Крах ближневосточной политики Киссинджера

Крах ближневосточной политики Киссинджера

Рабочий кабинет Ямани находился на втором этаже ничем не примечательного желтоватого здания на полпути между аэропортом и центром Эр-Рияда.

По коридору, соединявшему холл с внутренними помещениями, медленно расхаживали секретари в белых арабских одеждах; стены коридора были увешаны огромными цветными фотографиями нефтеочистительных заводов, буровых вышек и нефтедобывающих установок, высящихся в пустыне.

Обычно в приемной дожидались аудиенции министра не менее дюжины посетителей. Одетые в арабское платье и в западные костюмы, они сидели, глядя в потолок или уставясь в пол, курили, посматривали на часы, гадая, сколько ждать.

Сам министерский кабинет был просто великолепен — огромная, обшитая деревянными панелями угловая комната, посреди которой красовался колоссальный стол в стиле ампир. В том же стиле была выдержана и остальная обстановка — стулья, столики; кроме того, в кабинете стояли большие арабские диваны, уложенные, как это принято у арабов, разноцветными подушками.

В глаза входящему бросалось множество телефонов (казалось, их трезвон не смолкает ни на минуту), коротковолновая рация, которой то и дело пользовался Ямани, и длинные простыни телексов со сведениями о ценах на нефть во всех концах света: к концу дня они скапливались на большом столе, громоздясь пухлыми кипами.

Каждого, кто попадал наконец из приемной в кабинет, по арабской традиции тут же угощали сладким чаем с мятой или кофе с кардамоном. И не один посетитель не отказывался от угощения. Все знали: чашка чая или кофе хоть как-то скрасит те томительные минуты, когда Ямани будет жонглировать телефонными трубками.

* * *

В самом начале ноября 1973 г., когда нефтяное эмбарго действовало в полную силу, а цены были подняты до 5,12 доллара за баррель, произошло, казалось бы, заурядное событие, почти, а то и вовсе не замеченное теми, кто не имел отношения к миру нефтяного бизнеса.

Нигерия устроила аукцион, предложив для продажи одиночную партию своей сырой нефти.

Хотя из-за сокращения добычи общемировой объем продажи нефти сократился в то время лишь на 7% по отношению к уровню, который существовал в сентябре до введения эмбарго, большинством участников аукциона владела настоящая паника.

Нигерийская нефть была продана по 16 долларов за баррель.

Узнав о случившемся, счастья решил попытать и иранский шах. Экономика Ирана находилась в плачевном состоянии. Внешний долг намного превзошел все допустимые границы. Шах между тем намеревался провести в жизнь крайне амбициозный пятилетний план экономического развития. Он остро нуждался в деньгах.

В начале декабря Иран провел аукцион и продал свою нефть по 17,4 доллара за баррель.

Предвидя дальнейшее, Ямани призвал своих коллег не поддаваться гипнозу аукционных цен. Он пытался доказать, что эти цены в значительной степени объясняются введением эмбарго и сокращением добычи. И предупредил:

— Поскольку эти меры имеют чисто политическую природу, они не могут дать нормального экономического эффекта.

Но у шаха было свое мнение на этот счет.

Прошло три недели, и министры шести стран залива, входящих в ОПЕК, встретились в Тегеране.

Шах, решивший воспользоваться небывалым ажиотажем, который воцарился на рынке, сказал министрам, что иранское правительство хотело бы повысить получаемые им отчисления до 14 долларов с каждого барреля, что в действительности означало повышение цен примерно до 23 долларов за баррель.

Ямани прекрасно понимал, что столь резкий скачок цен бросит экономику Запада в штопор. Более того: стремительное повышение цен имело бы нездоровые последствия и для стран-экспортеров. В то же время западный рынок без особых осложнений мог абсорбировать менее резкий прирост цен, и, исходя из этого, Ямани предложил поднять цену на «саудовскую легкую» (рыночный эталон сырой нефти, принятый ОПЕК) до 7,5 доллара за баррель. Но не выше.

