СМЕШНЫЕ, СЕРЬЕЗНЫЕ, А ИНОГДА ТЯЖЕЛЫЕ И ПЕЧАЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ НА ОСТРОВЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СМЕШНЫЕ, СЕРЬЕЗНЫЕ, А ИНОГДА ТЯЖЕЛЫЕ И ПЕЧАЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ НА ОСТРОВЕ

Уже перед самой Второй мировой войной в Германии появилась мужская мода на очень удобные в теплое время года светлые брюки до колен. Возможно, эта мода пришла из Англии. Название брюк — «шорты» в переводе с английского обозначает «короткие брюки». Однако традиция носить короткие штаны с давних времен существовала в некоторых сельских местностях и у нас на родине. Короткие кожаные брюки, которые назывались «скрипучая кожа», носили крестьяне Баварии. Будущие шорты можно было увидеть и у скалолазов в Саксонской Швейцарии и в горах Эрцгебирге. Издавна существующие традиции программируют взгляды новых поколений на модное и чудовищное.

Между немцами и русскими культурный обмен, который мог бы познакомить их с различиями в обычаях друг друга, в прошлом был небольшой. Во время своего пребывания в должности посланника в Петербурге Бисмарк выполнял также обязанности консула по отношению к примерно шестидесяти тысячам прусских граждан, среди которых были инженеры, врачи, мастеровые, домашние учителя. Культурный обмен между странами с впечатлениями и сравнением не развивался.

Теперь опять о коротких мужских брюках. В тридцатые годы на конгресс Союза писателей в Москву был приглашен баварец Оскар Мария Граф. После длительного путешествия в поезде он был рад наконец расположиться в Москве в удобной гостинице. Он переоделся к обеду и, ничего не подозревая, появился в обеденном зале в коротких баварских брюках. И был очень удивлен, что привлекает всеобщее внимание. Когда же он пришел в таком виде на первое заседание конгресса, члены президиума сразу же демонстративно покинули свои места, а некоторые делегаты потребовали его немедленного удаления из зала. Всех успокоить и примирить смог только председатель конгресса Максим Горький, который, много путешествуя, имел возможность познакомиться с особенностями западноевропейской моды.

В романе Льва Толстого «Война и мир» можно прочитать о кошмарном сне Пьера Безухова, приснившегося самому себе в коротких брюках на людях и ужасно этого застыдившегося.

Еще в первые десятилетия после Второй Мировой войны на международных соревнованиях по велоспорту все русские участники были в длинных брюках. В России существовало стародавнее мнение, что показывать обнаженные мужские ноги не только не прилично, но даже непристойно.

Этого всего мы, немцы, в первое время нашего пребывания на острове не знали. Уже в конце мая установилась солнечная и теплая погода. Наконец-то после длительной и суровой зимы можно было снять ватники и валенки. Из шкафов была вытащена летняя одежда. И тут случилось следующее: русский руководитель острова господин Сухомлинов вызвал к себе руководителя немецкого коллектива и спросил его, что должна означать устроенная нами провокация: Немецкие мужчины разгуливают в общественных местах в нижнем белье и даже в таком виде приходят на работу. Только теперь мы с изумлением узнали, что в России считается неприличным показывать голые мужские ноги.

Разумеется, мы отказались от этой моды, тем более что обладатели таких брюк рассказывали, что русские женщины при встрече с ними выглядели очень смущенными и даже отворачивались. Наша подруга, девятнадцатилетняя Сабина, экстерном училась в девятом классе школы в Осташкове. Она жила там у вдовы, сын которой погиб на войне, и теперь эта русская женщина по-матерински заботилась о немецкой девушке. Сабина, по тогдашней моде, коротко подстригла свои длинные вьющиеся волосы, и все русские соученицы завидовали ей. По строго установленной традиции все русские девочки во время учебы в школе должны были носить косы. Остричь волосы можно было только после окончания школы. Среди русских школьниц также было не принято носить теплые брюки в холодное время года, на девочках всегда должна была быть только юбка.

В первую весну нашей жизни в Городомле родился наш сын Петер. Теплой майской ночью Гертруд разбудила меня и сообщила, что начались регулярные схватки. Я тут же встал и оделся. Гертруд чувствовала себя бодро. Я должен был привести акушерку. Была глубокая очень тихая ночь. На фоне неба, усыпанном звездами, выделялись силуэты высоких сосен. Я пошел по едва заметной тропинке. Через влажный луг и небольшой участок леса она вела к маленькому двухэтажному домику, оборудованному под поликлинику. Там было темно. Я постучал, и вскоре в окне на первом этаже зажегся свет. Выглянула женщина, с полным спокойствием выслушавшая мое торопливое сообщение. Свет погас, и вскоре в сопровождении молодой женщины, зубного врача, которая должна была ассистировать, вышла акушерка. Когда мы пришли, Гертруд ходила по комнате. Она дружески поприветствовала вошедших и уже приготовила кровать. Мне объяснили: то, что должно произойти, это женское дело. И с этими словами меня отправили на кухню. Я зажег примус. Сначала с помощью встроенного насоса создается давление в керосиновом бачке, затем к небольшим соплам подносится зажженная спичка, и появляется пламя. Я налил большую кастрюлю и поставил ее на примус. Но очень скоро звук гудящего примуса заглушил светлый детский крик. Я поспешил в спальню. Акушерка как раз заворачивала в полотенце что-то маленькое. Гертруд спросила: «Девочка?». Обе помощницы ответили в унисон, и для меня это прозвучало как голос ангела: «Нет, сын». Мы оба очень хотели сына как товарища по играм для четырехлетней Катрин. Теперь мы были очень счастливы.

