Здравствуй, Родина!

Здравствуй, Родина!

Эшелон двигался медленно, с трудом переползая через деревянные, наскоро возведенные мосты. Не забыть, как переезжали, например, через Тиссу. Длинный и высокий деревянный мост скрипел, вздрагивал, готовый рухнуть под тяжестью поезда. Люди буквально не дышали, ожидая минуты, когда их вагон наконец окажется по ту сторону реки.

От станции Сегет начиналась широкая колея. Нужно было делать пересадку. Здесь мы заночевали. Холодная карпатская ночь тянулась долго. Уже на вершинах гор играли первые лучи солнца, а в ущелье, где находилась станция, царил еще сумрак, на шпалах и крышах вагонов серебрился иней. Мы с Тамарой продрогли до костей.

Эшелон подали в полдень. Мы сели в прокаленный на солнце товарный вагон и с наслаждением растянулись на нарах. Вскоре поезд, громыхнув буферами, покатил нас к родной земле. Под вечер он остановился, в вагон вошли наши пограничники.

«Ура!» — прокатилось по эшелону.

Люди выскакивали из вагонов, обнимались, кричали, радуясь встрече с родной землей.

 — Вот она, родимая! — пересыпая в пригоршнях землю, говорил усатый пожилой солдат. — Дорого мы за тебя заплатили…

В Москву приехали дождливым утром. Было по-осеннему прохладно и сыро. Под ногами чавкала грязь.

 — Не успела еще прибраться матушка Москва, — говорит кто-то из приезжих.

 — Приберемся, теперь приберемся, дай срок, снова заблестит, как прежде, — отвечает ему другой.

В метро народу полно, и все спешат. Мы уже отвыкли от этой сутолоки, как вообще от гражданской жизни. Даже мирные слова и понятия позабылись. В самом деле, на войне знали мы не реки, а водные рубежи, не горы, а высоты, ночевали не в деревнях, а в населенных пунктах. Не было там рабочих и служащих, колхозников и студентов, а были солдаты и офицеры. Они шли не куда им нужно, а передвигались по заранее намеченным маршрутам…

Первое время мы чувствовали себя затерянными в огромном городе. Но так было только вначале. Москвичи с уважением и вниманием относились к фронтовикам.

Два дня мы с Тамарой бродили по Москве, ходили в кино, побывали в театре. На третий день я зашел в академию сдать направление. Здесь узнал, что вступительные экзамены начнутся через восемь суток. Что можно сделать за это время? Поехать в Красноярск, повидаться с матерью?

 — А может быть, надо к испытаниям подготовиться? — спрашивает Тамара.

 — Все, что приобрел за войну, не забуду, а забытое — за неделю не вспомнишь, — отвечаю ей. — Поедем в Красноярск.

Через три часа мы уже покачивались в мягком вагоне скорого поезда, который мчался из Москвы на восток. Война не прошла по этим местам, но последствия ее чувствовались и здесь. Станции все еще были забиты людьми, сновали воришки, разболтанные девчата.

В Красноярск приехали ранним сентябрьским утром. На той стороне Енисея переливались в лучах солнца разрисованные осенними красками леса. Нигде нет, пожалуй, такого яркого колорита красок в природе, как здесь, в отрогах Саянских гор. А какой воздух! Кажется, не вдыхаешь, а пьешь, как нектар. Не спеша идем по перрону. Вдруг слышу знакомый голос:

 — Анатолий, змей каленый!

Это же любимые словечки Архипа Живодерова. С ним мы вместе учились в землеустроительном техникуме, а потом работали землемерами.

Архип — в погонах старшего лейтенанта, был на фронте, теперь ехал служить на восток. Разговорились, вспомнили товарищей. Многие не вернулись с войны, среди них и наш однокурсник Василий Горячев. О нем писали во фронтовой газете. Погиб он геройски при отражении танковой атаки противника. Несколько машин подбил из своей противотанковой пушки, а когда кончились снаряды, обвязался гранатами и бросился под фашистский танк.

