Отчаявшийся ребенок в искаженном мире: «Дикая утка» и опасная двусмысленность речей

Отчаявшийся ребенок в искаженном мире:

«Дикая утка» и опасная двусмысленность речей

В начале 1870-х годов Ибсен и Брандес начертали слова «Правда» и «Свобода» на своем знамени. Правда в их понимании должна была духовно освободить человека и обеспечить ему независимое и радостное существование. Но может ли эта идея быть актуальной для всякой эпохи и во всех отношениях? Вряд ли Ибсен всерьез задавался этим вопросом в ходе работы над «Дикой уткой». Когда герой этой драмы выступает поборником правды, которая вовсе не «освобождает», а, напротив, ломает жизнь близких, — публика остается в недоумении. Из газетных статей того времени мы узнаём, что многие чувствовали себя дезориентированными. И мало что изменилось с тех пор, как драма вышла в свет. По сей день об этой драме высказываются прямо противоположные мнения, хотя большинство, пожалуй, склонно полагать, что поборник правды Грегерс Верле является фигурой однозначно отрицательной.

Ибсен в письме к издателю объясняет, почему он сменил тенденцию и больше не верит в освобождающую силу правды. В том же письме драматург предсказывает, что критики и интерпретаторы получат возможность вступить друг с другом в перепалку по поводу его новой пьесы.

В частности, Ибсен писал: «Эта новая пьеса в некотором отношении стоит особняком в моем драматическом творчестве; ее исполнение во многом отличается от моих предшествующих драм… Критики, я надеюсь, найдут о чем писать; во всяком случае, им будет достаточно материала для споров и толкований».

Что имеет здесь в виду Ибсен, до сих пор не ясно. Но очевидно, что правда Грегерса Верле подлинна. Герой разоблачает ложь, поселившуюся в доме Экдала. Обитатели дома в течение многих лет живут в мире иллюзий. Они не видят реально существующего мира. Одна только Гина все видит и знает — именно она и хочет воспрепятствовать тому, чтобы Грегерс поселился с ними под одной крышей. По ходу действия прозревают и другие члены семьи Экдалов.

Грегерс Верле был убежден, что такое прозрение сделает их жизнь гораздо лучше, правдивее и свободнее, но происходит прямо противоположное. И он, знающий правду и желающий людям добра, в сущности, разрушает их жизнь. В доме Экдала правда становится смертоносной и приводит к одной из самых потрясающих трагедий среди тех, которые изобразил Ибсен.

Проповедник истины Грегерс прав, что его друга Ялмара обвели вокруг пальца, а семья Экдалов сильно зависит от «столпа общества» фабриканта Верле — гораздо сильнее, чем полагает Ялмар. Когда же от осознания истины всем становится только хуже, возникает вопрос, уж не прав ли скептик доктор Реллинг, которому в одном из набросков к драме принадлежит реплика: «Большинству правда уже не приносит пользы». Можно понять тех, кто в 1880-е годы и позже полагал, что в «Дикой утке» наконец торжествует «дух компромисса», а Ибсен предстает раскаявшимся идеалистом. Грегерс же — это не кто иной, как Бранд, разочаровавшийся в своих иллюзиях после двадцати лет напрасного служения правде.

Однако вскоре выяснилось, что в Ибсене отнюдь не умер романтик, верящий в прогресс и надеющийся на светлое будущее. В «Росмерсхольме», вышедшем через два года после «Дикой утки», главный герой опять — хотя и не столь решительно — поднимает знамя борьбы за правду и свободу в нездоровом обществе. В речах и письмах Ибсена также по-прежнему выражается вера в прогресс и «третье царство» будущего. В то же время мы слышим его голос, с пессимизмом говорящий о том, что человечество идет по ложному пути. Этот голос в «Дикой утке» принадлежит доктору Реллингу.

Ибсену присуще как оптимистическое, так и пессимистическое видение будущего, причем он не склоняется окончательно ни к той, ни к другой точке зрения. В центре внимания драматурга — постоянная борьба разных взглядов на жизнь, идеалов и мнений. И позицию самого автора определить нелегко.