Помощницы ушли. Я искупал маленького сына и под руководством детальных указаний Гертруд, которые она давала мне лежа в постели, надел на него распашонку и маленькую вязаную кофточку и завернул пеленку.

Юный член семьи к нашей радости частенько давал нам возможность услышать его крепкий голосок. Это продолжалось иногда до самого утра, пока не вставало солнце, и я не прощался со всеми, уходя на дневную работу. Маленький кричал непрерывно. «Это он укрепляет свои легкие», — говорили мы друг другу. Я стучал в квартиру над нами. Ильзе Фризер предложила нам помощь по уходу за младенцем. Она работала посменно вместе с женой Клозе. Так в первые недели жизни за нашим малышом ухаживали жены двух профессоров. Я тогда с юмором определил это обстоятельство как раннее начало академической карьеры. В институте в Городомле я работал в одной комнате с моим будущим шурином Освальдом Конрадом. Он знал о моем большом желании иметь сына. Утром я вошел в комнату со словами: «Он уже здесь», особенно подчеркнув голосом местоимение «он».

Рождение и смерть являются для нас глубоко волнующими вехами жизни. К сожалению и смерть в Городомле случалась тоже. Коллектив немцев на острове в основном был молодым. Но среди них было несколько пенсионеров, дедушек и бабушек. Из работающих старейшим был профессор Вальтер Пауер, который приехал на остров шестидесятилетним. Несколько младше по возрасту, пятидесяти лет, были профессор Клозе и доктор Вольф. По статистике было трудно представить смерть в этом коллективе. И каждый раз смерть была сильным потрясением для всего нашего коллектива. В последние годы нашего пребывания повесилась душевно больная женщина, несколько ранее умерла молодая девушка. Но самая большая потеря была в секторе аэродинамики, когда умер доктор Иоганн Шмидель, с которым я начинал работать в Блайхероде, в области аналогии с плоским водным каналом. В Городомле Иоганн Шмидель жил вместе с женой и маленькой дочкой в двухэтажном доме № 9.

Госпожа Шмидель была переводчицей и учительницей русского языка в начальной школе. Катрин училась у нее читать и писать по-русски. Иоганн Шмидель умер в 1949 году в Московской больнице после того, как врачи установили у него рак в запущенной стадии, когда опухоль была уже не операбельна. В Городомле приняли это известие очень тяжело. Руководитель сектора организовал прощание с ушедшим в большом зале клуба. Присутствующие, одетые в темные одежды, встали, когда доктор Шварц ввел в зал вдову и предложил ей место в первом ряду. Один из коллег поднялся на подиум и произнес траурную речь.

«Дорогой Иоганн Шмидель, ты раньше нас ушел в путь, в который мы тоже должны однажды отправиться. Воспоминание о тебе еще так живо в нас, что трудно поверить, что ты ушел навеки. Прошло всего восемь недель с того момента, когда мы еще работали вместе. Тогда ты в первый раз сказал о своей болезни и о том, что, возможно, тебе придется прервать работу. Ты сказал, что с некоторых пор чувствуешь себя плохо. И только тогда я заметил, что ты бледнее, чем обычно и очень худой. Но кто бы мог предположить твою страшную участь и представить, что твое нездоровье будет означало не временный перерыв в работе, а конец.

За три года нашей совместной работы мы познакомились с тобой так хорошо, что знаем, что если бы ты узнал о безнадежности своего состояния, то пошел бы навстречу безжалостной судьбе без жалоб и страха. Счастливое детство, бурная молодость и вся жизнь остались на фотографиях. Все золотится в лугах заходящего солнца. Мы глубоко озабочены твоим уходом. Ты оставил жену и дочь, твоих любимых, для которых ты был кормильцем и защитником. Как охотно мы бы взяли твою заботу, как охотно заверили бы тебя, что Твои не останутся без средств и защиты. Мы здесь, чтобы помочь. Но ты прожил последние дни далеко от нас, ты был лишен этого утешения. Однако сегодня мы хотим высказать тебе нашу ответственность с полным сознанием нашего долга перед тобой: Дорогой Иоганн Шмидель, твои любимые принадлежат к нашему сообществу, они никогда не останутся беззащитными, они никогда не будут бедствовать. И еще одно хотели мы тебе сказать. То, чего никто до сих пор тебе не говорил, но что многие ясно осознавали. Теперь мы можем сказать открыто. Твои поступки, твои слова, твой образ жизни многих восхищали. Восхищали тех, кто тебя ценил, тех, для кого твоя бескорыстная постоянная дружеская помощь означала утешение в неприятностях, нередко слагающихся в буднях житейской прозы. Я вижу тебя перед собой. Вижу, как ты, вежливо улыбаясь, но вполне решительно отвергаешь эти признания. Я хочу сказать также о твоем вкладе в науку, которой ты посвятил большую часть своей жизни. Мы благодарны тому, что ты рано смог поставить вехи в научном мире. Ты внес большой вклад в составление справочника по экспериментальной физике. Твои исследования по сопротивлению шара в жидкости вошли в учебник Людвига Прандтля…»

В первые списки отправки на родину в Германию жену Шмиделя и ее дочь русские включили в первую очередь.

Молодой человек быстро отключается от печальных мыслей о неизбежном, так и я, пишущий, хочу вернуться к нормальной жизни. Среди старых бумаг я нашел письмо к своей жене. Двенадцать страниц небольшого формата, датированные ноябрем 1951 г. Это письмо было написано мною карандашом на больничной койке после операции.