Шах, поддерживаемый радикалами, выдвинул компромисс: 12 долларов.

Ямани не хотел сдаваться, но чувствовал, что рассориться в эту решающую минуту с другими экспортерами (и особенно с арабами) значило поставить под угрозу само существование ОПЕК.

Шах просил его дать ответ.

Ямани сказал, что должен посоветоваться с королем. Извинившись, он покинул зал заседаний и поспешил к телефону. Однако ему не удалось дозвониться до Фейсала ни с первого, нм со второго, ни с третьего раза.

Шах так же настойчиво требовал ответа.

После нескольких безуспешных попыток связаться с Эр-Риядом Ямани был вынужден решать за короля, гадая, как тот поступил бы на его месте.

— Это был по-настоящему критический момент, — вспоминает Ямани. — Я принимал решение с огромной неохотой, опасаясь, что последствия столь резкого скачка цен будут очень тяжелыми. В действительности они оказались не такими уж страшными; но тогда я этого не знал. Я боялся, что быстрый рост цен повергнет экономику Запада в глубочайшую депрессию. А я знал и не уставал повторять всем и каждому: если будет плохо Западу, будет плохо и нам.

У Ямани были две возможности. Можно было сопротивляться шаху, рискуя расколоть ОПЕК, или же согласиться с ним, а впоследствии попытаться снизить цены. Он выбрал второе.

Только по возвращении домой Ямани узнал, что, дозвонись он тогда до Эр-Рияда, Фейсал поддержал бы его и высказался против изменения цен.

Баррель нефти стал стоить 11,65 доллара. Всего за несколько месяцев цены выросли в четыре раза.

На пресс-конференции, состоявшейся после совещания, шах выглядел наиболее агрессивным «ястребом» среди представителей стран залива.

— Отныне западные потребители научатся бережливости, — сказал он журналистам. — Все эти баловни судьбы, которые сытно едят три раза в день, имеют собственные автомобили и ведут себя, в сущности, как террористы, забрасывая бомбами всех, кто им не нравится, должны будут пересмотреть привычные представления о привилегированном положении развитых промышленных стран. Ничего, усерднее трудиться никому не вредно.

В словах шаха звучала плохо скрытая зависть.

Но, если бы он и сдерживал себя, избрав менее резкий тон, не было бы сомнений, что эта враждебность в значительной степени направлена против Ямани.

— Саудовцы всегда связывали шаху руки, — отмечает представитель государственного департамента Соединенных Штатов. — Но, заботясь о прочности Павлиньего трона, он никогда не осмеливался публично критиковать «дружественного» монарха. Хотя тот был человеком, с которым шах менее всего хотел сообразовывать свою политику. Поэтому он сделал мальчиком для битья Ямани. Для него это был идеальный способ выражать свою неприязнь к Саудовской Аравии как таковой и к ее королю в частности.

С этим мнением согласен Иан Сеймур из «Мидл ист экономик сервей»:

— Вы говорите, шах недолюбливал Ямани. — Сеймур усмехается. — Ну, это слишком мягко сказано. Когда шаху нужно было обрушить очередной удар на саудовский режим, под руку всегда попадался министр нефти. Публично обвинять Фейсала или Халеда он не мог, и все стрелы летели в Ямани. Он называл Ямани орудием империалистов, но это было лишь фигурой слога, которую следовало понимать примерно так: вы, саудовцы, мешаете Ирану идти его собственным путем. Если кто и был орудием империалистов, так это шах. Конечно, он и Заки смотрели на вещи по-разному. Выступления Ямани носили иной характер: он доказывал, что Саудовская Аравия сохраняет за собой право на часть трофеев, которые достаются империалистам.

Ямани, рассказывая о своих отношениях с шахом, как всегда, остается джентльменом и маскирует истинные чувства с помощью характерных дипломатических оборотов.

