений. Я старался получить детальное представление о каждом даже самом малом участке, осмотрел каждую строящуюся огневую точку, каждый окоп, каждую ячейку охранения. По ходу дела рождались все новые и новые идеи. Например, несколько огневых точек, строительство которых было уже начато, я решил превратить в ложные, выбрав для настоящих более удобные места. Кое-где пришлось скорректировать задачи, поставленные перед работавшими на строительстве колхозниками, не имевшими, конечно, представления о том, как строят доты и дзоты: они умели пахать землю, умели срубить прекрасную избу, но таким делом, как теперь, занимались впервые. Подъем или углубление, расширение или переделка амбразур, усиление настилов, укрепление стен, расчистка секторов обстрела, тщательная маскировка огневых точек, обеспечение длительной их жизнестойкости… Все это требовало уймы времени, для сна оставалось его очень мало.
Мне хотелось помимо того, что предусматривалось штабным планом, построить несколько таких огневых точек, о которых в крае мало кто тогда знал. Я сам встречал их не часто, но зато изучил добросовестно: в финскую войну я должен был заниматься их уничтожением и убедился в том, насколько это трудно. Их называли тоже дзотами, но это не совсем верно. Дзот — это деревоземляная огневая точка. Эти же были дерево-земельно-каменные. Строить их просто, но они исключительно устойчивы, их трудно уничтожить даже артиллерийским огнем прямой наводкой.
Из самых крупных бревен рубятся стены. Отступя примерно метр-полтора, ставится второй, внешний сруб. Пропиливаются отверстия амбразур, лазы для выхода. Затем оба сруба незначительно углубляются в землю. Промежуток между внешней и внутренней стенами забивают доверху камнями вперемешку с землей. Затем сооружается потолок — настил в несколько накатов, и все это снаружи прикрывается вновь камнями и землей. Получается сооружение, внешне очень похожее на громадный муравейник. Остается прорыть ход сообщения, расчистить секторы обстрела, провести маскировку — и дзот готов. Попробуй уничтожить!
Если такое сооружение устанавливается на краю леса, что обеспечивает хорошую его маскировку, если оно подкрепляется специальными огневыми точками, обеспечивающими его прикрытие с флангов, то неуязвимость и долговременность участка обороны становятся очевидными.
И несколько таких огневых точек было создано. Одна из них стояла, например, около деревни Нивки — той самой, откуда 5 марта 1942 года начинал свой путь обоз с продовольствием для ленинградцев.
Все работавшие на строительстве прекрасно понимали, насколько важно то, что мы делали. Трудились с утра и до позднего вечера, причем я не помню, чтобы приходилось кого-то подгонять, говорить о чьей-то недобросовестности. Каждый старался сделать все, что было в его силах, поэтому работы велись быстро и качественно. Об их результатах можно судить по такому, например, маленькому эпизоду.
Как-то в гости ко мне заехали Степанов и Казаков, Мы поговорили о делах, о жизни, а потом оба они стали просить меня показать, что такое здесь строится. Я согласился, мы сели на лошадей и поехали к Мухареву.
До деревни оставалось уже метров двести, когда Степанов, которому, видимо, не терпелось увидеть дзот, спросил:
— Ну так где же твоя крепость?
Признаться, я решил показать им огневые точки не только для того, чтобы удовлетворить любопытство своих товарищей, но и чтобы лишний раз проверить, насколько хорошо удалась маскировка объектов. Поэтому я ответил Степанову неопределенно:
— А ты найди, Михаил Викторович, — и указал рукой примерное направление.
Лошадей мы пустили шагом, и времени для того, чтобы хорошенько приглядеться к местности, было достаточно. Но ни Степанов, ни Казаков дзота не увидели. Мы подъезжали к нему все ближе и ближе: вот уже 100 метров осталось, вот уже 50…
Когда Степанов наконец увидел то, что искал, он был поражен — дзот стоял на совершенно открытом месте, в одном из деревенских огородов, и все-таки обнаружить его можно было только с очень небольшого расстояния. Все в точности повторилось и перед дзотом-«муравейником» в Нивках. Я смог еще раз порадоваться хорошо сделанной работе.