Я еще очень хорошо помню всю предысторию. Зима пришла в этом году довольно поздно. Все летние игры, теннисные сражения и купанье уже закончились. Ветер давно сорвал листья с деревьев, все летнее великолепие поблекло. Семьи друзей приглашали друг друга по вечерам. Я вижу наших гостей, супругов Бранке, Конрада, Фризера, Клозе, в хорошо натопленной комнате, читающими из книги В.Е. Зюскинда, этого первоклассного стилиста, автора чудесной грамматики для взрослых: «От ABC до искусства речи». Зюскинд принадлежал к кругу Томаса Манна. Я думаю, что в романе «Доктор Фаустус» в качестве одного из действующих лиц, а именно литератора — оруженосца, Томасом Манном выведен его приятель. Я прочитал несколько отрывков из книги Зюскинда. Затем была оживленная дискуссия. Мы нашли забавным, как восхитительно автор описал роли предлогов, приставок и заимствованных слов, как он предостерегал от стилистических промахов, как он рядом ярких примеров проиллюстрировал так называемые превратные представления.

Этой ночью я плохо спал. Мучали сильные боли в области живота. Утром довольно усталый я пошел на работу: я хотел забыть про боли. Иногда казалось, что они проходят, но потом они возобновлялись и с каждым разом все чаще. Поликлиника располагалась примерно в ста метрах от здания института. Пожилая седая врач Киссилова, терапевт, жена тогдашнего главного инженера Киссилова, прощупала мой живот, заставила подтянуть колени. Она диагностировала воспаление аппендикса и решила, что в этот же день я должен быть отправлен в больницу в Осташков. Несколько дней назад температура воздуха понизилась. По берегам большого озера уже образовалась корка льда. В последующие дни озеро должно было замерзнуть. В межсезонье суда не ходили, и пока лед не станет настолько толстым, чтобы можно было проехать на грузовике, пройдет еще две недели, а может быть и больше. «Если воспаление пойдет дальше, без операции не обойтись,» — сказала Киссилова, и при заполнении направления добавила: «Я не хирург и не могу Вам помочь. Сегодня вечером в Осташков отправляется последний пароход, и Вы на нем поедете».

В среду, на третий день после операции, я сидел на кровати с согнутыми коленями и писал: «Дорогая Гертруд, сегодня во мне проснулась робкая надежда увидеть тебя как посетительницу в этом помещении для выздоравливающих. Но, вероятно, разрешения на поездку дано не было. Тогда разочарования мучительного ожидания, объединенные с потребностью поделиться с тобой моими переживаниями, должны разрядиться письмом (глагол выбран неправильно, предположение соответствует примерам Зюскинда «превратные представления», но, вероятно, ты примешь во внимание мои смягчающие обстоятельства и оценишь мои «Полупревратные представления»).

Я попытаюсь описать тебе мои щедро приправленные предлогами и приставками приключения, которые я испытал после отъезда от северной «пристани» (заимствованное слово) в лунную звенящую от мороза ночь. Мои приключения переживал я чаще всего лежа на спине, один раз даже голый и связанный по рукам и ногам. Однако, моя молодая читательница, я не буду возбуждать твое нетерпение (или лучше я напишу: испытывать твое терпение) и хочу начать свой рассказ:

Поездка на пароходе через большое озеро проходила гладко. Абсолютно никому не мешало, что в днище парохода было небольшое отверстие (на языке специалистов — пробоина). Для таких редких случаев насос подготовлен не был. Это тоже не мешало. Команда составила цепочку ведер (прими это так же, как пример превратного представления). Матросы черпали воду и наполняли ведра с большой выдержкой. Примерно через двадцать минут их терпеливого труда вся вода была вычерпана, так что даже в оставшиеся сорок минут переправы, когда воду уже не вычерпывали, по этому вновь открытому способу, она не поднималась и не убывала.

В Осташкове все уже было трогательно приготовлено. Едва я сделал самостоятельно первые небольшие шаги, появился наш хороший знакомый с острова — Коля, который поддерживал меня и нес мой чемодан. Не говори, юная читательница, что я рассказываю чересчур подробно. Пишущий эти строки в последние годы путешествовал так редко, что теперь мне интересна всякая незначительная деталь.

Мы сделали небольшую остановку в первом ресторане городка. Там в дружеском кругу сидели семь молодых женщин из нашего круга знакомых. В веселом задоре они большинством голосов решили не возвращаться на остров в эту последнюю ночь судоходства. Затем для поднятия жизненного тонуса они начали с дымящегося глинтвейна, а для продолжения приключения собирались переночевать в небольшой гостинице. Конечно, они очень испугались, увидев меня и Колю, решив, что мы посланники островного руководителя Клименко с заданием найти их и вернуть на остров. Да, Ильзе Фризер даже вскрикнула, и ее восклицание прозвучало как жалоба и разочарование. Но все семь тут же успокоились, услышав, что основанием для нашего приезда является моя встреча с хирургом со скальпелем и последующая операция. Тут же у всех возвратилось хорошее настроение и двум мужчинам в обществе амазонок было дозволено выпить бокал вина… Коля спешил выполнить свое задание. Мы снова в холодной лунной ночи двинулись дальше. Для Коли путь показался особенно долгим, он пространно философствовал относительно тяжести моего чемодана.

В больнице меня тут же обследовали врач и старшая сестра. Так как мои боли в животе, по моей оценке, это максимум один день простоя в работе, то у меня были угрызения совести, хотя доставка в больницу и могла бы служить оправданием.