— Трудно сказать, как в точности относился ко мне шах, но, спору нет, ему не всегда нравилось мое поведение. Ну и, конечно, меня критиковать было гораздо легче, нежели членов королевской семьи.

Несмотря на публичное противостояние шаха и Ямани (главным образом связанное с деятельностью ОПЕК), в частной жизни они, по-видимому, относились друг к другу отнюдь не враждебно.

В 60?х годах, когда шах проводил медовый месяц в сан-францисском отеле «Марк Хопкинс», случилось так, что Ямани остановился в том же отеле. Он издали увидел шаха и его невесту в коридоре, но не захотел их беспокоить. Вечером того же дня, когда Ямани уже засыпал, в его номере зазвонил телефон. Плохо соображая спросонок, он снял трубку.

— Заки, это Реза.

Ямани не сразу понял, с кем говорит.

— Почему вы меня избегаете? — спросил шах. — Я же видел вас сегодня в коридоре. Прошу вас, отобедайте с нами завтра.

Примерно в те же годы, находясь в Тегеране, Ямани пытался купить несколько черенков виноградной лозы для своего сада в Таифе. Но ему сказали, что вывоз виноградных лоз из Ирана запрещен. Ямани безумно хотелось иметь этот сорт, но он не сказал ни слова никому из членов иранского правительства и, разумеется, шаху. Смирившись, он оставил дело без последствий. Спустя тринадцать лет, после особенно жаркого совещания ОПЕК, шах прислал ему пучок именно этих лоз. По-видимому, он отлично обо всем знал и решил сделать Ямани подарок.

* * *

После скачка цен внимание мировой прессы сосредоточилось на нефти. Газеты наполнились множеством статей, в которых подвергались детальному и всестороннему рассмотрению проблемы нефтяного бизнеса.

Совершенно неожиданное мнение высказал обозреватель Джек Андерсон, лауреат Пулитцеровской премии. Он предположил, что саудовцы, обладая запасом, который трудно растратить и за сто лет, боятся, что высокая цена на нефть чрезмерно собьет спрос и они не успеют сбыть с рук и десятой доли своего богатства.

— Маневрируя в преддверии тегеранской встречи, — писал Андерсон, — саудовцы и Джим Эйкинс, новый американский посол в Саудовской Аравии, настойчиво призывали Киссинджера оказать давление на шаха, использовав в качестве рычага американские поставки оружия Ирану. Но это ни к чему не привело, если не считать рутинного послания Киссинджера, направленного в Тегеран. Шах оставил его без внимания, и администрация Никсона с полным правом могла гордиться, что не запятнала свою репутацию и не пошла на применение силы, чтобы снизить цены на импортируемую нефть.

На вопрос, правду ли говорит обозреватель, Ямани отвечает без долгих раздумий:

— Да. Король Фейсал неоднократно просил Киссинджера побеседовать с шахом. Но это доказывает, что Фейсал не знал истинных намерений Киссинджера. А тот хотел как раз повышения цен. Потому что в конечном счете рост цен свел бы к минимуму зависимость Америки от импорта. По-настоящему высокие цены стимулируют поиск новых месторождений внутри страны, разработку альтернативных источников энергии и тем самым приводят к постепенному уменьшению зависимости от покупок нефти за рубежом. Именно к этому и стремился Киссинджер. Он хотел подорвать могущество арабов, прямо зависевшее от нефти, хотел выбить из рук арабов их мощное оружие. Решить эту нелегкую задачу можно было лишь единственным способом — добиться повышения цен на нефть.

Таким образом, и у Киссинджера, и у шаха были свои причины желать роста цен.

Это подтверждает и Хамед Захри, иранец иракского происхождения, бывший в течение десяти лет пресс-секретарем ОПЕК.

