Глава 9

Глава 9

Время нашей записи уже перевалило за две недели, а до конца было еще довольно далеко. Витька наконец решил, какие песни точно должны войти в альбом, и насчитал четырнадцать штук, а записано было еще только семь или восемь. Мы писали по новому методу Тропилло – блоками, по нескольку песен, доводя работу над ними до полного завершения – с голосом, подпевками и всем остальным. И вдруг мы спохватились – меньше недели оставалось до нашего первого рок-клубовского концерта. Пора уже было что-то решать с составом, и главный вопрос вставал о барабанах – кто за ними будет сидеть? Фан сказал, что он может смело поиграть на бас-гитаре, – он уже успел выучить все песни, пока мучился с драм-машиной в аппаратной Тропилло, а Б. Г. предложил:

– А почему бы вам не использовать драм-машину и на концерте? Это будет очень необычно и очень здорово.

– А как это сделать? Ее же нужно на каждую вещь перестраивать, – засомневался Витька, но не отверг эту идею.

– А мы запишем ее на магнитофон, – сказал я. – И будем работать под фонограмму.

На том и порешили. Можно смело сказать, что «Кино» было первой группой в Ленинграде, использовавшей на сцене фонограмму с записью драм-машины, – шел 1982 год, и о таких технических новшествах никто еще не думал.

Тут же в студии мы произвели запись драм-машины – выбрали семь наиболее боевых песен, и Фан перенес пшиканье и бульканье ритм-бокса на магнитофонную ленту, скорость 19,5. Итак, теперь у нас были уже барабаны, две гитары и бас. Дюша предложил попеть на концерте бэк-вокал и поиграть на рояле для большей плотности звука, и мы с Витькой поддержали эту идею. Однако нужно было порепетировать, хоть несколько раз всем вместе прогнать программу на хорошем громком звуке, выяснить чисто акустические нюансы и так далее. И Борис предложил собраться на следующий день в Доме культуры имени Цюрюпы – кто-то из «Аквариума» был оформлен там на полставки руководителем местного какого-то вокально-инструментального ансамбля и имел, соответственно, право пользоваться комнатой, где стоял комплект аппаратуры советского производства, и далеко не первой свежести, но раздолбанные усилители еще могли кое-как усилить, колонки еще держались в положении «стоя» и выдавливали из себя звук, были микрофоны, стойки для них, и никто не мешал там грохотать и орать, насилуя все это барахло.

Мы с Витькой обменялись опытом – ранним утром следующего дня я пошел к врачу, начал кашлять и чихать, жалостливо говорить доброму доктору, что такого плохого самочувствия, как сегодняшней ночью, у меня еще никогда не было, а на работе у меня страшные сквозняки, и что все это просто невыносимо, и мне кажется, что у меня воспаление легких. Добрый доктор послушал меня через трубочку и выписал больничный лист на три дня, сказав, чтобы больше он меня не видел.

Витька же долго плакал у себя в училище, говоря, что у него сейчас такие чудовищные семейные обстоятельства, что он никак не может с полной отдачей резать по дереву, и тоже получил разрешение несколько дней не посещать занятия и уладить за это время семейные проблемы.

В этот же день в полдень мы встретились у пивного ларька неподалеку от Балтийского вокзала. Дюша нас уже ждал, чтобы проводить до места, где была назначена репетиция. Увидев нас и поздоровавшись, он сказал, что мы молодцы, что пришли вовремя и что можно не торопиться – мол, репетиция никуда не убежит, и кивнул на полочку, которая опоясывала пивной ларек на уровне человеческой груди. Полочка была густо уставлена пивными кружками с шапками белой пены, так Дюша загодя позаботился о молодых музыкантах.

– Пиво – это наше все, – сказал Дюша, выпив первую кружку одним большим глотком.

Через полчаса мы разобрались с пивом и отправились наконец репетировать. Едва мы вышли к Обводному каналу, как Дюша вдруг так страшно захохотал, что нам пришлось остановиться и ждать, когда приступ закончится. Отсмеявшись и утерев слезы, Дюша обратился к нам:

– Мужики, посмотрите-ка, – и показал рукой куда-то вперед и вверх. Мы посмотрели в указанном направлении и увидели собственно Дом культуры, куда мы и направились.