Я сказал, что достаточно здоров. Только врач с острова могла передать меня на попечение своей коллеги в больнице. Но эта врач в свою очередь не разделяла моих сомнений. Она велела принять ванну. Вероятно, в качестве компенсации для пропущенного сегодня банного удовольствия. Затем я должен был одеть взятую из дома ночную пижаму и халат. Одетому во все новое мне показали кровать в чистой больничной палате. Здесь уже находились четыре русских пациента. Мы очень скоро подружились. Сначала они очень умилились, когда я каждому дал по яблоку из своего запаса. Затем наступила моя очередь умиляться. Каждое печенье и каждая плитка шоколада, которые приносили посетители, делились поровну. Это были совершенно естественные дружеские отношения среди рабочих, с которыми я познакомился во время работы на заводе и на службе в армии. Одному из пациентов четыре дня назад сделали операцию аппендицита. Он расхаживал по палате без всяких затруднений. В тот же вечер меня осмотрела вторая врач, говорившая по-немецки. Она констатировала, что непосредственной опасности нет, поэтому сегодня хирурга вызывать уже не будут. С хирургом я познакомился на следующее утро. Это была молодая женщина 27 лет (как, по-секрету, сказала мне медсестра), энергичная, компетентная, вызывающая доверие пациента. Ее диагноз звучал так: «Расширенный гнойный аппендицит. Операция должна состояться сегодня же.» Скоро я услышал за стеной шорох, похожий на шум работающего пылесоса. Друзья по палате сообщили, что этот звук всегда предшествует операциям. Вероятно, стерилизуют инструменты.

Я в это время читал толстую книгу физика Бафиника «Результаты и проблемы естествознания». После этого шума я прервал чтение и собрался с мыслями. Я мог точно определить дату моей операции. Одиннадцатый день одиннадцатого месяца. День, когда в далекой стране на Рейне начинаются карнавалы. Это также день научно-исторического события. 11.11.1911 года было организовано общество кайзера Вильгельма с капиталом в 11 миллионов марок для нужд науки, в последующем преобразованное в общество Макса Планка.

Скоро меня вызвала операционная сестра. Я тут же поднялся и вышел полный достоинства, как актер, провожаемый несколькими парами глаз. Вышел, подобно Дантону, отправляющемуся на гильотину. Однако моя мина была преждевременной. Сестра вызвала меня, чтобы в соседнем помещении побрить мой живот и сделать мне укол морфия. Но, во всяком случае, он был сделан в преддверии предстоящей операции и для облегчения моего состояния во время клацанья по моему животу. Она отпустила меня в палату, предупредив, что операция возможно состоится через десять минут. Когда я после этой отсрочки был вызван опять, то, благодаря репетиции, мой выход из палаты удался с полным достоинством и самообладанием. И куда опять ведет меня сестра? В туалет.

Далее все было более серьезно. Меня ввели в приемную операционной. В стерилизованном помещении я был раздет медсестрой в перчатках и с марлевой повязкой. Я вошел в операционную, где меня ожидали четыре женщины: хирург, операционная сестра и две медсестры. Все четверо в белоснежных одеждах. Из-под марлевых повязок виднелись только живые глаза. Они мне напомнили стыдливых турчанок. Хирург и операционная сестра были в длинных резиновых перчатках. Операционный зал благодаря большим и высоким окнам выглядел очень светлым. По стенам блестели стекла шкафов с хирургическими инструментами. За окном был прекрасный солнечный зимний день с темно-синим небом. В середине зала стоял операционный стол. Я должен был на него лечь. Ловкие руки привязали мои бедра и предплечья широкими ремнями, затем покрыли белой простыней, оставив свободными только область живота и голову. Быстро смазали место операции йодом. Хирург стояла справа. Напротив нее на левой стороне ожидала ассистирующая операционная сестра. Возле моей головы справа и слева стояли две медсестры. С тем, чтобы я не мог видеть всю «live», над операционным столом повесили белое полотенце, образовавшее между моей головой и нижней частью тела непроницаемую стену. Тем не менее я мог кое-что видеть в зеркале висящего над операционным столом большого прожектора, который в этот светлый день не был включен. Но лучше, чем в зеркале, я мог прочитать весь ход операции по выражению лиц обеих медсестер, стоящих справа и слева от меня. Совершенно необычная перспектива. Снизу вверх я размышлял: что обозначает эта складка на лбу, внимание или озабоченность, или нечто худшее? О чем думают эти две девушки под марлевыми повязками? Мне сделали еще три нечувствительных укола в области живота. Я не должен напрягать живот, сжимать кулаки, я должен дышать свободно, предупредила меня операционная сестра. Ее рука постоянно лежала на моем сердце. Я чувствовал, как что-то быстро стекает с правой стороны моего живота. Я дышал спокойно. Боли не чувствовал. Но все тело покрылось испариной. Облегчением было, когда сестра вытирала пот с моего лба и лица. Я пытался взглядом выразить благодарность. Если бы я смог позже это нарисовать! Отражение в прожекторе. Дальше шнур от лампы и еще дальше эти глубокие загадочные фигуры, стоящие, как сфинксы. Я хотел вспомнить имя греческого философа. Нет, не Эпикур. Я вспомнил: «Эмпедокл!».