— Иран хотел купить самолеты. А Никсон и Киссинджер в то время стремились вооружить эту страну. Им нужен был сильный Иран. В распоряжении Ирана было единственное средство добыть деньги — поднять цены на нефть. Есть основания подозревать, что Киссинджер и внушил шаху эту мысль. Мол, проблемы нет: увеличьте цены, а на выручку купите самолеты.

Как и Ямани, Захри убежден, что, вздувая цены в 1973 г., шах действовал по тайному наущению американцев.

— Но, думаю, имел значение и еще один фактор. После вьетнамской войны экономика Соединенных Штатов находилась в не слишком завидном состоянии, особенно если сравнивать с Японией или Германией. Единственное, чем американцы могли затормозить развитие японской и германской экономики, — это добиться повышения цен на нефть, от которой обе эти страны столь сильно зависели. Шах и Киссинджер сварганили это дело общими усилиями. Вы всерьез верите, что все телефоны в Тегеране могли внезапно испортиться? Иранцам, чтобы выполнить свою роль, в ту минуту надо было каким-то образом нейтрализовать Ямани, не дать ему проконсультироваться с Фейсалом. И они отключили телефоны.

Как ни странно это прозвучит, мы вправе утверждать, что король Фейсал относился к Генри Киссинджеру весьма и весьма сдержанно. Фактически, указывает Джим Эйкинс, отношение короля к Киссинджеру во многом граничило с недоверием.

— Дело в том, что Киссинджер ему лгал. До того, как Киссинджер поднялся наверх, Фейсал был чрезвычайно расположен к Америке. Я много раз подолгу беседовал с королем и после этих бесед говорил себе: смотрите-ка, вот кто на самом-то деле американский министр иностранных дел. У короля было прекрасное чувство истории. Он готов был делать все, что отвечало интересам Америки, именно Америки, а не Израиля. С ним легко было находить общий язык. Возможно, я как никто другой помог Киссинджеру наладить контакты с королем. А Киссинджер показал себя заправским мошенником.

Заметим справедливости ради, что Эйкинс и Киссинджер никогда не питали друг к другу пылкой симпатии.

И это еще мягко сказано.

Эйкинс был назначен в Саудовскую Аравию в конце 1973 г. Но не захотел играть по правилам Киссинджера, и тот очень быстро отозвал его обратно.

Как и во всех подобных случаях, на конфликт между Эйкинсом и Киссинджером можно посмотреть и с другой стороны. Вот что по этому поводу говорит старинный и близкий друг Киссинджера:

— По убеждению Джима, он знал арабов лучше, чем Киссинджер, чем вообще кто-либо другой. Поэтому он не выполнял указаний Генри, если не был с ними согласен. Спору нет, и Генри вечно ставил подножки своим послам, на это он был великий мастер.

Таким образом, в суждения Эйкинса о Киссинджере можно внести известные поправки.

— Эйкинс — один из самых заносчивых людей на свете, — утверждает Джордж Балу. — Болезненное самолюбие Джима бросается в глаза всякому, кто с ним сталкивается. Он очень талантлив и очень агрессивен. Еще до своей отставки Эйкинс сказал мне, что ему не усидеть на этом посту. По его словам, Генри Киссинджер вышел из доверия у арабов. В самом деле, войне 1973 г. положила конец челночная дипломатия Киссинджера. И арабы до сих пор убеждены, что Киссинджер тогда их предал. Если смотреть на случившееся с их точки зрения, так оно и есть.

По мнению Эйкинса, у Киссинджера ум устроен так же, как у Меттерниха.

— Меттерних был способен говорить императору одно, королю Пруссии — другое, королю Франции — третье и так далее. А к тому моменту, как дело доходило до сопоставления, сама ситуация была уже совершенно иной, и все забывалось. Но Киссинджер, видимо, не понимал, что со времен Меттерниха мир изменился. И выходить сухим из воды стало не так просто. Теперь его послания сопоставляли очень быстро. Первая реакция была такой, на какую он и рассчитывал. Его партнеры думали: «Наверное, мы ошиблись. Американский министр иностранных дел не может лгать». Но очень скоро они убеждались, что Киссинджер и в самом деле лгал. И если бы в период, предшествовавший гибели Фейсала, Киссинджер сказал королю: «Гарантирую, что завтра солнце встанет на востоке», король сказал бы своим советникам: «Не стоит торопиться: посмотрим, что будет».