Двойственность драматургической интерпретации

Такого рода двоякое освещение характерно для маленького мира «Дикой утки» — и оно же делает драму необычайно сложной. Особенно эта двойственность характерна для Ялмара Экдала. Он трагическая фигура, поскольку не может смотреть правде в глаза, — и в то же время комическая, ибо тщетно пытается сыграть роль героического персонажа. Сам Ибсен использовал слово «трагикомедия», когда посмотрел постановку пьесы в Королевском театре Копенгагена в 1898 году. По его мнению, в этой постановке было слишком много от фарса, замысел пьесы был искажен. «Это должна быть трагикомедия… в противном случае непонятно, почему погибает Хедвиг», — говорил Ибсен.

В данном случае Ибсен заостряет внимание на сцене смерти Хедвиг. Но тема ребенка, весьма значимая для драмы, раскрывается не только через этот образ. Когда Ибсен начинал работу над «Дикой уткой», его определенно интересовала судьба ребенка в мире взрослых. В черновых набросках он писал: «Переживание Грегерсом первых и самых глубоких страданий детей. Это не любовные мучения; нет, это семейные страдания — то мучительное, что есть в отношениях домашних…» Здесь же Ибсен указывает на то, что теряет ребенок, становясь взрослым: в нем ослабляется инстинктивное начало — за счет развития логического мышления.

В окончательной версии драмы немало намеков на то, что Грегерс, будучи ребенком, негативно воспринимал отношения между родителями и однозначно был на стороне матери. Спустя много лет он сохранил неприязнь к отцу, оставаясь все тем же «травмированным ребенком». Грегерс по-прежнему инстинктивно боится принимать мир таким, какой он есть. Никто не может поколебать в нем мнение об отце или о друге детства Ялмаре, которым он восхищается. Но Грегерс в этой драме не единственный, кто так и не смог освободиться от пут своего небезоблачного детства. Ялмар неоднократно говорит Грегерсу, что он тоже сохранил в себе детскую душу. На общем фоне драмы это качество во взрослом человеке можно воспринимать двояко: как негативно, так и позитивно.

Было несколько причин тому, что Ялмар рано сделался «ущербным». Дело не только в несчастье, которое привело к социальному падению семьи. По мнению доктора Реллинга, всему виной — неправильное воспитание Ялмара двумя его незамужними тетками. Многое указывает на то, что доктор прав, когда говорит о ранней потере Ялмаром чувства реальности — с ним всегда обходились как с принцем, что отнюдь не соответствовало его настоящему положению. Таким образом, в характере Ялмара мы видим роковое несоответствие между субъективным миром представлений и объективным миром реальности.

Желая укрыться от этого злого и искаженного мира, и Грегерс, и Ялмар, будучи детьми, искали убежища в мире грез. Первый прятался от отца в «прекрасное» одиночество в горных штольнях. Второй укрывался в семье, где он мог переложить всю ответственность на других и вместе со своим «ущербным» отцом уйти в мир фантазий на чердаке дома.

Но на этом и заканчивается сходство характеров Грегерса и Ялмара. Грегерс, вопреки всему, не смирился, он по-прежнему ищет свободной и полнокровной жизни — того, что на символическом языке драмы называется «увидеть небо и море» (3: 673). Смирение олицетворяет образ подстреленной утки, которая вроде бы сумела приспособиться к жизни на чердаке и тем самым забыла о своей естественной жизни. Но Грегерс прав, когда говорит, что для утки такая жизнь неестественна. В его глазах семья Экдалов вынуждена вести именно такую жизнь.

Проблема, над которой Грегерс и Ялмар бьются каждый по-своему, затрагивает многих персонажей драмы. Все они глубоко несвободны по отношению к своему прошлому и не смеют посмотреть в глаза горькой действительности. Но Ибсен все же удивительно мягко относится к «многочисленным слабостям» этих героев. Его терпимость можно объяснить тем, что сам он в то время воздерживался от полемики. Как он писал издателю, пьеса не имеет отношения ни к политике, ни к обществу, и перед ней не стоит задача вызвать возмущение публики. Действие «Дикой утки» разворачивается исключительно в сфере семейных отношений, — пишет драматург.

