«Друг мой Колька»

«Друг мой Колька»

Так назывался один из лучших фильмов о школьных годах в советское время. Но здесь речь не о фильме. Просто мне пришлось «ко двору» это словосочетание…

Когда появился сын, я бесконечно был этому рад. И мечтал об одном: чтобы в нем я нашел не только сына, но и друга. Моей мечте суждено было сбыться. Не могу назвать день и час, когда я впервые сказал о сыне: «Друг мой Колька». Скорее всего, с первого года его жизни. Во всяком случае, во всех письмах родственникам, друзьям, знакомым, во всех разговорах с ними я писал и говорил примерно так: А нас в семье трое – жена Нина, я и сын – «друг мой Колька»… Это было не нарочитое словосочетание, а реальность, – такое же, как «К.И.Н.О.»

Отношения с сыном, как с близким и верным другом, стали проявляться, когда Коля начал разговаривать; окрепли, когда он научился читать; обнажились, когда стал футбольным и хоккейным болельщиком моей любимой команды; окончательно сформировались в школьные, студенческие и аспирантские годы. В любом возрасте, на любом этапе жизни у нас были «общие» интересы. Конфликтность, несовпадения возникали, помнится, всего два раза и касались только одной стороны жизни – сугубо личной.

Это очень «ранимая» и в высшей степени деликатная область. Вторгаться в нее, тем более выступать в качестве «судьи» или «прокурора», по-моему, недопустимо. Самое многое, что может быть «позволено» – «отрезвляющий» совет старшего товарища, друга, спокойный, ненавязчивый, рассудительный. Не более того…

Такого принципа в отношении «личной» жизни не только моего сына, но и других близких людей, я старался придерживаться всегда.

…Любознательный малыш в самые ранние годы своего детства очаровывал нас своими бесконечными «почему?». От «почему котик мяукает, а собачка лает?» до «почему луна не падает?»

…Наши любимые детские книги становились любимыми и для него. Купленные или подобранные в библиотеке книги на «наш вкус», были интересными и для сына. Наши герои становились и героями сына. Наши любимые кинофильмы – веселые и грустные – одинаково увлекали и сына.

Запомнился случай, происшедший во время посещения нами летнего кинотеатра в Туапсе. Там шел фильм «Две жизни» – фильм сугубо политический. Конечно, для четырехлетнего Коли – неподходящий. Но деваться было некуда: дома оставить его было не с кем и мы взяли в собой в надежде на то, что он быстро уснет «на коленях».

Но произошло непредвиденное. Двухсерийный фильм закончился около 23 часов. Коля глядел на экран «во все глаза», словно завороженный. А когда фильм закончился, и мы сказали: «Все, Коля. Идем домой». Он неожиданно решительно запротестовал: «Хочу еще одну жизнь!» Расплакался и продолжал громко требовать: «Хочу еще одну жизнь!» Этим очень позабавил зрителей. А мы не могли найти слов утешения и убеждения сына, что фильм уже весь показали, и ни «одной жизни» больше не будет…

Еще один случай, совсем уж грустный.

По той же причине: не с кем было Колю оставить дома (мама работала в ночную смену), – мне пришлось взять его с собой в летний кинолекторий на «Пауке» (там же в Туапсе). Посадил шестилетнего Колю между двумя незнакомыми женщинами, а сам поднялся на сцену, к трибуне. И стал выступать, не сводя с него глаз. Он сидел спокойно и внимательно слушал. Но когда я уже отвечал на вопросы, увидел, что Коля вздрогнул, словно чего-то испугался, передернулся и неестественно опрокинулся на бок, на сидящую рядом женщину. Извинившись перед слушателями, мгновенно побежал к сыну. От падения его удержала одна из женщин. Взял на руки и попытался заговорить с ним: «Коля, что с тобой, что случилось?» Но он не реагировал на мои вопросы и оставался в каком-то необъяснимом состоянии, словно загипнотизированный или в беспамятстве.

В то время я уже работал секретарем горкома партии, и со мной была горкомовская машина. Я тут же позвал водителя и перенес Колю в машину. По пути в больницу к нему стало возвращаться сознание, но началась сильная рвота. Пришлось остановить машину и вынести его на воздух. Когда рвота прекратилась, быстро поехали в больницу, к дежурному врачу.

Объяснить происходящее врач не смог. Но сделал какой-то безвредный взбадривающий укол и посоветовал отвезти Колю домой и уложить спать…

Еще в лектории, на месте происшествия, одна из женщин отозвала меня на полминуты и тихо сказала: «Не иначе как „сглаз“ это у него». Я переспросил: «Как это?» Она пояснила: «Скорее всего, его сглазила одна из сидевших рядом женщин. Очень похоже. Есть такие плохие глаза».