– Ну и что? – спросили мы у Дюши.

– Посмотрите выше, – ответил он снова, начиная давиться от смеха. Мы посмотрели выше: часть Дома культуры загораживало здание, которое мы еще не до конца обошли, и его угол, а также косые линии проводов электропередачи заслоняли маленькие буковки на крыше – «Дом культуры им. …», а крупно выделялась только оставшаяся часть – «АД Цюрупы».

– Ад Цюрупы, – я засмеялся. – Отличное место для рокеров. То, что надо.

На третьем этаже Ада Цюрупы в просторной светлой комнате сидела группа «Аквариум» и в ожидании нас тихо-мирно пила портвейн. У группы «Кино» тоже было кое-что припасено, и репетиция удалась на славу.

За день до концерта всех, кто должен был играть, собрали в рок-клубе для инструктажа. Инструктаж заключался в основном в перечислении страшных кар, которым мы можем подвергнуться, если вдруг неожиданно захотим исполнить какую-нибудь не залитованную или не заявленную заранее песню. Выслушав все эти угрозы, под завязку мы получили приказ руководства – быть завтра в клубе никак не позже семи утра для того, чтобы куда-то поехать за аппаратурой, погрузить, привезти и разгрузить ее в клубе и помочь готовить зал к концерту всем, кому только потребуется какая-либо помощь, – от сантехников до контролеров, проверяющих билеты.

Солнечным воскресным утром редкие прохожие, по какой-то нужде случившиеся в выходной день в такую рань на улице, могли наблюдать двух молодых людей, печально околачивающихся возле запертых дверей Дома народного творчества. Этими энтузиастами народного творчества были, разумеется, мы с Витькой – никого из присутствовавших на вчерашнем инструктаже, включая и самих инструкторов, не было и в помине. Мы притащили с собой гитары, магнитофон для фонограммы и огромную сумку с нашими сценическими костюмами, стояли теперь со всем этим добром на пустынной улице Рубинштейна и «ждали свежих новостей».

Когда в одном из открытых окон пропикало радио и сообщило, что в Москве сейчас девять утра, мы, устав ждать неизвестно чего, отправились к пивному ларьку и немного подняли там свое упавшее было настроение. Вернувшись на назначенное для встречи место, мы обнаружили, что двери нашего Дома открыты, вошли внутрь и поднялись по лестнице к кабинету-штабу рок-клуба. В кабинете сидела Таня Иванова.

– А-а, пришли, ребята? Ну, молодцы. Подождите немного, сейчас все соберутся, и начнем…

Ругаться не хотелось, мы оставили наши вещи в кабинете у Тани и снова вышли на улицу.

Постепенно собирались все принимающие участие в концерте: приехал Жак Волощук, главный человек по вопросам аппарата и самый, пожалуй, ответственный человек в клубе, подъезжали потихоньку музыканты – мы со всеми вежливо здоровались, но в клуб не шли – обойдутся там и без нас, решили мы. В семь утра мы бы еще чем-нибудь и помогли, но сейчас, проболтавшись почти четыре часа по улице, нам уже не хотелось ничего таскать и подключать. Ведь впереди, собственно, был еще концерт, и мы предпочли не нервничать лишний раз и грелись на солнышке, морально и физически готовясь к выступлению.

Аппаратуру привезли ее владельцы без всякой посторонней помощи, они никому не доверяли прикасаться своими руками к собранным усилителям и колонкам, и теперь таскали ее из автобуса в клуб – незнакомые нам длинноволосые люди с мрачными лицами. Позже выяснилось, что это те самые зубры хард-рока, что завершали сегодняшний концерт. Приехала Марьяша с коробочками грима, и мы поднялись на второй этаж в отведенную для нас гримерку, потом притащили туда все наше добро из Таниного кабинета и начали готовиться к выходу на сцену – до начала действа оставался один час.