Семейная драма

С этим трудно не согласиться: речь в пьесе идет о доме, о браке, о детях — короче говоря, о семье. И не об одной семье, а о двух: Экдалах и Верле. Незримыми нитями связаны эти семейства в прошлом и в настоящем. Их взаимоотношения приводят к роковому конфликту. Корни этого конфликта — в той трагической истории, которая много лет назад послужила причиной краха семейства Экдалов.

По ходу действия драмы между представителями нового поколения обеих семей завязываются тесные отношения. И это вновь приводит к трагедии. В предыдущем поколении лейтенант Экдал — вероятно, действуя из наилучших побуждений — совершил трагическую ошибку, а его сын Ялмар вынужден был за это страдать. Теперь невинной жертвой становится Хедвиг. Вновь ребенок страдает за те отношения, которые завязываются в мире взрослых.

Хотя в «Дикой утке» немало комических элементов, нетрудно увидеть, что в центре внимания — трагедия ребенка. Это трагедия Грегерса и Ялмара, когда те были детьми, но в первую очередь это трагедия Хедвиг. Когда Ибсен описывает ситуацию, в которой оказалась девочка, он создает ряд сцен, отмеченных нехарактерной для него брутальностью. Вспомним душераздирающий натурализм той сцены, в которой Ялмар прогоняет беспомощного, беззащитного ребенка. Хедвиг, ничего не подозревая, внезапно становится виновницей тяжелого конфликта, корни которого — в давних отношениях двух семейств. Ей самой и ее маленькому уютному миру начинает угрожать настоящая опасность.

Но драма не является трагедией в чистом виде, и она не названа «Хедвиг». Заслуживает внимания и то, что Хедвиг далеко не сразу становится главным персонажем на сцене. В течение всего первого действия ее как будто не существует, о ней ни разу не упоминается. Лишь постепенно мы начинаем понимать, что главное в драме — не конфликт поколений. Это вовсе не вариация Ибсена на тему «Отцов и детей». Хотя в начале драмы доминирует именно подобный конфликт.

В обоих семействах мы встречаем сыновей, стыдящихся своих отцов и желающих от них дистанцироваться. Этот мотив постепенно сменяется другим — мотивом отношений между отцом и дочерью. И все-таки главным движителем драмы является чувство вины, которое испытывает Грегерс, — он чувствует себя в неоплаченном долгу перед семьей Экдала и платит по счетам своего отца. Истинная подоплека поступков Грегерса — стремление ускользнуть из мира, где правит старый Верле и где господствуют его принципы. Только теперь, будучи взрослым человеком, Грегерс решается восстать против авторитета отца, которого всю жизнь боялся и ненавидел. Действия героя обусловлены прежде всего его собственными желаниями, угрызениями совести, а также отсутствием веры в какие-либо идеалы.

Грегерс, безусловно, честен перед собой, когда он видит последствия своих действий. Но при этом он в какой-то наивной слепоте спрашивает Гину: «Верите ли вы, что я хотел устроить все к лучшему, фру Экдал?..» (3: 717). По злой иронии судьбы, именно Грегерс, которого так привлекает чистота детской души и ее вера в жизнь, невольно становится виновником смерти невинной девочки. Как в его собственном несчастливом детстве, отец подозревается в развратных помыслах, и это составляет мрачный фон происходящего. Налицо один из многочисленных примеров того, как настоящее в этой драме дублирует прошлое. А семейные линии и семейные взаимоотношения вновь пересекаются роковым образом.

Впрочем, Грегерса мало заботит его статус в семье Экдала. Когда Грегерс во втором действии буквально врывается к Ялмару в дом, он выглядит назойливым, раздражающим и чужеродным элементом. Грегерс ушел из общества, где царит достаток, но вместе с тем — холод и одиночество. Этот холод он приносит с собой.