Если верить уже упомянутому близкому другу Киссинджера, проблемы в его отношениях с арабами отчасти объяснялись тем, что Киссинджер был не только американцем, но всегда оставался и европейцем.

— Он так и не усвоил до конца американское чувство дисциплины во всем, что касается правды и лжи. Обычно для американцев между этими понятиями пролегает абсолютно ясная граница. Для европейцев и для арабов эта граница может быть не столь отчетливой. Американцы, как правило, терпеть не могут, когда разным людям говорят разное. Но этого нельзя сказать о каждом европейце и о каждом арабе. По-моему, Эйкинс несколько преувеличивает, сравнивая Киссинджера с Меттернихом, хотя в какой-то степени это и справедливо. Но, может быть, Фейсал не любил Киссинджера просто потому, что тот был евреем.

Ямани возражает:

— Это не имеет никакого отношения к делу.

По признанию Ямани, и он сам, и Фейсал не были большими поклонниками Киссинджера, но король никогда не заговаривал о его вероисповедании.

— Ни единого раза. Фейсалу, как и мне, это было совершенно безразлично. Видите ли, я уважаю всех умных людей, а Киссинджер исключительно умен. Достаточно посмотреть ему в глаза, как сразу в этом убеждаешься. А иметь дело с умным человеком — независимо от того, разделяет он ваши взгляды или нет, — всегда приятно. Тут рождается своего рода азарт. Конечно, я отдавал себе отчет, что Киссинджер не вполне нейтрален. Но это не мешало мне иметь с ним дело — хотя бы потому, что не приходилось выбирать.

Во время поездки в Саудовскую Аравию в начале 1975 г. Киссинджер продемонстрировал высочайшее искусство дипломатического политеса, расточая прямо в лицо неумеренные похвалы королю Фейсалу. Однако, вернувшись в гостиничный номер и оставшись наедине со своими сотрудниками, он с таким же жаром принялся его бранить.

Поскольку филиппика, произнесенная Киссинджером, появилась в отчете ЦРУ, можно предполагать, что номер прослушивался.

По поводу утверждения Эйкинса, будто Киссинджер вел себя с арабами как «заправский мошенник», Ямани замечает:

— Эйкинсу, конечно, виднее, потому что он получал необходимую информацию. Я не был в курсе переговоров, которые Киссинджер вел с египтянами, сирийцами и иранцами. Но Эйкинс несколько раз говорил мне, что Киссинджер водит арабов за нос. Как посол, он был вынужден держать язык за зубами, к этому его обязывало положение. Но то же самое нам говорили и многие другие. Помните и о том, что Фейсал был очень проницателен: мне иногда казалось, он умеет читать человеческие мысли. Правда, он никогда не подал бы виду, обнаружив, что Киссинджер нам лжет. Он умел держать роль до конца.

Если бы Киссинджер вел себя иначе, Фейсал едва ли занял бы столь жесткую позицию во время их последней встречи, когда вновь обсуждалась проблема мира на Ближнем Востоке.

Эта встреча состоялась в феврале 1975 г. Накануне умер саудовский министр иностранных дел, и Фейсал попросил Ямани встречать Киссинджера от имени правительства.

Ямани встретил гостя в аэропорту и доставил его во дворец. Во время беседы, которую они вели по дороге из аэропорта в Эр-Рияд, Ямани заметил, что государственный секретарь держится крайне напряженно.

Целью Киссинджера было заключить второе израильско-египетское соглашение об отводе войск.