А через несколько дней принимать готовые объекты приехал Васильев. Он и раньше приезжал к нам несколько раз, смотрел, как продвигается работа, обычно хвалил. Мы ждали приезда комбрига с радостью — все было сделано на совесть, ничего, кроме похвал, ждать не приходилось. Иными словами, наступал час нашего триумфа.
Но триумфа не получилось. И дело не в том, что Васильев остался недоволен — напротив, понравилось ему все, и он не скрывал этого. Но то, о чем он рассказал после того, как принял объекты, места для радости по поводу собственных успехов не оставляло. А рассказал Николай Григорьевич о той обстановке, которая сложилась к концу августа в крае. Я и не предполагал, что наши дела настолько плохи.
Противник ввел в бой к этому времени такие крупные силы, что противостоять им с каждым часом становилось все труднее и труднее. Наши подразделения отходили постепенно под ударами врага в глубь края. В руки гитлеровцев попали почти все наши аэродромы, доставка с Большой земли оружия и боеприпасов прекратилась. Невозможно стало и эвакуировать тяжело раненных. Мы несли большие потери. И хоть противнику был нанесен серьезный урон — за три недели августа каратели потеряли свыше 3 тысяч солдат и офицеров только убитыми, — это дела не меняло. Гитлеровцы могли, восполняя потери, вводить в бой все новые подразделения, мы же такой возможности были лишены.
Надо было готовиться к самому последнему, самому нежелательному исходу, при котором край — на время, конечно — партизанами мог быть оставлен. Такой исход еще не предрешен, еще ведутся ожесточенные схватки, но оргтройкам дано уже указание об организации лесных лагерей, в которых могли бы укрыться от врага местные жители.
Васильев не был растерян. Как всегда, он был спокоен и тверд, как всегда, трезво анализировал и оценивал обстановку. Мучительно и настойчиво он искал наиболее верный выход из положения, которое ухудшалось буквально на глазах. Но что он мог предпринять! Соотношение сил было слишком неравным…
Я решил, что никаких сомнений относительно того, где сейчас мое место, быть не может, и тут же стал просить Николая Григорьевича отпустить меня в полк. Некоторое время он не соглашался. Но потом, задержав взгляд на сверкавшем у меня на груди новеньком ордене, широко улыбнулся и сказал:
— Ладно, уговорил. Езжай! — И, кивнув на орден, прибавил: — Жди другой.
…Так я снова оказался в 1-м полку.
* * *
Полк мой к тому времени имел далеко не такой вид, как раньше… Нет, он не был обескровлен боями. Выше я писал уже о том, что обстановка на юго-западной границе края оставалась долгое время очень спокойной, Полк таким образом не участвовал пока в боевых действиях. Но именно это стало причиной заметного уменьшения его численности: командование бригады, учитывая затишье на этом участке, отзывало из полка одно подразделение за другим. Было приказано перебросить отряд «КИМ» в направлении озера Цевло, к Холму, отряд «Отважный» на охрану колхозников, убиравших урожай. Вот несколько радиограмм из штаба бригады:
«28.7.42… По распоряжению комбрига откомандировать группу залучских партизан в 1 ОПБ — 30 чел.».
«8.8.42… Отряд к-ве 50 чел. направить немедленно Паревичи распоряжение Головая…»
«28.8.42… Дополнительно направьте 2 группы…»[60]
А вот выписка из «Журнала боевых действий полка»:
«…9.8. — Отряд Котельникова убыл из состава полка на время боевых действий и разместился в н/п Никитине…»[61]
Короче говоря, полк некоторое время состоял практически из единственного отряда «Храбрый». Все это оставляло не так уж много места для оптимизма, но потом, 15 августа, вернулся из-под Пскова Седов со своим отрядом, а к 25 августа возвратился «Отважный». Был еще, правда, диверсионный отряд, но брать его в расчет, готовясь к боям с карателями, не приходилось: он использовался только по прямому своему назначению и все время находился за пределами края. Таким образом, в моем распоряжении оставались только три отряда: Н. Н. Седова, «Храбрый» и «Отважный». Не густо, но воевать можно.