…Других объяснений этому «ЧП» с Колей никто не дал. Сам же он, придя в себя, и дома вечером, и на следующий день повторял одно и то же: «Меня в одно мгновение передернуло и помутилось сознание».

– Может, и «сглаз», – вторили мне многие, кому я рассказывал об этом тревожном случае. И мы с мамой Ниной тоже решили: «Может и „сглаз“»…

Сколько себя помню, я любил рифмовать все, что видел, что привлекало мое внимание. Помню, ехали мы с Колей поездом в Москву по железной дороге через Каменск-Воронеж. Оба любили часами стоять у окна, любоваться пейзажами, мелькающими станциями и полустанками. И вдруг на лугу увидели пасущихся коров. Было это где-то на подъезде к Чертково. И я легко срифмовал: «А на лугу у самого Чертково пасутся ненасытные коровы».

Далее коровы и целые коровьи стада попадались все чаще. Теперь уже срифмовал Коля: «По всей дороге от Чертково пасется множество коров»…

Еще в дошкольные годы Коля усаживался рядом со мной у телевизора смотреть футбол или хоккей, особенно когда играли спартаковские команды. Знал уже клич спартаковских болельщиков: «В Союзе нет еще пока команды лучше „Спартака“». Быстрее меня распознавал игроков и эмоционально реагировал на их игру.

Запомнился и товарищеский матч сборной СССР со сборной Бразилии, в которой блистал легендарный Пеле. Наша сборная была составлена на базе «Спартака». В ней тогда особо выделялся виртуозный Галимзян Хусаинов, любимец спартаковских болельщиков. Коля тоже наслаждался его игрой, но в том грустном для нас матче победила бразильская команда, вчистую переигравшая нашу сборную – 3:0.

Все старания Галимзяна Хусаинова бразильцам удалось пресечь, а справиться с Пеле наши защитники не смогли. Коля был сильно огорчен. Расстроился и расплакался. Ему тогда было не более шести. С большим трудом успокоил его: «Бразильцы сейчас лучшие в мире. Но пройдет время, и наша команда научится так же играть и побеждать и бразильцев, и всех других». Тут же рассказал, что наша советская команда за год до его рождения стала чемпионом Олимпийских игр в Мельбурне.

После этого интерес к футболу у Коли еще больше возрос. Он не только старался не пропустить ни один футбольный матч с участием «Спартака» или сборной, но и читал и перечитывал книги Н. П. Старостина, Игоря Нетто о «Спартаке», статьи в журналах и газетах, – всё, что печаталось о футболе. И этот интерес к футболу и «Спартаку» у Коли сохранился на всю жизнь…

Особую радость я испытывал, когда с годами Коля, став комсомольцем, студентом философского факультета, а со временем преподавателем философии и коммунистом, – глубоко вникал в суть политической жизни в мире и в стране, всё больше погружался в неё. Конечно, это сыграло определённую роль в последующем. В годы горбачевского плюрализма и разгула «демократического» психоза он легко разобрался в происходившем, не «заблудился», как многие другие его сверстники, в «демократическом», демагогическом словоблудии, фальши и цинизме «вождей» российской «демократии». Остро переживал и негодовал по поводу всего случившегося в нашей ещё недавно, казалось, монолитной, великой, прекрасной и могучей советской стране.

Не скрою, мне каждый раз бывает по-отцовски приятно и радостно на душе, когда многие из моих соратников-единомышленников-коммунистов, «товарищей по оружию» с добрым чувством, а нередко с известной долей доброй зависти, говорят: «Вы счастливый отец. У Вас сын – единомышленник. Вам можно гордиться им. Он достойно продолжает Ваше дело… К сожалению, наши сыновья и дочери нас, родителей, не понимают… „Блудят“ в поисках своей „правды“, своего места в жизни».

А я бесконечно горд и счастлив, что «друг мой Колька» идёт отцовским путём. Как в известной комсомольской песне: «Всё, что отцы не доделали, мы доделаем». Хорошо бы…

Университетские годы

Вернусь, однако, к середине 70-х годов, чтобы в хронологической последовательности продолжить рассказ о сыне, начало которому было положено еще в книге «Время нашей молодости»…

Наряду с университетскими и общественными лекционно-пропагандистскими делами, заботами и тревогами, был еще один особо важный вопрос для нашей семьи, – о будущем сына, о его профессии, о получении высшего образования. Приближалось время окончания средней школы, и надо было заблаговременно позаботиться о решении этой непростой, но весьма значимой проблемы.