Сестра спрашивает, что я хочу. Я что-то громко сказал. «Нет, ничего, все в порядке». Затем я слышу голос врача: «Аппендикс в плохом состоянии». Я пытаюсь уловить объясняющий взгляд сестры, она кивает: «Он уже удален». Врач разговаривает с операционной сестрой. Складки на лбу моего сфинкса становятся глубокими. Временами я чувствую короткую колющую боль. Я стараюсь подавить стоны. Очаровательный голос: «Не хотите ли посмотреть на аппендикс?» Я: «Нет необходимости». Он висит перед моими глазами. Примерно двенадцать сантиметров длиной и два толщиной, гнойно-желтый и немного в крови. «Очень, очень плохой», — объясняет сестра. «Через три дня мог бы быть разрыв». Операция идет дальше. Врач просит журнал. Один из сфинксов, сидя за столом, пишет под диктовку врача. Я ничего не понимаю из их специальных терминов. Записываемые предложения остаются для меня пустым звуком. Из взгляда возвратившегося сфинкса понять ничего не могу. Они сосредоточены на ходе операции. Я тихонечко говорю. Губы едва шевелятся. Называю имена жены и детей. Я чувствую себя ужасно одиноким. Я говорю себе: «Сегодня одиннадцатое ноября. Сегодня небо сияюще-голубое. Временами — колющая боль. Затем я поражен. Все позади, действительно позади, операция закончилась. На всех лицах облегчение. Да не может быть? Медсестра вытирает меня насухо. Врач уходит. Я ловлю ее взгляд. Все еще закрытая половина цветущего свежего лица. Она бледна, на лбу крупные капли пота, но глаза выглядят жизнерадостно. Такая старательная девушка. Глубокая благодарность и восхищения охватывают меня. Меня несут обратно в кровать. Операция длилась три четверти часа. Я не отваживаюсь шевелиться в кровати. Но мне дают ясно понять, что я должен двигаться с первой минуты. Я спрашиваю своих трех соседей, тоже переживших операцию, было ли у них что-то прооперировано, кроме аппендикса. Но мне отвечают, что у всех — гнойный аппендицит. Я доволен, я рад. До следующего утра мне нельзя есть.

Вечером, когда боли в ране усилились, мне сделали еще укол морфия. Я слушаю по радио концерт из Московского зала им. П.И. Чайковского, играл корейский музыкант. Музыка была потрясающей. При ее звучании я отчетливо видел азиатские храмы, самураев с их кривыми мечами. Вероятно, этим видениям способствовали уколы морфия. На следующее утро при визите врача мое состояние было найдено удовлетворительным. Доктор разрешила мне тут же встать. С большой осторожностью, очень медленно я сделал двадцать шагов. Но вскоре я уже ходил лучше. Я думаю, что этот новый метод только ускоряет процесс выздоровления. И сегодня, в среду утром, врач мне сказала, что в воскресенье меня могут выписать.

Так задорно, с хорошим настроением и с оптимизмом можно рассказать об операции, если она прошла удачно и если знаешь, что тебе подарен новый отрезок жизни и что без операции жизнь могла бы вскоре закончиться. В то время пациента с прорвавшимся гнойным аппендицитом спасти было нельзя. Тогда еще не знали промывания брюшной полости антибиотиками. Так умер из-за гнойного аппендицита доктор Хох, который в 1950 году сменил в его должности господина Греттрупа. Однако после короткого пребывания его в этой должности русские перевели его в другой коллектив. Вместе с несколькими другими сотрудниками и членами семьи он покинул остров. Только после встречи с его коллегами в Германии мы узнали о его смерти. Он пожаловался на сильные боли слишком поздно для операции аппендицита.

Уже на второе лето русские понизили зарплату некоторым исследователям. Это было вызвано продолжительными никчемными сплетнями соперничающих немецких коллег, которые должны были дойти до ушей русского руководства.

Официально директор острова обосновал уменьшение зарплаты недостаточными знаниями или интенсивностью работы. Я был очень рад, что из сектора аэродинамики никто не пострадал. Но господин Клозе и господин Зигмунд были среди пострадавших. Я удивлялся спокойствию господина Клозе. После того, как директор острова торжественно объявил об участи некоторых сотрудников (а все руководители секторов должны были присутствовать на собрании), я шел с господином Клозе домой. Я был угнетен. Молча шли мы рядом друг с другом. Неожиданно господин Клозе остановился, тряхнул головой, глубоко вздохнул, потянулся и сказал: «Несмотря на это, у нас будет сегодня репетиция на лесной поляне». Тогда мы репетировали «Затонувший колокол». И Клозе уже радостно улыбался.

В другой раз обычные сплетни привели к ядовитым последствиям. Как я уже рассказывал, вдова господина Шмиделя получала небольшую пенсию из нашей добровольной кассы взаимопомощи. Госпожа Шмидель раньше преподавала в начальной школе. Для родителей и учеников она была любимейшей учительницей. Она, как и все немцы, выполняла свою учительскую работу с большой ответственностью. После того, как ее муж заболел, госпожа Шмидель закончила преподавательскую деятельность и после его смерти больше ее не возобновляла. Вскоре против нее образовалась компания под лозунгом: кто не работает, тот не получает денег! И точно так же, как в арии Розины интенсивность клеветы усиливается от шелестящего ветерка до грохота пушек, так и требование лишить госпожу Шмидель пенсии пропагандировалось все громче в круге немцев, становившемся все шире. Пропагандисты организовали даже подписной лист и действительно достигли почти большинства. Однако, доктору Вольфу, который в то время был руководителем немецкого коллектива, удалось добиться вмешательства русского директора острова, который объявил собирание подобных подписей недопустимым. Госпожа Шмидель сохранила впредь неоспоримую пенсию, а ее друзья заверили ее, что, несмотря на имеющийся подписной лист, они всегда останутся ее защитниками.

