2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

В 1880-е годы Сологуб намеревался освоить жанр исторического романа или романа-хроники, об этих его начинаниях сохранились записи в рабочих материалах: «28 марта 1886 года. Исторический роман из самой обычной жизни, без крупных исторических событий. Вечные темы и вечные типы» (л. 142); «Есть ли лучше? Человек доброго направления всю жизнь посвятил борьбе за истину. Он встречает только эгоистов и низких людей. Но и в себе он видит много недостатков. Неужели нет человека лучше меня? — спрашивает он себя, — человека, который тверже и мужественнее меня повел бы дело. Иногда ему кажется, что он нашел такого, но скоро приходится разочаровываться. В глубокой старости встречает он юношу и уверяется, что он лучше его. Тогда юноше старик рассказывает свою жизнь и умирает спокойно. Раньше беспечный, теперь юноша считает себя связанным заветом старца и ведет жизнь, похожую на его жизнь. Но и с ним повторяется та же история, и с преемником его, и т. д. Наконец, один из последних убеждается, что добру и правде дана неувядаемая живучесть, что разрастаются они все сильнее и что все лучше и совершеннее становятся люди. (Длинный ряд картин. Тема сложная. Совмещаются важнейшие эпохи истории. Иные умирают без преемника, и рукописи их достаются позднейшим последователям, или их тени руководят ими)» (л. 140).

С этими заметками перекликается план романа «Ночные росы»: «50 поколений. Роман, проходящий через всю историю России. Сильное и прекрасное возвышается или гибнет. Слабое и дурное падает или умирает. Все стороны человеческого духа. Ответ на вопрос: справедлив ли такой порядок? — Он так необходимо создался. 24 декабря 1886 года» (л. 162).

Название романа комментирует авторская запись: «Пока солнце встанет, роса глаза выест. Ночные росы. Роман 3-х поколений»[128]; самая ранняя дата замысла (встречается на полях автографа) — 5 мая 1880.

Сологуб предполагал изложить в романе историю одной семьи на фоне русской жизни 1820–1881 годов. С этой целью он сделал 4 списка основных действующих лиц и указал годы рождения персонажей, списки соответственно озаглавлены: I, II, III, IV поколение. В первом списке названы главы династий: Иван Дмитриевич Касаткин (р. 1782 г.), Владислав Вилентьевич Дембинский (р. 1791), Владислав Константинович Азаданов (р. 1788), Кирилл Николаевич Марков (р. 1792), Ксенофонт Павлович Озеров (р. 1786), Елевферий Степанович Костров (р. 1773). В четвертом списке фигурируют их внуки, вступающие в активную жизнь в 1880-е годы (даты их рождения: 1855, 1863–1867)[129].

Действие романа должно было разворачиваться в помещичьей усадьбе на Украине и затем в Петербурге. Сологуб предполагал отразить в эпопее основные явления и события русской общественной жизни, в плане значатся разделы: апология крепостного права (1850–1857); правительственная реформа (1857–1880); деятельность противоправительственных обществ (1820–1880); реакция правительства (1863–1880); недовольство и смущение помещиков; ликование в 1861 году; безобразные спекуляции; железные дороги; общественные банки; пробуждение литературы; донкихотствующие деятели; самоуправление; польский мятеж; педагогика; отмена телесных наказаний; покушение на жизнь государя; воинские повинности[130].

В пояснительных заметках встречается запись: «Роман должен представлять жизнь человека, родившегося в 1800 году и прожившего все столетие. Старуха. Ее сестра родилась в 1812 г. Установить генеалогию» (л. 30); «В „Ночных росах“ на каждом шагу: человек, выросший в довольно благоприятных условиях, вдруг бывает поставленным в жуткое положение: как быть. Например, сечение Натальи. История Бабушки» (л. 32)[131].

Сохранившиеся планы и черновые наброски позволяют предположить, что Сологуб задумал свое произведение в духе семейной хроники, в которую была вплетена и история его семьи. В комментариях к образу одного из главных героев сообщаются обстоятельства рождения отца писателя — К. А. Тетерникова: «Любовница Касаткина. Домна. Когда она забеременела от барина, ее выдали за крестьянина Семена. От Домны родился сын Алексей Семенович Костров, который был впоследствии портным»; «Разрыв Николая с Антониною. Ее венчают с портным Костровым. Он приезжает в Петербург и умирает в 1867 году. У Антонины в этом браке, но от Николая, сын и дочь»[132].

Автобиографическими чертами (наклонность к мечтательности, «низкое происхождение» и др.) наделен также молодой Костров:

Когда мать уходила на работу, он оставался один; сестра. Игры с соседскими детьми. Страшные рассказы вечером, которые случалось иногда слушать по вечерам, были первою причиною его мечтательности. Мир населялся какими-то таинственными существами; он боялся потемок, мертвецов, домовых, верил в разные сверхъестественные штуки.

Вначале эта наклонность к мечтательности была слаба; он бегал на дворе с товарищами, был весьма бодрым ребенком. Но — картины бедности. Робость, смущение, гимназия, отчужденность и мечты. Трудное положение, исход из него — все это служило богатым материалом фантазий. В детстве в гимназии постоянно он был оскорбляем за свою бедность и низкое происхождение, глотал слезы, а на душе его накоплялось скверное чувство.