В Кубанском университете, в котором я преподавал, наиболее близким был для Коли исторический факультет. Естественно, я склонялся к тому, чтобы он стал историком. Но Коля решительно отклонил этот вариант. И я отступил, понимая, что в данном вопросе диктат недопустим. Даже советы должны быть ненавязчивыми и тактичными…

Во время очередной поездки в Москву я побывал в МГУ имени М. В. Ломоносова. Привёз учебные программы и условия поступления на философский факультет, где было две специальности: философия и научный коммунизм. Более понятной и интересной для пятнадцатилетнего школьника были проблемы, изучаемые в курсе научного коммунизма. На нем Коля и остановил свой выбор.

Но одно дело – желание, а другое – возможности. Конкурс на философский факультет на обе специальности был в то время очень большой. Гарантией для поступления, хотя и не стопроцентной, мог служить только отличный аттестат зрелости и золотая медаль за среднюю школу. И еще. На вступительных экзаменах необходимо было сдать на «отлично» историю. Она была профилирующим предметом при поступлении на философский факультет.

Обе задачи, вставшие перед Колей, были далеко не простые, но вполне посильные. Желанию получить избранную профессию, да еще в главном университете страны, надо было в полной мере подчинить два года школьной учебы в девятом и десятом классах. Плюс основательно изучить историю, значительно шире и глубже школьной программы. И поэтому на Колин стол я положил вузовские учебники по истории. Их надо было основательно проштудировать в эти же два года. По ключевым вопросам, прежде всего, методологического характера, консультации проводил домашний историк…

Во время школьных каникул мы с Колей поехали в Москву. И почти сразу по приезде в столицу отправились на Ленинские горы, в Московский государственный университет. Обошли его вокруг и даже заглянули в вестибюль главного корпуса. Эта «экскурсия» окончательно предопределила Колин выбор. Он твердо и уже бесповоротно принял для себя решение: сделать все зависящее от него для того, чтобы поступить на учебу именно в МГУ…

Самое время сказать мне об одном важном стимуле, который «агитировал» Колю за учебу в МГУ. У подножия Ленинских гор – «Лужники» – главный стадион страны. На его футбольном поле проходили все «домашние» игры московского «Спартака»; там же, во Дворце спорта, играл хоккейный «Спартак» – наши «семейные» любимые команды. Уже ряд лет, начиная с 1962 года, мы ежегодно всем КИНО выезжали во время отпусков и Колиных каникул в Москву или в ближнее Подмосковье, чтобы радоваться победам и разделять горечь поражений спартаковских команд. Для нас это было не просто интересное зрелище. Их игры приносили огромное вдохновение, создавали превосходное настроение, рождали чувство, которое очень точно передает замечательная песня:

Мы преданы единственной команде,

Команде, без которой нам не жить…

К тому времени я уже был хорошо знаком с родоначальником и главным наставником футбольного «Спартака», легендарным патриархом советского футбола Николаем Петровичем Старостиным; с центральным нападающим первой пятерки хоккейного «Спартака», ставшим впоследствии и его играющим тренером, – великолепным и неподражаемым Вячеславом Старшиновым.

…Безусловно, учеба в МГУ открывала для Коли круглогодичные возможности быть «лицом к лицу» с любимыми командами. А это – не просто интерес, не только отдых, не только вдохновение, но и разумное времяпрепровождение. Помешать посещению спартаковских игр – футбольных и хоккейных, – «отвлечь» от них было не под силу никаким другим увлечениям.

Да, мы были и остались на всю жизнь спартаковскими «фанатами» в самом лучшем смысле этого слова. Но наш фанатизм не имеет ничего общего с безрассудством и беспределом, которым отмечается «около-футбольный» криминал. Да, мы тоже всегда с безграничным упоением, вместе с многочисленной армией спартаковских болельщиков, во «всю глотку» горланили: «В Союзе нет еще пока команды лучше „Спартака“». Но это – в унисон той замечательной песне, которую я уже упоминал…

Радовало нас, родителей, «старых комсомольцев» и то, что и на этом «духовном» направлении Коля становился с нами «единым целым». Вместе с ним мы повторяли свой проделанный путь, юность комсомольскую свою.

В четырнадцать лет Коля стал комсомольцем и вскоре возглавил комсомольскую группу своего класса, а затем – комитет комсомола школы.