Грегерс «внедряется» в семью Экдалов, которые полагают, что их жизнь вполне благополучна. Стоило Ялмару это сказать, как Грегерс постучался в их дом. Он приходит в чужой ему мир, расстраивая общность людей, которая худо-бедно, но все-таки сложилась. Что этот мир для Грегерса незнакомый и непривычный, подчеркивает доктор Реллинг во время завтрака: «Ну, как по-вашему, не хорошо разве для разнообразия посидеть за обильно уставленным столом в счастливом семейном кругу?» (3: 694).

Реллинг явно провоцирует Грегерса, ибо тот не верит в «счастье», которое якобы царит в мансарде семьи Экдалов. Он видит лишь последствия того, что считает циничной игрой Верле-старшего с человеческими судьбами. Исходя из этого, он определяет и цель своей жизни. Он хочет дать Ялмару и Гине возможность осознать их несвободу и заложить основание для их союза — «честного, истинного брака» (3: 706).

Грегерс обладает обостренным чувством справедливости. И смотрит на брак Ялмара и Гины в общем-то правильно. Беда в том, что он делает то же самое, в чем обвиняет своего отца. Он вживается в роль опекуна, используя людей для удовлетворения собственных потребностей. План Грегерса, естественно, вызывает отторжение. Ялмар вовсе не собирается что-то менять в своей жизни и говорит Грегерсу: «Но только меня ты уж оставь в покое. Могу тебя уверить, что — если, разумеется, не считать моей легко объяснимой душевной меланхолии — я вполне счастлив, насколько лишь может пожелать человек» (3: 690).

Но активнее всех против Грегерса выступает доктор Реллинг. Ибо Реллинг, подобно старому Верле, взялся опекать семейство Экдалов (3: 644). «Домашний врач» понимает, какую опасность представляет Грегерс для тех, кто не может ему сопротивляться. Реллинг считает, что ему одному известно, в чем действительно нуждаются обитатели дома: им нужна отнюдь не жестокая правда об их жизни, но тщательно отретушированный портрет, который дал бы им субъективное ощущение собственной значимости. А что такой образ не имеет ничего общего с реальностью, доктора не беспокоит. Он понимает не только опасность, которую представляет Грегерс для видимой семейной гармонии, но и то, что эта опасность угрожает в первую очередь ребенку — Хедвиг. Такая прозорливость, пожалуй, является единственным положительным качеством Реллинга. К людям и к жизни он относится в целом цинически.

Хотя доктор и Грегерс выступают как два антипода, между ними есть ряд поразительных сходств. Оба утверждают, что люди «больны» в том или ином смысле. Оба считают, что им известно лекарство, которое следует прописать, и что они действуют ради блага своих пациентов. Но друг на друга они смотрят с глубоким подозрением, и каждый воспринимает соперника как деструктивное начало. У них нет общих ценностей, им невозможно найти общий язык.

И в языковом плане драма разделена на два совершенно непохожих мира. Реллинг — это голос того мира, в который вторгается Грегерс. Здесь живут вполне обыкновенные люди, они дорожат своим покоем и не имеют никакого отношения к «идеалам», которые могут нарушить или изменить их жизнь. Реллингу, который столь же негативно относится ко всяким переменам, как и его пациенты, чужд мир представлений Грегерса.

Вновь и вновь мы замечаем, что они говорят каждый на своем языке. Например, доктор обращается к Грегерсу: «Пока не забыл, господин Верле-младший: не прибегайте вы к иностранному слову — идеалы. У нас есть хорошее родное слово: ложь» (3: 724).

В словаре Реллинга «идеал» и «ложь» — синонимы, а для Грегерса это абсолютно противоположные понятия. Именно трансформация понятий в художественной реальности драмы послужила главной причиной трагической смерти Хедвиг. Сначала она попадает в невыносимую и отчаянную ситуацию, которая является следствием непонимания и эгоизма взрослых. Но одной лишь этой ситуацией нельзя объяснить, почему Хедвиг стреляет в себя. Такое — чисто психологическое — объяснение далеко не исчерпывающее. Мы должны ясно понимать, что искажение слов и понятий также послужило причиной трагедии в доме Экдалов.