Все праздношатающиеся за кулисами юноши и девушки, музыканты и их поклонники и поклонницы сбежались к нашей гримерке и, заглядывая в дверь, подсматривали, как и во что мы наряжаемся для нашего первого шоу.

В те годы понятие о шоу на рок-концерте и о сценических костюмах было абсолютно конкретным, и мало кто отваживался отступить от канонов, определяющих поведение рок-группы на сцене и ее внешний вид. Внешний вид – длинные волосы, джинсово-рвано-заплатно-просторные одежды или широкие белые рубахи, приталенные, разумеется, – довольно известный стандарт семидесятых переполз и в восьмидесятые. Рокеры вообще в массе не отличаются гибкостью и быстротой мышления, и в их костюмах это было тогда очень заметно, как, впрочем, и сейчас. Сценическое шоу заключалось в основном в принимании певцом вычурных «красивых» поз, а поскольку специально заниматься пластикой рокеры считали ниже своего рокерского достоинства, то эти позы порой получались очень неплохими – стремясь сделать «красиво», неуклюжие волосатые парни иногда двигались настолько забавно, что с профессиональной, в смысле пластики, точки зрения это было очень неплохо. В целом же все выглядело неталантливой пародией на западные группы среднего уровня, знакомые только по фотографиям и записям пластинок. Ну и, конечно, апогеем шоу для всякой хоть немного уважающей себя группы было падение гитариста на колени в особо патетических местах и игра на гитаре в этом положении, прогнувшись в спине и с головой, закинутой назад. Особый попс был, если длинные волосы гитариста при этом доставали до пола. Кое-кто накладывал и грим на свои бледные лица, но ежели уж до такого доходило, то непременно за образец бралась группа «Кисс», и никаких других вольностей никто себе не позволял.

И вот теперь, привыкшие ко всему этому безобразию, фаны самопальных рокешников с удивлением взирали на Цоя, на его кружева, кольца с поддельными бриллиантами, на вышитую псевдозолотом жилетку, на его аккуратный и изысканный грим, совершенно непохожий на грубо размалеванные рожи хард-рокеров, и на Франкенштейна, в которого Марьяша превратила меня с помощью грима, лака для волос и объединенных гардеробов ТЮЗа и Госцирка.

– Мудаки какие-то, – говорили, кивая в нашу сторону, особенно принципиальные хард-рокеры и заглядывали в соседнюю дверь. Соседняя дверь вдруг резко открылась, оттеснив любопытных к стене коридора, и из дверного проема гуськом, глядя друг другу в затылок, вышла бодрыми деловыми шагами группа под управлением Александра Давыдова – все как один в аккуратненьких голубеньких рубашечках, темненьких узеньких галстучках и в черных очочках. Группа направилась к роялю и, обступив его, по команде Давыдова начала распеваться гаммой до-мажор. Это уже было совсем против правил, установленных здесь любителями «тяжеляка», и подрывало основы и престиж «настоящего нашего рока, который в кайф, так, что хард-рокеры, обозвав новоявленных певцов «эстрадой сопливой», забились в маленький загаженный туалет и закурили там папиросы с марихуаной. «Бу-бу-бу, – неслось оттуда еще долго, – не в кайф… не по кайфу… найтать… ништяк… в кайф…»

Пришел Коля Михайлов и сказал, что через десять минут мы должны начинать. Все было готово, и все были в сборе – Борис уже сидел в углу сцены с настроенным магнитофоном и заряженной фонограммой, Фан был готов к бою и стоял за левой кулисой с бас-гитарой, Дюша в плаще и широкополой шляпе шевелил пальцами, готовясь наброситься на рояль, и мы с Витькой, завершив последние приготовления, подошли к выходу на сцену, потом, заметив, что занавес опущен, вышли и спрятались за колонками.