Не прошло и трех дней после моего возвращения в полк, как мы получили приказ сняться с занимаемых позиций и выдвинуться в лесной массив в районе деревень Нивки — Мухарево. Нашей задачей стало прикрытие остававшейся единственной в распоряжении бригады маленькой посадочной площадки для приема самолетов около деревни Татинец. А еще через несколько дней, в самом конце августа, полк был выдвинут на одну из главных южных боевых позиций с задачей противостоять подразделениям 8-й танковой дивизии гитлеровцев, наступавшей на Партизанский край от озера Цевло.
Не успели мы еще как следует осмотреться на новом месте, как меня вызвали в штаб бригады. Располагался он тогда неподалеку, и добрался я быстро. В большом шалаше находились Васильев, Орлов, Майоров и еще два человека, которых я видел впервые. Это были заместитель начальника Ленинградского штаба партизанского движения Н. А. Алмазов и начальник оперативного отдела ЛШПД М. Ф. Алексеев. Лица собравшихся были серьезны и сосредоточенны, разговор состоялся недолгий, но насыщенный чрезвычайно.
К этому времени обстановка в крае обострилась еще более. Каратели добились успеха практически на всех участках, они стремительно продвигались в глубь нашей территории. Кругом шли тяжелые бои. На северном участке в очень трудном положении оказался полк Ефимова, он нуждался в немедленной поддержке. Мне было приказано срочно направить туда отряд «Храбрый». Но в штаб меня вызвали не за тем: такое распоряжение можно было отдать и радиограммой. Я опять получил новое назначение.
На этот раз оно не меняло резко моей судьбы, но ответственность возлагало большую: мне было поручено возглавить все партизанские силы, сосредоточенные на южном участке. В моем подчинении оказались три полка и два самостоятельных отряда: мой полк, 2-й полк нашей бригады, 6-й полк 3-й бригады, отряд Артемьева и отряд «Защитник Родины».
— Бои веди до последней возможности, — спокойно, но твердо говорил мне комбриг. — И, сам понимаешь, помощи не жди. Резервов у нас нет. Отступать нам уже некуда, но людей береги. А Алексеева направь к Ефимову как можно быстрее.
И тут же, заметив, что я хочу что-то сказать, продолжил напористо:
— Понимаю отлично — жалко. Но что поделать? Помолчал секунду, улыбнулся и обнял крепко:
— Ну, ни пуха…
* * *
Прощаясь с Алексеевым, я не знал, что никогда уже не вернется в полк ни он сам, ни его отряд. Нет-нет, не погибнет он, и отряд останется цел, однако война разметет нас, и до самой весны сорок четвертого, до Окончания партизанских боев под Ленинградом, будем мы хоть и в одном общем партизанском строю, но не вместе. Не знал я, конечно, и того, что всего через год станет Алексеев командовать уже не отрядом, а бригадой-7-й ЛПБ.
Итак, «Храбрый» ушел на север, а мы начали готовиться к боям. Как оказалось впоследствии, времени на это нам было отпущено около суток: назначение я получил 3 сентября, а уже 4-го мы отражали первые атаки карателей.
Вместе с командирами подчиненных мне полков и отрядов мы продумали тактику первой встречи с противником. Было решено не встречать вражеские части в лоб основными силами, а выставить на их пути небольшие, но хорошо оснащенные автоматическим оружием заслоны, задачей которых было дезориентировать неприятеля. Они должны были создать только видимость сопротивления, завязать бой, а потом отойти, пропустив наступающих в деревню Глотова. Противник должен решить, что легко справился с нашей обороной. По моим предположениям, гитлеровцы не будут даже разворачиваться в боевой порядок и колоннами пойдут дальше. На выходе же из Глотовы эти колонны попадут под удары наших главных сил с флангов и с тыла.
Мы определили места и порядок действий каждого из подразделений, уточнили детали предстоящей схватки, договорились о том, как действовать, если события начнут разворачиваться не так, как мы предполагали. Оставалось только ждать.