Важно отметить, что Грегерс навязывает семейству Экдалов язык и мир представлений, которые им совершенно чужды. Ялмар и Гина прямо говорят, что не понимают ни слова в его образной речи о том, каково быть «настоящей, умной, ловкой собакой» (3: 674). Позже Ялмар доказывает, что он, пожалуй, может заимствовать слова и выражения у Грегерса, но эти заимствования отнюдь не выражают его мыслей. Это всего лишь пристрастие Ялмара к напыщенной риторике, которая, как выяснится, приведет к дурным последствиям. Одна только Хедвиг чувствует, что в речах Грегерса кроется глубокий смысл: «Он все время как будто говорит одно, а думает совсем другое» (3: 675).

Смерть Хедвиг: опасная двусмысленность речей

Особая чуткость Хедвиг и ее интуитивное восприятие речей Грегерса оказываются для нее роковыми. Благодаря присутствию этого человека дом, который был для нее родным, становится все более непонятным, «странным» и пугающим. Она попадает в хаотический мир, где нет привычных точек опоры. Она в буквальном смысле оказывается на чердаке. Этот чердак уже не является тем безобидным местом, каким она его представляла, — там обитает существо, раненное другими.

На чердаке время замерло, там встречаются девочка и смерть, совсем как на картинке в большой книге по истории Лондона, хранящейся там. Эта смерть ассоциируется с опасным и мрачным «морским дном». Для Хедвиг чердак — не только место, где она, как и некоторые из взрослых, может искать убежища, когда реальность слишком пугает. В конце концов чердак становится ее собственным опасным миром. Важно отметить, что именно Грегерс показал ей дорогу туда.

Вопрос о том, почему Хедвиг выстрелила в себя, а не в раненую утку, вызывал и вызывает множество дискуссий. На эту сцену стоит обратить особое внимание, чтобы понять, как ребенок теряется в искаженном мире взрослых.

Ялмар вынужден посмотреть в глаза правде, которую не может скрыть никакая ретушь: похоже, Хедвиг — не его ребенок. Он принимает эту правду близко к сердцу и разражается плачем. Хотя в его отношении к дочери много эгоизма, он по-своему — беспомощно — любит ее. Когда он грубо и бессердечно прогоняет Хедвиг как чужую, она вынуждена в одиночку нести всю тяжесть этого перелома в их жизни. Ведь она, как мы говорили, является заложницей прошлых и нынешних отношений между двумя семьями.

Сама того не ведая, она оказывается в таком родстве со старым Верле, какого Ялмар и страшился больше всего. И Грегерс, судя по всему, ее сводный брат. Но все-таки думает Хедвиг совсем о другом: как вернуть себе сердце человека, которого она любит и считает своим отцом?

Грегерс врывается в мир девочки, налаживает с ней особые отношения и уводит ее в свой собственный мир. В его представлениях жертва — лучшее доказательство искренности и полноты желания. Эту мысль он внушает Хедвиг. Принимая идею жертвы, Хедвиг принимает и образ мыслей идеалиста Грегерса. Их разговор свидетельствует о том, что они заключили между собой тайный союз. Грегерс уверил ее, что об этой их тайне нельзя сообщать даже матери. И Хедвиг обещает молчать.

Когда Ялмар приходит домой и опять прогоняет Хедвиг, она в отчаянии прибегает к средству, которое подсказал ей Грегерс. Ее последние слова — о той дикой утке, которую она, прокравшись на чердак, хочет принести в жертву. Утка — самое дорогое, что у нее есть. Ялмар знает, что эта утка значит для Хедвиг, — он сам говорил, что лучше бы свернуть ей шею. Но почему же Хедвиг стреляет в себя, а не в утку?