Повторю еще раз то, о чем уже писал в главе «Краснодар (1967–1990 годы)»

Много интересного было в жизни его организации: творческие вечера, экскурсии, встречи с замечательными людьми. Я с радостью откликался на просьбы школьных комсомольцев, и сам приходил на встречу с ними с циклом бесед о жизни-подвиге Николая Островского и о потомках Павки Корчагина; о героическом пути Ленинского Комсомола. Приводил в школу «исторических» людей, имена которых они знали из учебников по истории, из книг и кинофильмов о Великой Отечественной: Петра Михайловича Гаврилова – легендарного героя «бессмертного гарнизона», одного из организаторов обороны Брестской крепости; Степана Александровича Неустроева, командира батальона, штурмовавшего берлинский рейхстаг, бойцы которого – Егоров и Кантария водрузили Знамя Победы на нём. Встречались комсомольцы школы с делегатом III Съезда комсомола Л. Д. Сахаровым. С большим интересом слушали его рассказ о знаменитой речи В. И. Ленина на съезде о задачах союзов молодежи.

Об опыте работы школьной комсомольской организации писал журнал ЦК ВЛКСМ «Комсомольская жизнь». Публикация вызвала большой интерес у секретарей школьных комсомольских организаций в разных концах страны. Их письма приходили на имя Коли и в школу, и в редакцию журнала…

Быстро промчались два последних напряженных года учебы в школе.

Обе задачи, которые были поставлены перед Колей на эти годы, он выполнил успешно. Получил отличный аттестат зрелости и золотую медаль, обстоятельно «проштудировал» вузовский учебник по истории СССР – фундамент для поступления на философский факультет МГУ.

Сразу после выпускного вечера мы всей семьей отправились в Москву. Вместе поехали в МГУ сдавать документы в приемную комиссию философского факультета. Но Коля попросил нас дальше «стекляшки» (так называют студенты «гуманитарный» корпус) с ним не идти. И мы остались за университетской оградой.

Спустя час Коля вышел из учебного корпуса и направился к нам. В приемной комиссии присутствовавший заместитель декана посоветовал ему: «А почему бы тебе не пойти на философское отделение? У тебя для этого есть все основания».

Коля пришел за советом. Я, естественно, без колебаний поддержал идею заместителя декана: «Конечно, это разумное предложение. „Научный коммунизм“ – узкая специализация. К тому же, он основательно изучается и на философском отделении…» И Коля переписал заявление. «Корректировка» была очень важной и своевременной. Правда, конкурс на отделение философии был значительно больший. Но, как принято в таких случаях говорить, – «игра стоит свеч…»

Оставшиеся до вступительных экзаменов дни были максимально использованы для повторения слабых и уязвимых мест. Тем же занимался Коля и после предэкзаменационной консультации.

Казалось, всё изучено, повторено и закреплено. Но, глядя в программу курса истории, неизбежно натыкаешься на вопросы, требующие возвращения к ним. И так до последнего дня. Чем меньше оставалось дней до вступительных экзаменов, тем сильнее росло волнение. И у Коли, и у нас…

Особенно трудным было утро решающего дня. Напряжение достигло предела. И мы решили ехать с Колей. Жили в Москве на квартире Трифоновых в Нагатино. Добираться до университета надо на двух видах транспорта: трамваем до метро «Коломенская», а затем – на метро до станции «Площадь Свердлова» (ныне «Театральная») с переходом на станцию «Проспект К. Маркса» («Охотный ряд»). И далее – до «Университетской».

Коля решительно запротестовал: «Нечего вам там делать. Я поеду сам». Пришлось уступить. Благословили традиционным «ни пуха – ни пера». С балкона проводили Колю глазами, пока он не исчез за поворотом.

Но… Не успели уйти с балкона, как увидели, что Коля возвращается назад. Мелькнула мысль: «Что-нибудь забыл?»

Через две-три минуты Коля уже переступил порог квартиры. И сразу все прояснилось. Нервное перенапряжение вызвало тошноту и рвоту.

Дали Коле успокоительное. Побыв с нами не менее получаса, он снова стал собираться в путь. Теперь Коля уже не возражал, чтобы я поехал с ним. И мы отправились вдвоем.

…У входа на территорию МГУ со стороны проспекта Вернадского я с ним расстался. Экзамены уже начались, и надо было торопиться. Коля быстро направился к входу в здание «стекляшки», а я остался коротать время, вышагивая вдоль металлической ограды территории университета, по проспекту Вернадского. Так условились с Колей…

Спустя час-другой, подъехала и Нина. Теперь волновались вдвоем. Успокаивали друг друга: «Если не получит по истории СССР „пятерку“, сдавать остальные предметы, надеясь на „авось“, вряд ли целесообразно. Отслужит в армии, там вступит в партию, и тогда у него уже не будет никаких преград для поступления в МГУ». Этот «вариант» был известен Коле. Он соглашался с ним, так как ни в какой другой вуз, кроме МГУ, на любую другую специальность, кроме философии, он поступать не хотел. Этим и «утешали» себя, вышагивая несколько часов подряд у «гуманитарного» корпуса.