Но, когда он изложил свой план в королевском кабинете, Фейсал не согласился. Король сказал, что второе соглашение должно быть заключено между Израилем и Сирией.

Киссинджер убеждал Фейсала не мешать ему, обещая, что он сначала добьется соглашения между Израилем и Египтом, а затем уже между Израилем и Сирией.

— Нет, — сказал Фейсал. — Я на это не пойду.

— Мы приложим все усилия, чтобы соглашение между Израилем и Сирией было заключено сразу же после израильско-египетского соглашения, — пообещал Киссинджер.

— Нет, — повторил Фейсал. — Я буду против. Сначала — соглашение между Израилем и Сирией.

Так продолжалось еще некоторое время.

Как говорит Ямани, Фейсал хотел настоящего — полного и всеобъемлющего — урегулирования.

— Вопрос был принципиальный, потому что без всеобъемлющего урегулирования конфликт продолжался бы до бесконечности. На первом этапе Израиль должен был прийти к соглашению с теми, кто участвовал в военных действиях, — с Египтом и Сирией. Мы говорили об отводе войск, это мыслилось как подготовительная фаза для окончательного урегулирования. А затем, к примеру, должны были начаться переговоры с Иорданией. Но в первую очередь шли египтяне и сирийцы. По убеждению Фейсала, американцы должны были настоять, чтобы Израиль начал переговоры с Египтом, а потом с Сирией, ибо это был единственный способ начать мирный процесс.

План Киссинджера представлялся Фейсалу слишком узким.

— Король понимал: если решить только египетскую проблему, Египет окажется в изоляции среди стран арабского лагеря, а сирийская проблема останется нерешенной. К этому, безусловно, и вел дело Киссинджер.

После окончания встречи Ямани проводил шефа государственного департамента обратно и аэропорт.

Киссинджер, как и раньше, держался очень нервозно. Он все время повторял: «Теперь мы не сможем заключить второе соглашение между Израилем и Египтом». Он понимал, что без одобрения Фейсала подписать это соглашение не удастся. Египет никогда не станет действовать вразрез с волей Фейсала.

Спустя месяц Фейсал был убит.

И Киссинджеру удалось добиться соглашения между Израилем и Египтом.

Это не означает, разумеется, что между этими двумя событиями существовала какая-то связь. Хотя одно время и ходил слух, что в убийстве Фейсала замешано ЦРУ.

Ямани решительно опровергает эти домыслы.

— Любое событие обрастает сплетнями. Но эта версия не получила никаких подтверждений.

Здесь Киссинджера готов защищать даже Джеймс Эйкинс.

— Ко времени гибели Фейсала Генри Киссинджер полностью утратил доверие Саудовской Аравии и других стран арабского мира. И поскольку юный убийца Фейсала приехал в страну прямо из Соединенных Штатов, где имел серьезные неприятности с полицией и едва не попал за решетку, многие решили, что он был наемным агентом ЦРУ и что Киссинджер или ЦРУ причастны к убийству Фейсала. Меня трудно назвать апологетом Киссинджера, но эта история стала одним из главных камней преткновения в моих отношениях с жителями Ближнего Востока. И до сих пор приходится им доказывать, что в ней нет ни грана правды. Они рассуждают так: Киссинджер увидел, что Фейсал больше не приносит пользы, что им нельзя манипулировать, как раньше, и решил от него избавиться. Когда имеешь дело с арабами, часто сталкиваешься с этой особенностью. Они слишком торопятся с выводами. Дедукция — это их конек. И они готовы считать любое дедуктивное рассуждение неопровержимым доказательством.

Если бы не тогдашние действия Киссинджера, считает Ямани, ближневосточная ситуация сейчас была бы более предсказуемой.