Бьёрнсон, который не раз доказывал, что глубоко понимает Ибсена, пожалуй, первым предположил, что Хедвиг гибнет просто потому, что неверно поняла своего отца. Бьёрнсон считал, что Ибсен обнаружил в данном случае плохое знание детской психологии. В реальной жизни девочка истолковала бы отцовские слова правильно. «Героиня „Дикой утки“, четырнадцатилетняя мученица, поступила так потому, что доверяла своему отцу, от которого не дождешься дельного слова. Но в действительности ребенок быстрее взрослого соображает, насколько стоит верить словам человека, от которого ты зависишь».

Так писал Бьёрнсон в 1896 году в большой статье о норвежской литературе. Но в 1884 году, сразу после выхода «Дикой утки», он весьма неодобрительно отреагировал на то, как Ибсен изобразил смерть Хедвиг. В письме Хьелланну Бьёрнсон признавался: «Я нахожу это совершенно невероятным — настолько, что мне кажется, это сам автор убил маленькую девочку. Просто ужасно».

Не все ибсеноведы — и переводчики Ибсена — догадались, что Хедвиг на самом деле неверно поняла вопрос Ялмара: «Хедвиг, согласна ли ты отказаться от этой жизни ради меня?» (3: 734). И она действительно делает это. А вот почему — остается темой дискуссии. Но вряд ли стоит сомневаться в том, что героиня слышит слова Ялмара с чердака. И Грегерс, и Ялмар слышат кряканье утки — значит, с чердака всё прекрасно слышно, и сцена, свидетелями которой мы становимся, имеет двойной смысл: диалог на видимой части сцены продублирован трагедией одинокого ребенка на незримом для зрителей чердаке.

Двуплановость

Два плана этой решающей сцены позволяют ей стать концентрированным выражением смысла всей драмы: расколотый мир в трагикомическом освещении. Мы становимся свидетелями довольно неудачной попытки Ялмара объяснить Грегерсу, что Хедвиг, как бы то ни было, главный человек в его жизни. Понятно, Ялмар боится, что Хедвиг уйдет жить к настоящему отцу, если тот ее позовет. Но Ялмар едва ли может кого-нибудь убедить, выступая в роли героя фарсовой трагедии. Он просто еще раз показывает себя весьма заурядным и напыщенным человеком. И все же его риторика не может затмить того факта, что Хедвиг действительно ему дорога. В том вопросе, который задает Ялмар, девочке слышится просьба — «докажи, что я тебе тоже дорог». Именно такое доказательство Хедвиг готовится представить ему.

Она слышит разговор, который происходит между Грегерсом и Ялмаром, — этот разговор давит на нее со страшной силой. Она слышит слова Грегерса, что он доверяет ей, и слышит полный недоверия вопрос Ялмара, готова ли она пожертвовать тем, что он называет «жизнью».

Теперь мы должны внимательно изучить как слова персонажей, так и весь контекст. Иначе мы рискуем упустить из виду самую суть этой драмы — все то, о чем писал Бьёрнсон и что нам хотел сказать Ибсен.

Грегерс говорит Ялмару, что Хедвиг никогда от него не уйдет. Ялмар выражает сомнение в этом. Грегерс, по мнению Ялмара, слишком полагается на свои «идеальные требования».

Ялмар. А если те придут к ней… с полными руками… и крикнут девочке: брось его, у нас ждет тебя настоящая жизнь…

Грегерс (быстро). Ну и что же, по-твоему…

Ялмар. А я бы задал ей вопрос: Хедвиг, согласна ли ты отказаться от этой жизни ради меня? (С ироническим смехом.) «Благодарю покорно», — вот что она бы ответила! (На чердаке раздается выстрел).

(3: 733–734)

Из контекста совершенно ясно, что вопрос Ялмара касается жизни Хедвиг в доме Верле. Именно это имеет в виду Ялмар. Но злополучная слабость героя облекать свои мысли в риторические одеяния заставляет его использовать слова и выражения, за которые сам он не отвечает. Вне контекста его вопрос к Хедвиг означает: «Согласна ли ты умереть ради меня?» Но герой имеет в виду вовсе не это, как полагают многие, например Эльсе Хёст и ряд переводчиков. Эльсе Хёст пишет в своей книге: «Смерть Хедвиг — не что иное, как очевидный факт, который невозможно не заметить: девочка в отчаянии убивает себя, потому что ее отец заставляет ее сделать это»[82].