Вошел Коля в подъезд «стекляшки» около 11 утра. Прошло два, три, четыре, пять часов – Коли нет. За это время мы насмотрелись с Ниной на всё: видели выбегающих юных девчонок, веселых и счастливых; видели плачущих; видели «скорую», подъезжавшую к подъезду, «проглотившему» Колю. А Коли всё нет и нет. Чего только не передумали. Ко всему были готовы, – лишь бы какая беда со здоровьем не случилась…

День клонился к концу. Уже лишь редкие юноши и девчонки выходили из «стекляшки». А Коли нет. Вот уже и тучи нависли над университетским городком, а спустя полчаса прорвались сильным дождем. А Коли нет.

– Что же случилось? Может попытаться пройти в здание «стекляшки» и там прояснить: что с Колей, где он?

…И вот, наконец, сквозь пелену дождя (мы уже стояли у стен учебного корпуса, чтобы не промокнуть до «последней нитки»), увидели, что сын вышел из подъезда и направился в нашу сторону. Показалось, что в слезах. Мы бросились навстречу Коле с утешением: «Не расстраивайся, сынок, все будет хорошо. Через год-два ты будешь учиться в МГУ»…

И услышали в ответ: «Все хорошо. Я получил „отлично“. Можете меня поздравить… А задержался потому, что „медалистов“, получивших „пятерку“ и фактически ставших студентами, попросили остаться до конца сдачи экзамена. Мы должны прийти на экзамен по „сочинению“, чтобы помочь приемной комиссии… Была консультация… Так что все в порядке…»

Только теперь мы увидели, что по щекам сына текли не слезы, а капли дождя. Как, впрочем, и по нашим. Но на самом деле нам хотелось «плакать от счастья». И мы бросились обнимать, целовать и поздравлять Колю. Тем временем, тучи, висевшие над университетским городком, ушли. Дождь прекратился. И объявилось солнце. Как в той лирической песне: «Ветер утихает. Тучи уплывают. И опять синеют небеса…»

– Коля, мы здесь всё передумали, переволновались, испереживались. Разве нельзя было выйти к нам на минутку и сказать?

– А я думал, что вы меня видели и всё знаете. Я вас видел с … 11-го этажа. И показывал из окна ладонь – «пятерку», мол, все нормально…

Не успев выйти из напряженного состояния, еще не поверив до конца, что наш сын – студент философского факультета МГУ, – даже не рассмеялись по поводу этого «объяснения» сына.

Сколько этажей, сколько окон в учебном корпусе гуманитарных факультетов, сколько часов (!) и минут прошло за время нашей «разлуки» с сыном, чтобы можно было нам «сообразить»: на каком этаже, в каком окне и в какую минуту появится Коля и даст нам «хороший знак». Да, конечно, вряд ли бы мы увидели его в окошке 11-го этажа. Но теперь это уже была, как говорят в подобных случаях, «несущественная деталь».

Главное, – Победа, одержанная сыном! И сбывшаяся Мечта…

…Уже вечером, в квартире Трифоновых, Коля рассказал: «Я как подошел к лифту и увидел плачущих девчонок, почти невменяемых от переживаний, так и успокоился. Подумал: „Я же не девчонка. Я же сильнее их“. И больше до самого оглашения оценки уже не переживал».

…Потом были пять лет учебы в Московском университете, интересной, впечатляющей для сына, каждодневно тревожной для нас, родителей. Особенно в те дни, когда, как было условлено, Коля должен был звонить, а он не звонил: у телефонов-автоматов – очереди во все учебные часы.

Однажды мы «завелись» до крайности. Не выдержали и позвонили Крыловым – моей двоюродной сестре Ане и ее мужу Николаю Леонидовичу – начальнику Главного военного госпиталя имени Бурденко. В Москве у нас было много друзей, и никто бы не уклонился от нашей просьбы. Но Крыловы жили ближе всех других, на Ленинском проспекте.

Аня и Николай Леонидович с пониманием отнеслись к нашей тревоге и поздним вечером поехали в МГУ. Разыскали Колю. Потом сообщили нам: «Всё в порядке. Нашли его на университетском стадионе. Играл в футбол…» Конечно, с Колей было объяснение. И больше таких «недоразумений» с ним не случалось. Да и мы стали спокойнее…

А вообще Колина жизнь была сплошь в заботах и делах. Конечно, на первом плане – учеба; аудиторные и внеаудиторные занятия. Потом – комсомольские и другие общественные дела. Вскоре он был избран секретарем комсомольского бюро своего курса, а впоследствии – секретарем комитета комсомола философского факультета. А это – несколько сот студентов.