Во многих человеческих коллективах недоброжелательство и житейские сплетни разрастаются быстро. Отсюда воспламеняются соседствующие с ними дрязги, отсюда возникают недоразумения среди работающих коллег. В Городомле в изолированном сообществе существовала большая опасность всеобщей ссоры, если бы не было противодействия этим тенденциям. А именно совсем незаметным способом, без специального умысла, со стороны людей, служащих примером для подражания. На острове были такие жители, которые никогда не высказывались отрицательно об отсутствующих. Раздумья о навеваемых этими примерами этических принципах амортизировали нехорошие желания распространения житейских сплетен. Эти немногие противодействующие люди никогда не выступали в роли моральных проповедников. Как раз, поэтому их поведение оказывало очень большое влияние. Я думаю об инженере Венцеле, о бесконечном терпении и чувстве справедливости которого я рассказывал читателю на примере истории о поставке ракеты и аварии компрессора. Я думаю о Гельмуте Фризере, об его художественной деятельности; он организовал камерный квартет и женский хор, он предложил сообществу возможность в них участвовать и быть слушателями. Свою способность к научным размышлениям он использовал для решения проблем ежедневной жизни. Он всегда искренне высказывал свои мысли, даже если они противоречили общественному мнению. Благодаря этому он вызывал раздумья, и некоторые сознавали, как опасно могло быть проявление и действие подзуживания и осуждения.

Особенно я вспоминаю Вальтера Пауера, бывшего профессора теплотехники в Технической высшей школе в Дрездене. У него, старейшего из нас, не было руководящей должности в рабочем коллективе. Но немцы почитали его как мудрого патриарха. Вероятно, это было его гражданское мужество — обычно довольно чахлая добродетель в человеческом обществе — и оно делало его непререкаемой очень уважаемой личностью. Во многих разговорах с властными структурами, когда все остальные уже втянули голову в плечи или втайне сжимали кулаки в карманах, он бесстрашно высказывался, приводил веские аргументы в таком виде, которые заставляли противоположную сторону задуматься о своей первоначальной точке зрения. Если он в другой раз поддерживал непопулярные мероприятия русского руководства острова, он всем говорил об этом, и мы, немцы, подчинялись.

И наконец, было много способов досуга для мирной совместной жизни островного сообщества. Любители собак и кошек купили молодняк у русских крестьян в Осташкове. В деревне Городомли разгуливало столько же собак и кошек, сколько было в каждой сравнимой с Городомлей немецкой деревне. Но было и нечто особенное, что осталось для меня необъяснимым. Собаки лаяли только, если мимо проходили русские, при этом они могли вести себя совершенно неистово. И никогда они не облаивали проходящих мимо немцев. Русский директор был по-настоящему взбешен этим обстоятельством, он подозревал, что немцы специально так приучили собак. Но этого не было.

Удивительным казалось мне, что мой сын, в возрасте двух-трех лет тут же начинал плакать, если он слышал русскую речь. Однажды мы сидели в ресторане. Официантка, дружески улыбаясь, принесла маленькому стакан лимонада. Он даже разрешил себя погладить. Но когда она начала нежно говорить по-русски, тут же раздался разрывающий сердце плач.

Ресторан находился рядом с магазином — нашей универсальной лавкой. Профессор Шютц как хороший семьянин заходил после службы в магазин, чтобы посмотреть, нет ли чего новенького. Я в этом отношении был довольно флегматичен, хотя временами заходил туда, чтобы купить подарки ко дню рождения детей. Русская продавщица предложила мне детскую трубу и маленький барабан. Мне было ясно, что такие шумные игрушки я не смог бы выдержать. Тогда она меня успокоила. «Ах», — сказала она, — «это не страшно, на следующее утро они уже будут сломаны». Однако когда был привоз товаров, медлить было нельзя. На днях, в зимнее время, в дверь постучали соседи, которых тоже по тревоге подняли их друзья сообщением: в магазин привезли сахар! Быстро одеваешься, все приготовленные наволочки послужат мешками. С санками бежим в магазин, занимаем очередь в длинной шеренге ожидающих. Если пропустишь покупку сахара на год, придется постоянно занимать у соседей небольшие порции. Ограниченная совместная жизнь создает особые проблемы и среди животных. Уже в первую весну мы увидели стаи больших светло-серых птиц, которые прилетели на остров. Они обосновались только на некоторых больших деревьях в окрестности деревни. Это были вороны, они строили свои гнезда плотно друг к другу. В перерыве между постройкой слышалось неприятное беспрерывное карканье и скрипенье. Присмотревшись, можно было увидеть, что эти звуки вызывались дракой соседствующих гнезд. Один мальчик подобрал вывалившегося из гнезда еще не умеющего летать вороненка и ухаживал за ним, что было совсем нелегко. Молодой обжора без конца требовал лягушек, которых мальчик должен был ловить в камышах, на краю озера.

В другое лето мы услышали, что гуляющие в лесу будто бы видели большого лося. Слух, который сначала расценили как вариант охотничьих небылиц. Однако все больше жителей острова подтверждали увиденное. Вероятно, лось переплыл большое озеро и проник через случайно открытые ворота в заборе, которым был обнесен остров. И он остался, как и мы, пленником на острове. Однажды вечером в дверь постучали друзья. Они сказали, что лось лежит на соседнем лугу, жуя жвачку. Мы пошли туда, причем я захватил свой блокнот для эскизов. Действительно, на описанном месте в траве мирно лежал большой зверь. Это была лосиха, без рогов. В ранние зимние дни, когда ко времени начала уроков в школе еще было темно, наша дочка вся взбудораженная вернулась с половины пути в школу: «Я не могу идти в школу, лось стоит на дорожке». Однако, когда мама пошла ее провожать, лось уже удалился.

Некоторые домашние животные должны были сидеть взаперти. Один немецкий инженер завел козу и построил для нее загон. Против воров он хотел повесить висячий замок. В магазине он не смог его купить. После многочисленных поисков и вопросов он обратился к директору острова. Тот не мог ему помочь в приобретении замка. Однако посоветовал опечатать дверь загона. Сургуч купить можно. Все смеялись, однако совет был серьезным. Ни один из русских не осмелится тронуть печать. За это может последовать лишение свободы.