Поднялся занавес, и вышел на авансцену Коля Михайлов, исполняющий обязанности конферансье. «Молодая группа… первый раз у нас… будем снисходительны… „Кино“…» – так он говорил с залом минуты три, потом повернулся и ушел за кулису. В ту же секунду за этой кулисой раздался дикий, нечеловеческий, страшно громкий вопль: «А-а-а-а!!!..» Это была моя режиссерская находка. В зале засмеялись. Орал за кулисой Дюша – у него был очень сильный высокий голос и достаточно большие легкие, так что, продолжая страшно орать, он медленно вышел на всеобщее обозрение, прошел по авансцене к роялю и, еще стоя, крича и вращая глазами, ударил по клавишам. В этот момент Борис точно включил фонограмму, я, Витька и Фан появились на сцене из-за колонок и заиграли самую тяжелую и мощную вещь из тогдашнего репертуара:

Вечер наступает медленнее, чем всегда.

Утром ночь догорает, как звезда.

Я начинаю день, я кончаю ночь.

Двадцать четыре круга – прочь,

Двадцать четыре круга – прочь,

Я – асфальт!

Я написал письмо от себя себе,

Я получил чистый лист, он зовет к тебе.

Я не знаю, кто из вас может мне помочь.

Двадцать четыре круга – прочь,

Двадцать четыре круга – прочь,

Я – асфальт.

Я – свой сын, свой отец, свой друг, свой враг.

Я боюсь сделать этот последний шаг.

Уходи, день, уходи, уходи в ночь!

Двадцать четыре круга – прочь,

Двадцать четыре круга – прочь,

Двадцать четыре круга – прочь,

Я – асфальт!..

Тридцать положенных нам минут мы работали как заведенные. Перерывы между барабанными партиями песен на фонограмме составляли в среднем семь-восемь секунд, а Борис не останавливал фонограмму, боясь выбить нас из колеи. И правильно делал – концерт прошел на одном дыхании. Зал, правда, по-моему, совершенно не понял сначала, что вообще происходит на сцене, – настолько группа «Кино» была не похожа на привычные ленинградские команды. Потом, где-то с середины нашего выступления, зал все-таки очнулся от столбняка и начал реагировать на наше безумство. Мы отчетливо слышали из темной глубины вопли нашего официального фана Владика Шебашова: «Рыба, давай!!! Цой, давай!!!» – и одобрительные хлопки примерно половины зала. Остальная половина крепко уважала традиционный рок и была более сдержанна в выражении восторга новой группе, но, как я понял, особенной неприязни мы у большинства слушателей не вызвали.

Фонограмма барабанов к заключительной песне «Когда-то ты был битником» была записана с большим запасом – мы планировали устроить небольшой джем, что и проделали не без успеха. Борис оставил исправно работающий магнитофон, схватил припрятанный в укромном уголке барабан, с какими ходят по улицам духовые оркестры, и с этим огромным чудовищем на животе, полуголый, в шляпе и черных очках торжественно вышел на сцену, колотя по барабану изо всех сил, помогая драм-машине. С другой стороны сцены внезапным скоком выпрыгнул молодой и энергичный Майк с гитарой «Музима» наперевес и принялся запиливать параллельно со мной лихое соло а-ля Чак Берри, и, наконец, сшибая толпившихся за кулисами юношей и девушек, мощный, словно баллистическая ракета, вылетел в центр сцены наш старый приятель Монозуб (он же Панкер). В развевающейся огромной клетчатой рубахе, узеньких черных очочках на квадратном лице и с еще непривычным для тех лет на рок-сцене саксофоном в руках он был просто страшен. К тому времени Панкер оставил свою мечту стать барабанщиком и поменял ударную установку на саксофон, решив попробовать овладеть теперь этим инструментом. К моменту своего сценического дебюта он еще не освоил сакс и извлечь из него какие-нибудь звуки был не в силах. Но, оказавшись на сцене в разгар концерта (сзади – мы с Цоем, по левую руку – Б. Г. и Фан, по правую – Майк и Дюша), он увидел, что все пути к отступлению отрезаны, и так отчаянно дунул в блестящую трубку, что неожиданно для нас и самого себя саксофон заревел пронзительно чистой нотой ми. В зале от души веселились – такого энергичного задорного зрелища на рок-клубовской сцене еще не было. На подпольных сейшенах случалось и покруче, но в строгом официальном клубе – нет.