Только простился с Архипом, как со стороны Базайхи подошел рабочий поезд. В нем, конечно, тоже оказалось немало знакомых. Первым увидел дядю Александра, друга моего отца. Как он изменился! Был могуч, как сибирский кедр, а стал сгорбленным стариком. Мы обнялись. На глазах у дяди Александра выступили слезы.

 — У меня ведь всех троих… — И старый солдат заплакал.

Я не знал, что ему сказать в утешение. Да и что скажешь?

Около нас образовался кружок односельчан. Объятия, поцелуи, дружеские рукопожатия. Многие сквозь слезы вспоминают не вернувшихся с фронта. Вот они, родители тех солдат-сибиряков, которые отстояли Москву и волжские рубежи.

 — Поезжайте в Базайху, там сами увидите: редкий дом, где не побывала беда, — говорит дядя Александр, прощаясь.

 — Вот так же не встретят дома Мотузку, Будаева и других, которые остались там, на полях Украины, Польши и Германии, — с грустью говорит Тамара.

Легкое, праздничное настроение, которое владело нами все эти дни, уступило место горьким раздумьям. Здесь, в глубоком тылу, особенно остро воспринимались невзгоды войны.

Осматривая город, мы незаметно дошли до горисполкома. Я решил попросить там машину, поскольку автобусы до нашей Базайхи тогда не ходили.

 — У нас нет машины, — равнодушно ответил служащий, к которому я обратился.

Тогда я пошел прямо к первому секретарю краевого комитета.

 — Чем могу служить? — спросил у меня седовласый человек в зеленой гимнастерке.

 — Мне нужна машина доехать до Базайхи. В моем распоряжении только сутки, ждать поезда нет времени, а хочется повидать мать.

 — К сожалению, свободных машин у нас нет, — секретарь не без смущения пожал плечами.

 — А ваша? Мне ведь всего на двадцать минут.

 — Как в атаку пошел, — сказал, улыбаясь, секретарь. — Хорошо, машина будет у парадного. — И он протянул мне руку.

Через двадцать минут мы подъезжали к тому самому домику, который я оставил несколько лет назад. Вот березка, которую я посадил, когда учился в техникуме, вот наши скороспелые ранетки, выдерживающие сорокаградусные морозы. Меня охватило волнение. И Тамара взволнована. Как-то встретятся они с моей матерью?

На крылечке, том самом маленьком крылечке, которое мы сделали с отцом, появилась мать. Сначала она замерла от неожиданности, а потом, не помня себя, бросилась навстречу, маленькая, постаревшая. Мать прижалась ко мне, заливаясь слезами, а когда опомнилась, поцеловала Тамару и заговорила с ней так, будто они были давно знакомы. У крыльца она остановила нас властным движением руки и приказала подождать. Мы молча стояли в ожидании следующей «команды».

Через три минуты на пороге дома появилась мать, держа на вытянутых руках икону. Выполнив все церемонии, которые полагались по старому обычаю, она ввела нас в дом. В доме было чисто, опрятно, но отсутствие хозяина чувствовалось сразу. Отец умер полтора года назад. Не дожил старый солдат до встречи с сыном.

Вечером собрались родные и знакомые. Посидели за скромным столом — с продуктами было тогда трудно, их получали по карточкам.

На следующий день мы уехали, нужно было в срок прибыть в академию.

 — Как же так, а я думала, приедешь с женой и будешь жить дома, война-то ведь кончилась, — говорила мать перед отходом поезда.

 — Я, мама, кадровый военный, летчик-истребитель, буду летать, сколько хватит сил.

 — А как же дом?

 — Что же дом? Вот поступлю в академию, устроюсь — и приезжай к нам.

 — А я-то думала, немцев победили, американцы — союзники, значит, войны не будет и армию распустят.

 — Если бы это было возможно, — вздохнув, ответила за меня Тамара.

Через несколько минут наш поезд отошел от перрона. Маленькая седая мать стояла на платформе и плакала, не утирая слез.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.