В это время у Конрада заболел зуб. В поликлинике врач сказал: «вообще-то зуб я должен запломбировать, но это невозможно. Посмотрите, сломался электромотор у бормашины». Действительно, мотор не реагировал на включение. Конрад, который во второй половине дня был единственным пациентом, разобрал выключатель. Контакты были в порядке, значит, причина была в моторе. «Можно я разберу мотор и починю?» — спросил пациент. «Ну, конечно», — ответил врач, — «возьмите мотор с собой и почините». Конрад должен был заменить обмотку, проволоку для которой он взял у электриков в институте. Продолжающаяся зубная боль стимулировала быстрое выполнение работы. Наконец, Конрад упаковал отремонтированный мотор в свой портфель, пришел в клинику и встроил его. Зубной врач опробовал мотор, был очень доволен своим дельным пациентом и дружески усадил его в кресло.

Один раз каждое лето к всеобщей радости устраивалась прогулка на пароходе по большому широкому озеру. Несколько часов мы плыли на пароходе, иногда через узкие водные рукава, чаще по бескрайней водной поверхности.

Причалив возле какого-либо маленького мало населенного острова, мы устраивали пикник. В этих удаленных уголках озера мы плохо ориентировались. Географической карты мы никогда не видели. Даже у капитана не было карты, он в ней не нуждался, ему был знаком каждый уголок озера, он знал каждую мель. Когда я с моим маленьким сыном на руках стоял рядом с ним на мостике, он захотел доставить маленькому радость. Петер должен был встать на опрокинутый ящик, и ему было разрешено покрутить штурвал парохода. Мы были очень далеко от суши. Скоро появились пассажиры, сидящие на передней палубе, чтобы узнать, в связи с чем пароход делает уже второй круг на одном и том же месте. Все заулыбались, увидев очень молодого штурмана.

Телефонная связь между нашим островом и Осташковым осуществлялось по кабелю, проложенному по дну озера. Интересно, как этот кабель был проложен. Совсем не так, как это сделал Вернер фон Сименс в прошлом столетии, когда он со своим братом проложил кабель по дну Средиземного моря. Кабель, намотанный на большую бобину, и уложенный в трюм специального судна, опускался на дно. На озере Селигер это было осуществлено гораздо проще. В зимнее время, на замерзшее озеро рабочие положили в свободном состоянии кабель, соединяющий остров с сушей. Когда лед весной растаял, кабель опустился на дно озера.

То, что русские, несмотря на материалистическое мировоззрение и атеизм, были очень суеверными, я узнал еще в Блайхероде. Вместе со старшим лейтенантом Тюлиным мы ехали в открытом автомобиле на собеседование в Зюнгергаузен. Был прекрасный день, кругом стояли распустившиеся цветы, жужжали пчелы. Когда мы после заседания возвратились к автомобилю и заняли места на заднем сидении, я не заметил, что до меня мое место заняла пчела. Я это заметил только тогда, когда она меня ужалила. Я не мог пожаловаться, так как рядом со мной сидел офицер со многими орденами и медалями за храбрость. Однако я хотел рассказать о суеверии. На обратном пути через дорогу перебежала черная кошка. «Жалко, все коту под хвост, — сказал Тюлин — Не будет успеха в наших переговорах».

Когда я в одну из редких служебных поездок вместе с Иоганном Шмиделем и сопровождавшим нас русским инженером стоял в зале Московского вокзала, то обратил внимание, что там не было билетной кассы под номером 13. Мы видели 11,12, затем шли 14 и 15. Русский инженер объяснил, что многие граждане боятся покупать билеты в кассе 13 из-за того, что якобы поездка будет неудачной.

В Городомле после работы я обычно совершал прогулки. Однажды осенью, уже в сумерках, но при приятной теплой погоде, я ушел вдоль озера довольно далеко до самого дальнего уголка, где через протоку был проложен небольшой мостик. На мне было легкое светлое летнее пальто. Вдали я услышал шум мотоцикла. Он приближался ко мне. Чтобы не помешать ему на узком мосту, я остановился перед мостиком, на краю тропинки. Мотоцикл остановился перед мостиком, фара погасла. При свете луны я увидел, а также услышал, как водитель безуспешно пытается запустить мотор. Он ожесточенно нажимал на стартер. Когда, наконец, мотор завелся, мотоцикл покатился через мостик мимо меня, затем вдруг подпрыгнул и скрипя удалился.

Неделю позже коллега рассказывал о суеверии русских. Руководитель нашей электростанции сообщил, что дух старого отшельника Нила все еще бродит по острову. Он видел его собственными глазами. Вечером, проезжая на мотоцикле, мотор вдруг заглох перед мостиком на внутреннем озере и он никак не мог его завести. Когда он поднял голову, то на краю тропинки, большой и неподвижный, в белых одеждах, стоял отшельник. Он помчался через мост. Проезжая мимо приведения, мотоцикл опять неожиданно подпрыгнул.

Существовало много анекдотов, связанных с установленным строгим предписанием о секретности на острове. Новый принятый на работу местный фотограф захотел подзаработать. Он сделал фотомонтаж всех работающих немцев с подписями их фамилий. Это фото немцы охотно покупали, пока не услышали, что фотография является секретной и все экземпляры необходимо вернуть. На двух немцев, как инициаторов было наложено строгое взыскание, предположительно, по требованию русской инстанции.