Но Ялмар не заставлял ее делать этого. Ибсен использует двусмысленность фразы в той крайне напряженной ситуации, в которой оказалась Хедвиг. Следует знать, что лишь в окончательном варианте драмы появляется этот вопрос Ялмара и пистолетный выстрел как ответ на него. Это может свидетельствовать о том, что Ибсен не был удовлетворен чисто психологической мотивацией поступка героини — то есть ее отчаянием и смятением.

Во втором варианте драмы Ибсен еще сохраняет такую мотивацию. Ялмар в том варианте говорит лишь о невозможности надеяться на счастливую жизнь для него и для Хедвиг. Она хочет принести в жертву свою дикую утку, на что намекал ей Грегерс, однако это не восстановит порушенные отношения между отцом и дочерью.

В окончательном варианте драмы роковую роль играет риторический и двусмысленный язык. К тому же немыслимо, чтобы Ялмар побудил Хедвиг совершить самоубийство. Подобные идеи совершенно чужды этому человеку: он хочет жить спокойно и счастливо и не желает даже слышать о смерти и прочих неприятных вещах. Зато мысли о жертве и самопожертвовании не чужды Грегерсу, который живет в мире идеализма с его идеальными требованиями. Это важно иметь в виду, чтобы понять, почему Хедвиг убивает себя. Она неверно понимает вопрос Ялмара, ибо она живет в другом мире, а мир представлений Ялмара для нее «странный» и чужой. Ранее таковым был для нее мир Грегерса, но теперь она живет в нем. Этот мир становится единственным убежищем героини.

Хедвиг уходит на чердак, вся в мыслях о том, чтобы совершить жертвоприношение. Эти мысли внушил ей Грегерс. Таким образом, она, отчаявшись, вступает в однозначный и бескомпромиссный мир идеализма. Через призму идеалистической логики она неверно воспринимает риторическую фразу Ялмара и придает его словам буквальный смысл. В этой сцене ее мир отделен от мира Ялмара тонкой перегородкой. Хедвиг становится жертвой того разлома, который создает в доме Грегерс, — разлома между людьми и разлома по языку и понятиям. Она поступает как отчаявшийся ребенок в странном, искаженном мире взрослых.

Итак, Хедвиг действует согласно представлениям Грегерса о том, что в данной ситуации следует сделать, дабы вернуть жизни смысл. Но она совершает свой поступок не ради абстрактных идеалов, а из естественной любви к другому человеку. Насколько она все это осознаёт, неизвестно, да и не имеет большого значения. Хотя Хедвиг действует спонтанно и импульсивно, она стремится доказать Ялмару, что любит его.

Хедвиг — единственный персонаж в драме, который открыт как для мира Ялмара, так и для мира Грегерса. Пусть не вполне осознанно, но она вовлечена в конфликт этих двух миров, каждый из которых ей близок. Жизнь и душа героини рвутся пополам, когда она пытается соединить в себе оба мира — что, как выясняется, в принципе невозможно. Совершить жертвоприношение на чердаке, пребывая в мире иллюзий, — это ужасный, трагический абсурд. Можно предположить, что Ибсен, подчеркивая трагикомизм смерти Хедвиг, хотел обратить наше внимание на абсурдность общей картины жизни, которую представляет драма. Он утверждал, напомним, что вне этого трагикомизма смерть Хедвиг нельзя объяснить.