В одном ряду с этим стоял и спорт: футбол, баскетбол, волейбол… Но «жил» большим футболом и хоккеем. Особенно футболом. Редкими были случаи, когда ему не удавалось попасть на матч чемпионата СССР по футболу, на игру «Спартака». Не оставались без внимания также игры спартаковских дублеров. Большей частью – в Тарасовке или на «Красной Пресне», на других футбольных полях Москвы и Подмосковья.

Конечно, если бы Коля был единственным ярым болельщиком «Спартака», то вряд ли смог он в «одиночку» устремляться на стадионы, где играла любимая команда. В этом отношении Коле повезло. Еще на вступительных экзаменах он познакомился с Володей Маркиным из Севастополя, тоже медалистом, досрочно отлично сдавшим экзамен по истории и ставшим, как и Коля, студентом философского факультета. Но в данном случае главное другое: в первые же дни их знакомства обнаружилось, что Володя тоже неистовый спартаковский болельщик. Досрочное зачисление в студенты Коля с Володей вместе с нами «отметили» посещением игры «Спартака» в Лужниках. Это футбольное родство душ сблизило их на все годы студенческой учебы, затем и аспирантской жизни в МГУ. Мы были очень рады этому. Володя стал и для нас своим, близким человеком. И где бы мы ни жили, он приходил к нам с Колей на выходные домашние обеды, которые готовила Нина, иногда даже с ночлегом; хотя жили мы в большинстве своем на снимаемых частных квартирах.

Спартаковские игры приносили не только радость и вдохновение, но и горечь от поражений и даже от «ничьих». Особенно переживали за команду, когда она «обвалилась» в первую лигу. Нежданно-негаданно… Но мы были в числе тех, истинных друзей команды, которые «не отрекаются, любя», «ведь жизнь кончается не завтра». Всегда искренне и глубоко переживали неудачи команды, сочувственно относились к ним, а главное – верили в «команду, без которой нам не жить».

Приход в «Спартак» знаменитого динамовского тренера Константина Бескова поначалу встретили настороженно, «как бы он не „похоронил колоритную, художественную“» игру «Спартака». Но Николай Петрович Старостин, тогдашний начальник команды, развеял наши сомнения в одной из «приватных» бесед с нами: «Костя был превосходный футболист, знающий и опытный тренер-профессионал. Мы верим в него, в его тренерский талант. И согласились с его „условием“ – „не вмешиваться в тренерскую работу: и в комплектование команды, и в организацию тренировочного и игрового процесса“. Поживем – увидим».

Очень скоро сама игра обновленного бесковского «Спартака» стала давать желанные результаты: вернулась к «Спартаку» яркая игра, а вместе с ней и яркие победы. Спустя всего год, «Спартак» возвратился в высшую лигу и в тот же год занял шестое место в чемпионате, а в следующем сезоне, в 1979-м году – стал чемпионом СССР.

К. И. Бесков не просто оправдал доверие, а стал одним из лучших тренеров во всей спартаковской истории…

Не буду больше распространяться на «футбольную» тему, хотя о ней хочется писать и размышлять много. Но именно «Спартак» и «футбольный» Колин друг Володя Маркин приносили нам «успокоение» за благополучную университетскую учебу и жизнь сына. К тому же, Володя тоже все годы преуспевал в учебе, окончил с отличием философский факультет МГУ, успешно учился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, и был оставлен работать на кафедре того же философского факультета МГУ. Женился на москвичке-сокурснице. И самый трудный вопрос – «квартирный» – разрешился сам собой.

…У меня никогда не возникало сомнений о будущих отношениях Коли и Володи, – той дружбе и взаимопонимании, которые сложились у них и объединяли их на протяжении восьми лет.

Но… увы. Нам всем троим, всему КИНО, было очень больно, когда уже в 1990–1991 годы бывшие сокурсники и преподаватели философского факультета говорили: «Маркин стал ярым демократом…»

А ведь многие годы казался хорошим и умным парнем; был комсомольцем, еще студентом стал коммунистом. Крутой излом в истории советской страны развел нас по разные стороны «баррикад». Жаль, конечно. Но сколько людей, подобно ему, легко и просто поменяли свои взгляды и убеждения, свое мировоззрение, оказались в «демократическом» лагере…

Свой быт, питание в особенности, Коля постепенно тоже упорядочил. Хотя, оставшись без каждодневной материнской заботы, ему надо было привыкать к самостоятельности. Питался в университетских столовых и буфетах. Кое-что дополнял вечерами. Студенческие вечера длинные, а ночи короткие. С каждой оказией, особенно в первые годы учебы, старались кое-что передавать Коле, чаще всего, с проводниками поездов, зная о его домашней привычке «что-нибудь пожевать» вечерами.