— Важно ответить на один вопрос: действительно ли американцы при Киссинджере хотели полного и всеобъемлющего урегулирования или только старались сбить пламя и на неопределенное время законсервировать ситуацию; а там, глядишь, об урегулировании уже не было бы речи? Израиль и дальше оккупировал бы территории, захваченные в 1967 г., а потом их аннексировал. Я вижу вещи именно так, и, думаю, все, кто следит за событиями на Ближнем Востоке, разделяют мои взгляды.

По словам Ямани, ничего не изменилось и тогда, когда президентом стал Джеральд Форд. Архитектором американской внешней политики по-прежнему оставался Киссинджер.

— Я впервые встретился с Фордом в начале 1974 г., когда он был вице-президентом. Он, кажется, не слишком хорошо разбирался в нефтяном бизнесе. Но я от него многого и не ждал. К тому же он лишь начинал знакомиться с проблемами Ближнего Востока. Кто хорошо разбирался в наших проблемах в ту пору, так это Уильям Саймон. Он очень трудолюбив, и мы с ним прекрасно ладили. Я даже останавливался у него дома в Вашингтоне. Помню, однажды я проснулся рано и выглянул в сад: Саймон уже сидел за работой, разбирая огромную пачку документов.

В 1976 г., когда президентом был избран Картер, Киссинджер получил отставку.

— Мы в то время думали, что дальнейшее зависит от поведения Израиля. Если он всерьез говорит о мире, инициативы Картера могут стать шагом вперед. Если нет, они обернутся шагом назад.

Активность Картера привела к заключению кэмп-дэвидских соглашений, подписанных в 1978 г. президентом Египта Анваром Садатом и премьер-министром Израиля Менахемом Бегином. Решения, принятые той осенью в горах Мэриленда, заложили основу для мирного договора между Египтом и Израилем, который был подписан следующей весной.

Мир надеялся, что кэмп-дэвидские соглашения положат конец ближневосточному конфликту.

Ямани, оставаясь неисправимым прагматиком, понимал, что этого не случится.

— Кэмп-Дэвид был направлен на то, чтобы изолировать Египет от арабского мира и ослабить единый фронт, которым выступали арабы. Израильтяне получали возможность перевести дух и могли сколь угодно долго сохранять за собой западный берег, а потом без труда аннексировать захваченные территории, официально объявив их частью Израиля.

Единственным позитивным результатом кэмп-дэвидских соглашений он считает возвращение Синайского полуострова.

— Но не более. История покажет, что единственным выигрышем для нас было возвращение Синайского полуострова, тогда как изоляция Египта быта чистым проигрышем. Поймет ли Израиль когда-нибудь всю важность справедливого и мирного урегулирования ближневосточного конфликта, особенно палестинской проблемы, остается неясным.

Под «справедливым и мирным урегулированием» Ямани понимает прежде всего возвращение всех территорий, оккупированных в 1967 г.

— Но этим дело не исчерпывается, ведь самое главное — удовлетворить законные права палестинцев. Палестинцы должны жить как люди. Они хотят вновь ощутить свою государственность, образовав федерацию с Иорданией или создав независимое государство. Любой приемлемый для них вариант решил бы проблему.

Остается, однако, вопрос об Иерусалиме.

— Если Иерусалим не будет освобожден, если мусульмане не получат права посещать его без каких-либо ограничений и молиться в мечети Аль-Акса, дело не будет доведено до конца. Израиль должен прекратить оккупацию восточного Иерусалима и предоставить мусульманам всего мира свободный доступ к их святыням — наравне с представителями всех других конфессий, для которых Иерусалим является святым городом.

Во время кэмп-дэвидских переговоров ходили слухи, что в действительности Саудовская Аравия, которую тогда возглавляли король Халед и кронпринц Фахд, рекомендовала египтянам заключить соглашения с израильтянами и первыми сделать шаг к миру. Но саудовцев не поддержала более воинственная часть арабов, и они были вынуждены отступить.

— Да, так считали многие, — говорит Ямани, — но мы это официально опровергли. Боюсь, что по этому вопросу мне нечего добавить.