Я уже рассказывал о нашем предположении, что все наши письма в Германию вскрывались над паром, и прочитывались специальной контрольной инстанцией. Один химик проделал опыт, заклеив конверт клеем, не растворимым в воде. Через несколько дней письмо как присланное вернулось без всяких комментариев. Однако с помощью одной хитрости можно было облегчить рутинную работу цензоров. Господин Магнус придумал способ. Он привык все исследования в своей области механики публиковать в специальных журналах. Эти исследования из Геттингенского времени он продолжал и в Городомле. Для этого он использовал свое свободное время. Как исследователь, он не хотел лишать себя удовольствия публиковать свои новые идеи в журнальных статьях. Он уже спрашивал русское руководство, нельзя ли не связанные с ракетостроением результаты исследований опубликовать в русских или немецких журналах. Обычно ответ звучал: «Нет, посмотрим, пишите ходатайство». Он писал и повторно напоминал, но ответа так и не получил. Он слишком хорошо знал методы чиновников. Эта процедура означала ни что иное, как длительную отсрочку отрицательного ответа.

Однажды, раскрыв новейший номер изданного в Берлине журнала по прикладной математике и механике среди небольших статей я увидел сообщение, подписанное Куртом Магнусом, Осташков (СССР). Магнус рассказал мне, что он писал текст в обычном письме, перемежая его с обычной информацией, которую пишут друзьям и знакомым. И даже корректуры его текстов приходили как упаковочная бумага для посылок.

Работы в институте со временем подверглись строжайшему ритуалу секретности. За секретность отвечал шеф первого отдела, офицер с лицом татарского типа, добродушнейший человек. Его бюро находилось на первом этаже здания института. Однажды в первую весну на острове, придя рано утром на работу, мы увидели, что все наши рабочие помещения были закрыты и опечатаны. Когда их открыли, оказалось, что все наши записи, все рисунки, в том числе и все чистые листы бумаги пронумерованы. По предъявлении пропуска все материалы были выданы нам опять. Впредь нам было предписано, тщательно сохранять исписанные и чистые листы бумаги. Каждый сотрудник получил портфель, закрывающийся на ключ. В обед и в конце работы все бумаги должны были быть закрыты в портфеле. Дополнительно портфель перевязывался шнуром, на узле в конце шнура приклеивался кусочек пластилина, на нем выдавливалась печать с номером. Портфель сдавался на хранение в первый отдел на первом этаже и взамен выдавался металлический номерок.

О совсем другой секретной организации, существующей на острове, я узнал только по возвращении на родину. Эта организация привлекала граждан немецкого коллектива для доносов. Согласие на работу каждого доносчика добывалось одинаковыми методами. Условием было прежнее членство в нацисткой партии. Этим людям давали отчетливо понять, что таким образом они могут исправиться. В качестве исправления они должны были всяческими тайными способами поставлять информацию о немцах. Шеф организации, его прозвали «черным» человеком, встречался со своими сотрудниками, с каждым в отдельности, по вечерам, в лесу. Ни один из доносчиков не должен был знать о других и информация, которую он добывал, должна была держаться в большом секрете. Позднее, в Германии, один из бывших жителей Городомли, принадлежавший к этому кругу, случайно узнал о членстве другого коллеги, когда тот в дружеском кругу в доме господина Греттрупа задавал ему политические вопросы, которые он тоже знал, и ответы на которые должен был сообщить черному человеку.

Каждый нормальный современный человек старается обезопасить себя от любого вида тайной полиции. Иногда люди относятся к ней с уважением, но чаще — очень неприязненно. Однако само содержание этого понятия за последние столетия претерпело большие изменения. Слово «тайный» изначально обозначало дом, домашний очаг, домашний внутренний круг. В просуществовавшей до 1918 года немецкой монархии был тайный совет под председательством князя, который мог представлять к званию «тайный советник». Заслуженные профессора чрезвычайно ценили обращение «господин тайный советник». Я сам пережил это еще будучи студентом Технической высшей школы в Ганновере, когда понял, что отношения с профессором тайным советником могут совершенно испортиться, если по ошибке к нему обратиться просто «господин профессор».

Гитлер назвал тайной государственной полицией организацию, созданную для внутреннего шпионажа. Во время двенадцатилетнего пребывания Гитлера у власти немецкий народ испытал весь ужас этого учреждения. Схожие названия внушающих уважение заведений быстро исчезли из обихода.

Каждая диктатура старается изжить из общественной жизни любые критические высказывания своих подданных. Понятно, что общественное молчание не означает полного устранения самого факта появления критических оценок. Подданные могут позволить себе критические высказывания в кругу своей семьи и близких друзей. Содержание таких интимных бесед и должна добывать тайная полиция. То, что при парламентской демократии может быть открыто высказано против правительства, при диктатуре добывается тайно. Силу влияния на общество оппозиционных идей можно уменьшить. Уже одна мысль о том, что есть доносчик, делает людей, живущих при диктатуре, осторожнее в разговорах в более или менее широком кругу знакомых и коллег. Благодаря этому, с одной стороны, осложняется тайное подслушивание, но, с другой стороны, подобная реакция является желаемой для диктатора. Были примеры попыток проникнуть даже в круг семьи. Еще задолго до того, как были изобретены так называемые «жучки», крошечные микрофоны для незаметного подслушивания, носители власти нацистского режима сумели воспользоваться плодами самой возможности их внедрения. Говорили, что тайная полиция могла подслушивать разговоры через телефонный аппарат, даже при лежащей трубке. Государственная пропаганда распространяла эти сведения так широко, что даже мирно живущие члены семьи опасались беззаботно разговаривать в теснейшем кругу. Был показан фильм, в котором прославлялся юноша, донесший на отца.

С другой стороны, у людей, долго живущих при диктатуре, вырабатывалось особое чутье, внутренняя система предостережения, которая срабатывала при малейшем намеке на возможность начала расспросов со стороны собеседника. Разговор тут же переходил на безопасные темы.

В Городомле работа для тайной службы была неинтересной, ей предстояло выуживать сведения о политических взглядах изолированной группы людей.