Мир идеализма — а Грегерс при всем своем несовершенстве представитель именно этого мира — обладает трагическим измерением. Напротив, мир семейства Экдалов существует лишь в комедийном ракурсе. Катастрофа происходит, когда эти два мира оказываются неотделимы друг от друга. В том и заключается роковая ошибка Грегерса. Но другие персонажи так же слепы, как и он. Даже Реллинг по-своему слеп, хотя он, по сравнению с Грегерсом, обладает более ясным зрением, когда смотрит на людей типа Экдала. Он, несомненно, прав, утверждая, что Грегерс может быть опасен. Но какова его собственная роль в доме Экдалов — и что он за человек на самом деле? Какое влияние он оказывает на окружающих и что он может им предложить? Кажется, и в этом отношении доктор бесплоден[83].

Грегерс мечтает о лучшей жизни. Это движущая сила его идеализма и единственная нить, соединяющая Грегерса с реальностью. Но он смотрит на людей исключительно через призму своего прошлого. Он мечтает жить ради будущего, но не может освободиться от горького опыта одинокого детства в несчастливой семье. Он сам «ущербный ребенок», и в этом у него много общего как с Ялмаром, так и с Хедвиг.

В драме только Хедвиг да старик Верле умеют открываться окружающему миру и тем самым изменяться, находить что-то новое. Они оба сохранили в себе естественное, неиспорченное детское мироощущение. В этом старый одинокий Верле походит на ту, которая, по всей вероятности, приходится ему родной дочерью. Они оба демонстрируют детскую открытость. Фру Сербю говорит о старике, что он впервые в своей жизни разговаривает с другим человеком «не таясь, чистосердечно, как ребенок» (3: 710).

Такая детская открытость, вероятно, является спасительной для старого Верле — но для Хедвиг она становится роковой. Верле, говорит фру Сербю, несмотря на то что совсем одряхлел, не растратил своих лучших качеств — фру подразумевает именно его «детскую» непосредственность. Вероятно, ибсеноведам пора реабилитировать старика — как это убедительно делают женщины в драме. Лишь тот, кто сохранил в себе лучшее — неиспорченную детскость, — способен действовать, помня об окружающих. И Реллинг, и Грегерс, и Ялмар видят мир в зеркале собственного «я», — при этом их самость «ущербна», она покрыта ранами, которые нанесла им жизнь.

«Дикая утка» — драма о людях, не уверенных в себе, запертых на темном чердаке. Большинство из них были «подстрелены» жизнью много лет назад и все-таки выжили. Зато невинный и неопытный ребенок гибнет в этом мире взрослых.

Отчаянный поступок героини, судя по всему, ничего не значит для остальных. В доме Экдалов все остается по-прежнему — все говорят на том же языке, носят в себе те же мысли и совершают те же поступки. Старый Экдал шаркает ногами по сцене и бормочет о том, что «лес мстит», воспринимая себя как объект этой мести. Пьяный Молвик, едва держась на ногах, несет околесицу на своем богословском языке. Ялмар, пожалуй, в иные моменты ощущает страдания окружающих. Он страдает и сам, однако стремится поскорее переложить вину на кого-нибудь другого. Заламывая руки, он кричит вверх: «О, ты там!.. Если ты есть!.. Зачем ты допустил это?» (3: 736).

В финале драмы отчаянная надежда идеалиста Грегерса противопоставляется холодному цинизму реалиста Реллинга. Трудно вывести из этой драмы какую-либо мораль. Но один вывод сделать все-таки можно: то, что наполняет жизнь одного человека, может разрушить жизнь другого.

В это же время Ибсен написал, что больше не верит в универсальные требования: «Я давно перестал ставить общие для всех требования, так как больше не верю во внутреннее право человека их ставить. Я думаю, у нас всех нет иной и лучшей задачи, чем стараться в духе и истине реализовать самих себя» (4: 720).

«Дикая утка» — пожалуй, первое свидетельство того, что Ибсен по-новому стал понимать, насколько сложна человеческая жизнь во всех ее противоречиях. Мир казался намного проще, когда он и Брандес объединялись под лозунгом «Правды и свободы». В «Дикой утке» во имя правды приносится жертва, совершенно бессмысленная и бесцельная, — что является самой жестокой «правдой» этой мрачной и абсурдной трагикомедии.