Жил Коля в студенческие годы в разных местах: сначала в университетском общежитии рядом с гостиницей «Университетская»; потом – на проспекте Вернадского, а на старшем курсе и в аспирантуре – уже в «высотке», в «блоке» на двоих…

Конечно, самым сложным был первый год учебы. Постепенно втянулся в новый уклад жизни, и всё вошло в норму. В летние каникулы он, как правило, работал в студенческих стройотрядах в Москве и в Подмосковье. Работал на строительстве крупнейшего полиграфического комбината в Можайске. В Можайский район, над которым шефствовал МГУ, осенью выезжал на уборку картофеля.

Мы находили его везде, навещали, проведывали. Скучали, беспокоились, переживали: «Как там Коля? Что у него?» И было от чего…

Как-то завелся в студенческой среде непорядочный человек, «обирал» своих однокурсников. Брал в долг, чтобы снимать для себя отдельную однокомнатную квартиру и там «привольно» жил. Долги не отдавал. Коля тоже оказался в числе «кредиторов». И почти все, что мы положили ему на сберкнижку на «черный день», перешло в карман этого «ловкача». Всем обещал отдать долг, но… исчез бесследно…

А на строительстве Можайского полиграфического комбината рядом со студенческим отрядом из МГУ работали «декабристы», как называли осужденных за мелкое хулиганство и прочие «дела». Они третировали студентов, заставляя «вкалывать» и за них, угрожали расправой, если те не будут подчиняться их уголовным прихотям…

Пришлось мне идти в стройуправление, возводившее этот комбинат, и просить его руководителей избавить стройотрядовцев от уголовного «соседства».

…Дважды выезжал Коля в составе «интернациональных» стройотрядов на стройки в тогдашние братские, социалистические Болгарию и Чехословакию.

Но самая большая тревога за сына была, когда позвонил из подмосковных Электроуглей Володя Маркин и сказал: «Приезжайте и заберите Колю отсюда. У него тяжелый приступ, скорее всего, почечные колики. Даже сознание терял…»

Было это в 1980-м – в год Московской Олимпиады. Строители не справлялись со сроками завершения работ на каком-то олимпийском объекте. Туда бросили рабочих-специалистов из Электроуглей, а на их место отправили стройотряд из аспирантов и студентов МГУ…

Переволновался я тогда очень сильно. Находился в то время в Москве, и, получив тревожный сигнал, тут же выехал в Электроугли.

Колю застал в общежитии. Выглядел он очень болезненно. У него действительно был острый приступ почечно-каменной болезни. Боли обозначились рано утром. Но он поднялся и, превозмогая боль, вместе с другими стройотрядовцами направился в заводскую столовую, на втором этаже. На лестнице от острой боли потерял сознание. Хорошо, что рядом шли товарищи, подхватили его и занесли в столовую. Туда же вызвали «скорую». Сделали укол и отвели в общежитие. Там я его и нашел. Спросил: «Сможешь ехать со мной в Москву? Хватит ли сил?» Коля ответил успокоительно: «Наверное, смогу. Приступ прошел».

И мы уехали с Колей в Москву. С вокзала прямо к своим родственникам – Крыловым. Николай Леонидович, осмотрев и прослушав Колю, сказал: «Да. Был приступ почечно-каменной болезни. Надо попить „Ессентуки“. Может, камушек или песок выйдет. И тогда все в порядке. Волноваться сильно не надо. Может, это единственный случай, который больше не повторится. А может, когда-нибудь снова напомнит о себе. Надо бы полечиться в Железноводске. Три года подряд…»

Через несколько дней камушек, ставший причиной острого приступа, вышел. Но, начиная с осени 1980 года, Коля три года подряд ездил в Железноводск.

Так что было от чего тревожиться за единственного сына. И в студенческие, и в аспирантские годы…

Впрочем, в тревоге за сына мы были всегда. Особенно в годы ельцинского беспредела и разгула преступности и бандитизма. Но об этом еще речь впереди…

А сейчас вернусь к последним годам пребывания Коли в аспирантуре на кафедре исторического материализма. Проблемой его научного исследования стала «власть». Как и сейчас, так и тогда, эта тема была актуальной и сложной. И Коля взялся за нее с большим интересом, научной добросовестностью и ответственностью. Режим аспирантской жизни, как мне представляется, основательно отличается от студенческой. Здесь нужна была большая самостоятельности и самоконтроль…