Мы закончили, поклонились и с достоинством пошли в свою гримерную, услышав, как Коля Михайлов, выйдя на сцену, чтобы представить следующую группу, растерянно сказал:

– Группа «Кино» показала нам кино…

– Таня Иванова вас убьет, – этими словами встретила нас Марьяша на пути к гримерке.

– Ну, вам дадут сейчас за такое бесчинство! – говорили знакомые и друзья, которые пришли за кулисы поздравить нас с дебютом. Но никто ничего такого нам не дал – улыбающаяся Таня Иванова продралась к нам сквозь толпу и, сияя, сказала, что мы молодцы и что она не ожидала такого веселого и бодрого выступления. И вновь, как и год назад в Москве, я подумал: «Никогда не угадаешь, что человеку нужно…»

Пока мы разгримировывались, принимали поздравления и переодевались, следующая за нами группа уже отыграла свои полчаса, и начала первое свое выступление команда Давыдова.

Мы с Витькой вышли в зал послушать и посмотреть на этих ребят – внешний вид группы делал заявку на хорошую музыку, так и вышло. Группа играла настоящую хорошую волну, ска, правильно пела в два, иногда в три голоса, была энергична, мелодична, напориста и современна. Дослушивать следующий коллектив – зубров хард-рока мы не стали, снова оказались в гримерке, и перед нами вырос маленького роста, но удивительно широкий в кости и крепкий бородач.

– Пошли ко мне в гости на Фонтанку – тут рядом, – пригласил он нас. Мы спросили у неизвестного, кто еще приглашен, и выяснили, что Костя Хацкилевич, так звали этого симпатичного мужика, ждет только нас и группу Давыдова.

Веселье у Кости по размаху ничуть не уступало московским аналогичным мероприятиям, и мы «оттягивались в полный рост», как любил говорить тогда Майк. Витька с Давыдовым оттягивались на правах руководителей с большей силой и скоро мирно уснули на диванчике, а я и Гриня, гитарист и певец дружественного нам коллектива, еще долго бродили по большой Костиной квартире, ходили за вином и отдыхали по-нашему, по-битнически…

Запись альбома продолжалась с переменным успехом. То у Тропилло в студии была какая-нибудь комиссия, то мы не могли отпроситься со своих табельных мест, то еще что-нибудь мешало. Однажды Витьке пришлось даже съездить на овощебазу вместо Тропилло, а Андрей в это время записывал мои гитарные соло, Севину виолончель и Дюшину флейту на песню «Мои друзья». Борис поиграл на металлофоне в «Солнечных днях» и «Алюминиевых огурцах», милейшей песенке, написанной Витькой после «трудового семестра» – работы в колхозе вместе с сокурсниками по училищу. Он говорил, что под дождем, на раскисшем грязью поле огурцы, которые будущим художникам приказано было собирать, имели вид совершенно неорганических предметов – холодные, серые, скользкие, тяжелые штуки, алюминиевые огурцы. Вся песня была веселой абсурдной игрой слов, не более, правда, абсурдной, чем многое из того, что приходилось делать тогда Витьке, мне, Марьяше и нашим друзьям…

Здравствуйте, девочки,

Здравствуйте, мальчики!

Смотрите на меня в окно

И мне кидайте свои пальчики,

Ведь я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле…

Злое белое колено

Пытается меня достать —

Колом колено колет вены,

В надежде тайну разгадать – зачем?..

Ведь я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле…

Три чукотских мудреца

Твердят, твердят мне без конца —

Металл не принесет плода,

Игра не стоит свеч, а результат – труда,

Но я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле.

Кнопки, скрепки, клепки,

Дырки, булки, вилки.

Здесь тракторы пройдут мои

И упадут в копилку, упадут туда…

Где я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле.