Надо сказать, что наш план удалось осуществить в точности. Наступавших карателей встретил огонь заслона в деревне Лебешево, затем в деревне Красный Борок и, наконец, в Глотове. Эти стычки, как и предполагалось, создали у гитлеровцев полную уверенность в успешном подавлении основных партизанских сил на нашем участке. Они заняли Глотову. Мы ждали начала их дальнейшего движения, чтобы ударить из засад. Но вот странность: уходить из деревни каратели почему-то не спешили. Шло время, и мы стали подумывать даже о том, не останутся ли они здесь на ночь. И тут выяснилось, что причина задержки в деревне проста и прозаична — солдаты занялись вылавливанием гусей, оставленных ушедшими из деревни в один из лесных лагерей жителями. А надо сказать, что птицы этой в деревне было великое множество.
Но в конце концов гуси были переловлены, колонны пехоты показались на дороге и широкой серой лентой потекли в сторону деревень Перстова, Папоротно, Вязовка. Наступил решающий момент.
…Мы выиграли этот бой. Противник бежал, оставляя на земле десятки убитых и раненых. Укрепившись в Глотове, гитлеровцы и после того, как наши подразделения из схватки вышли, долго вели огонь — наобум, для собственного успокоения. Когда же настала ночь, мы применили ту тактику, которую опробовали еще в ходе боев со второй карательной экспедицией: небольшие группы партизан обстреливали время от времени деревню, вызывая сильный ответный огонь противника, всякий раз предполагавшего, что мы начинаем ночной налет. На сон и отдых времени ему мы не дали.
Видимо, поэтому в «Журнале боевых действий» полка запись, касающаяся 5 сентября, выглядит кратко и буднично: «День прошел относительно спокойно». Зато следующая запись другая:
«6.9. — Противник, в 7.00 форсировав реку в районе Глотовы, потеснил отряды 2-го партизанского полка, которые отошли на 400–500 метров. Уточнив обстановку, командование 1-го полка приняло решение двумя отрядами сковывать противника с фронта, третьим отрядом обойти и ударить противнику во фланг. В результате проведения операции противник, неся потери, стал отступать за реку и под прикрытием танка и минометного огня отошел. К 12 часам положение восстановлено».[62]
Тем временем каратели начали решительное наступление на других направлениях. Они стремились нанести заключительный сильный удар из района озера Полисто и одновременно пошли наконец со стороны Чихачево, через оголенный с уходом нашего полка юго-западный участок границы Партизанского края. Правда, как стало известно, двигались гитлеровцы с большой осторожностью, опасаясь, видимо, партизанских ловушек. Но это мало что меняло. Наш полк сражался на южном участке, путь от Чихачево был открыт.
Создавалась угроза захвата всех партизанских сил в плотное кольцо. Теснимые превосходящими силами противника, полки нашей бригады, измотанные месячным боем, понесшие невосполнимые потери, медленно отходили со всех сторон к деревне Татинец. Танки 8-й танковой дивизии немцев, используя пригодные для их продвижения дороги, стали обтекать вырисовывавшееся кольцо окружения, создавая дополнительное, бронированное кольцо, противостоять которому мы уже не могли. Наступала кульминация схватки.
7 сентября каратели заняли Малую Слободу, Гнияицы, Зеленый Клин, Нивки, Круглово, Серболово, Вязовку, Папоротно, Перстову, Ухошино. Таким образом, кольцо окружения почти сомкнулось. Оставался незанятым только шестикилометровый участок между деревнями Глотова и Перстова, но он не мог играть уже никакой роли. Я получил приказ сосредоточить все подразделения южного оборонительного участка в районе Татинца. В двадцать два часа приказ был выполнен.
А около часа ночи меня вызвал к себе комбриг.
— Обстановка требует прорыва твоего полка на запад, под Порхов, — печально, но твердо говорил Васильев. — Если под Порховом будет не закрепиться, иди дальше, под Струги Красные. Возможно, встретишься там с Германом.[63]
Он с бригадой ушел в те районы.
Задание на прорыв из кольца получили и другие подразделения нашей бригады. В крае оставался только штаб с 3-м полком. Наш же полк начал рейдовать.