Самостоятельность. На протяжении всей его дошкольной, школьной и университетской жизни отпуска-каникулы мы проводили всей семьей. В экскурсионных поездках в Москву и в Ленинград, в домах отдыха и пансионатах Туапсинского побережья Черного моря, Подмосковья или в Смоленской области, на Оке (в Копаново) Коля всегда был с нами. А в отдельных случаях, в туапсинских здравницах, – с нами были и его школьные друзья…

1982 год в этом смысле стал исключением. Как обычно летом, мы находились в Москве, но на вторую половину августа у нас были путевки в пансионат «Шепси». Это в десяти километрах от Туапсе по железной дороге на Сочи. Сейчас уже точно и не помню, но какие-то важные обстоятельства побудили нас с Ниной отказаться от этой поездки. А Коля, как никогда, был неумолим: «Я поеду. Хочу побыть на море». Наши уговоры не помогли. И мы уступили просьбам сына. Так, впервые Коля отправился на отдых к морю один. Как вскоре выяснится, на встречу со своей судьбой.

Мы остались в Москве еще на две недели. Наше возвращение в Краснодар совпадало с окончанием срока Колиной путевки. Мы даже упредили его. Из Шепси Коля приехал на день-другой домой, а затем – в Железноводск на лечение, третий год подряд, как и советовал Николай Леонидович.

Отъезд Коли из Краснодара в Железноводск на этот раз был для нас тревожным. В одном купе с ним ехал какой-то юноша со здоровенным псом. Один вид собаки был устрашающим. А тут надо ехать с ним всю ночь. Попытки упросить проводницу предоставить место сыну в другом купе остались безуспешными: «Нет у меня ни одного свободного места». Обратились к начальнику поезда с просьбой перевести Колю в другой вагон. Ответ был тот же: «Мест нет».

…Вечер и ночь, пока Коля ехал до Минеральных Вод, были для нас жестокой пыткой. Созвонились с Галей Кулаковой – приемной дочерью Андрея Кузьмича и Апполинарии Логвиновны Фроловых из Ростова, о которых я рассказывал в первой книге. Она с мужем жила в Минеральных Водах, где Коля должен был сойти и пересесть на электричку, идущую в Железноводск. Попросили их встретить Колю и сообщить нам: все ли у него благополучно.

Глаз не сомкнули до утра, пока не дождались звонка из Минеральных Вод и не узнали, что у Коли все хорошо, и он уже поехал в Железноводск. Там подлечился и через три недели, не заезжая в Краснодар, отправился в Москву…

В 1983 году Коля успешно защитил кандидатскую диссертацию, там же, на философском факультете. Научным руководителем по кандидатской диссертации у Коли был доцент кафедры исторического материализма философского факультета МГУ Владимир Семенович Манешин. К горькому сожалению, он рано ушел из жизни в самом начале «демократического» переворота. Кафедрой заведовал доктор философских наук, профессор Владимир Иванович Разин. К общему удивлению, ученый-марксист МГУ на крутом изломе истории нашей Отчизны ушел вправо. А ведь убеждения – не перчатки и не носки; не одежда и не обувь.

Износились, перестали нравиться, надоели – куплю новые. Виднейший русский критик Д. И. Писарев завещал нам бесспорно мудрый совет: «Готовых убеждений нельзя ни купить в книжной лавке, ни выпросить у добрых знакомых».

А вот что по этому вопросу писал К. Маркс: «Идеи… которые овладевают нашей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым приковывают нашу совесть, – это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца…» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т.1, стр.118).

…Первым оппонентом на защите сыном кандидатской диссертации выступал декан юридического факультета МГУ, доктор юридических наук, профессор Михаил Николаевич Марченко. Он дал высшую оценку научной зрелости сына и его диссертации.

Замечу, что на протяжении многих лет, особенно в постсоветское время, мне приходилось много раз обращаться к М. Н. Марченко за советом и помощью. Был ли Михаил Николаевич деканом или проректором МГУ, – он неизменно откликался на мои просьбы…

Ученый Совет единогласно проголосовал за присуждение Коле ученой степени кандидата философских наук. Вскоре ВАК утвердил это решение…

Мы были рады, что желание и цель Коли осуществились. За восемь лет пребывания в МГУ он непросто стал дипломированным специалистом, но и ученым-философом. Впереди его ждала работа на кафедре философии Кубанского государственного университета…

Коля всегда с гордостью говорит о своей учебе в главном вузе страны, об атмосфере университетской жизни, о тех, кто был рядом с ним. Тепло вспоминает своих близких друзей-однокурсников: Игоря Федорова, Виктора и Людмилу Фирсовых, их крохотную дочурку Иришку. Они к нам с Ниной Тимофеевной относились с добрым душевным чувством. А мы боготворили их…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.