Тропилло продолжал медитировать, экспериментировать и вдруг сыграл чудесное, трепетное, наивное соло на блок-флейте в сольном Витькином номере «Я посадил дерево». Наш звукорежиссер продолжал удивлять нас все больше и больше. Он походил на какого-то рок-пророка: высказывал совершенно независимые суждения абсолютно обо всем, строил категоричные прогнозы – и, что странно, все они со временем сбылись или сбываются, и был постоянно окружен учениками. Когда количество учеников становилось больше двух, Андрей начинал переправлять их Борису, который обучал юных последователей жизненной школы Тропилло игре на гитаре.

В период записи нашего альбома как раз один из таких неприкаянных учеников находился в метании между Б. Г. и Тропилло и присутствовал на каждой сессии звукозаписи «Кино». Иногда Борис освобождался от работы над нашим звуком на пять или десять минут и тогда сразу же садился в уголок с учеником и показывал ему пару новых аккордов на гитаре, услышав же, что мы с Витькой начали репетировать новую песню, бежал снова к нам, отфутболив ученика к Тропилло, который сажал его за пульт и начинал терпеливо объяснять на примере нашей записи, какие ручки и в какой момент нужно крутить. Ученик этот был очень старательный, добросовестный и, как нам показалось, совсем юный отрок, толстенький, кругленький, очень вежливый и восторженный. Звали ученика Алеша Вишня.

Вишня, как я понимаю, стал нашим вторым официальным фаном. Но, в отличие от агрессивного звериного восторга Владика Шебашова, он полюбил Витькины песни чистой, романтической, первой юношеской любовью. Лешка Вишня зазывал нас к себе в гости и зазвал наконец – жил он совсем рядом со студией. Дома у нового поклонника группы «Кино», который вскоре стал настоящим нашим другом, было очень уютно и свободно – у Вишни стоял отличный бытовой магнитофон со сквозным каналом, а также кучи разных примочек, пультов и пультиков, колонок и колоночек, микрофонов, гитар и дудочек – Вишня собирал у себя домашнюю студию и собрал в конце концов с помощью Тропилло и собственной энергии.

Лешкины родители не ругали сына за увлечение роком, и здесь можно было расслабиться, послушать спокойно свои и Вишнины записи, пленки других, неизвестных еще нам команд – Тропилло помогал Лешке во всем, в том числе и в накоплении музыкальной информации. Общаться с нашим новым другом было легко и приятно – он, судя по всему, очень нас полюбил, страшно рад был видеть у себя в гостях, и в его любви не было тяжести заискивания и лести – Лешка обладал удивительно скромным и незаметным, но твердым, настоящим внутренним достоинством. Кстати, вспоминая мои недавние рассуждения, могу сказать, что Вишня из тех людей, что не опаздывают, – он был очень пунктуален. Как и многие из нас, он уже получил «трудовое крещение» – работал на каком-то жутко вредном текстильном производстве, за что получал неплохие деньги, которые и тратил на магнитофонные ленты, микрофоны и фотоаппараты – он очень любил снимать и предложил даже сделать обложку для нашего магнитофонного альбома.

Начался май, было уже тепло, и листочки появились уже на чахлых ленинградских деревьях, и травка пробилась сквозь мазутно-асфальтовую почву, когда, в очередной раз собравшись в Доме пионеров и школьников, мы обнаружили, что на четырнадцать записанных нами песен накладывать уже больше ничего не нужно и что они реально готовы. Это было даже неожиданно – мы так привыкли ходить сюда, как на работу, что теперь просто растерялись – а дальше что?.. Весь день мы занимались порядком расположения песен на альбоме – Витька никак не мог решить, в какой последовательности они должны идти, и мы сидели вместе с «Аквариумом», писали и переписывали и совсем замучили Тропилло нашими парадоксальными предложениями.

Альбом был почти готов – оставалось только сделать обложку, но тут снова вышла заминка – все важные вопросы мы тогда решали коллегиально, а я уже не мог принять участие в обсуждении проекта оформления, так как Театр юных зрителей уезжал на гастроли в Москву, и вместе с ним и я покидал на три недели родной город, отправляясь к новым знакомствам, встречам и приключениям.