Он рос, постоянно враждуя с людьми, постоянно на них негодуя. Когда он подрастал, негодование обращалось на сильных и богатых. По мере развития он стремился к свободе и пропитывался вольнолюбивыми мечтами. (Процесс душевный простолюдина.) Влияние матери было для него весьма благотворно: честная, энергичная, религиозная женщина передала свои прекрасные качества и своему сыну.

Но это же влияние, высокая честность, среда, раннее увлечение новыми политическими влияниями, любовь к народу, патриотизм — всё способствовало тому, что в нем остались многие заблуждения и предрассудки. Какие? Он потому становится фанатиком, что жизнь не дает ему рассуждать: зло слишком велико, юный энтузиазм хочет действовать сейчас же, не спрашивая, хватит ли у него сил.

Чтение рыцарских книг, рассказы из казаческой истории внушают ему суровое мужество, дают желание умереть за любимый народ. Железная воля. Излишняя ревность доводит до смешного: суется всюду, где, по его мнению, человек невинный страдает. Он доверчив, и лукавые товарищи иногда обманывают его.

(л. 57–58)

Сологуб составил более десятка характеристик главных героев, продумал сюжетные повороты, сделал наброски некоторых сцен и диалогов, и на этом этапе замысел перестал его интересовать.

Особое место в обширном корпусе сохранившихся подготовительных материалов к роману занимают три относительно завершенных эпизода. В свете формирования эмоционального «кода» прозы Сологуба и его будущей литературной репутации они приобретают особое значение: в одном рассказывается о том, как управляющий имением Касаткиных Клеманс везет в усадьбу беглую горничную, пытавшуюся покончить с собой, его сладострастные помышления о девушке перемежаются с воспоминаниями о связи с Касаткиной и ее разврате; в другом эпизоде речь идет о том, как старик Касаткин опоил зельем и изнасиловал свою дочь Ариадну; в третьем — о сечении розгами крепостной девушки.

Сологуб обстоятельно рассказывает о том, как княгиня Касаткина предает медленной мучительной каре свою воспитанницу и соперницу Наталью[133]. Казнь устраивается в комнате, где накануне она застала ее со своим бывшим любовником. Повествование концентрируется в одной точке пространства — на эмоциональном «перекрестке»: в сознании девушки память о признании в любви и первых поцелуях совмещается со страданием, стыдом (Наталью подняли с кровати и раздели дворовые похотливые мужики, княгиня отрезала ей косу), созерцанием орудия пытки: «Ковер был снят, и посередине было ввернуто в пол несколько пар железных винтов, с привязанными к ним веревками и ремнями. На стульях, стоящих вдоль стены, у которой она остановилась, было разложено несколько пучков розог, длинных и толстых».

Сечение Натальи описано с шокирующими по своей жестокости натуралистическими деталями: «Наконец все тело покрылось сплошными кровавыми язвами, с ран ручьями лилась кровь и собиралась на полу в одну большую лужу. Кровь подтекала под ее тело, подтекала к ее подбородку, оросила лицо и ее запекшиеся губы. И эта масса окровавленного бичуемого тела лежала на полу, и только изредка раздавались слабые стоны» и т. д. Главный нервный узел художественного творчества Сологуба — любовь — страдание — боль — стыд — сладострастие — смерть — обозначился, таким образом, уже с самых первых шагов его писательского пути.

Нереализованные в «Ночных росах» социальные интенции отчасти нашли отклик в незавершенной поэме «Одиночество (история мальчика-онаниста)»[134], самом большом по объему произведении «долитературного» периода. Сологуб работал над поэмой с 1880 по 1890 год с небольшими перерывами.

Основной корпус фрагментов и черновых набросков «Одиночества» создавался в 1881–1882 годах в атмосфере обсуждения русским обществом совершившегося цареубийства. События 1 марта и казнь народовольцев, судебные процессы над участниками «хождений в народ» и членами народнической партии, регулярно проходившие с середины 1870-х годов и имевшие резонанс в студенческой среде[135], увлеченность гражданской лирикой Н. А. Некрасова и рано определившиеся у Сологуба демократические симпатии («господа — не люди»[136]) — все, казалось бы, способствовало формированию представления о современном герое.

Тем не менее в центре его поэмы не героическая личность, «апостол» народной правды, а тот, кто мечтал им стать, но не стал. Герой «Одиночества» перед смертью вспоминает прожитые годы, раскаивается в собственных пороках, приведших его к болезни, не позволивших ему соединиться с возлюбленной и отдать жизнь за освобождение народа.

Размышляя о судьбе умирающего от сифилиса Николая (имя героя встречается однажды в черновых набросках), поэт, по-видимому, пытался представить себе возможный вариант жизненного пути: как Николай, он хотел быть в среде народнической молодежи, но не чувствовал в себе необходимых духовных сил и нравственного основания для участия в революционной работе.

В плане к поэме Сологуб наметил: «X — мальчик, умирающий юношею лет девятнадцати, поэт»[137]. В годы активной работы над «Одиночеством» он был именно в этом возрасте. В планах и рабочих материалах к поэме имеются указания и намеки на обстоятельства его детства и юности: «Элементы моей жизни: 1. Отец — больной, рано умер. 2. Мать — здоровая, сильная»[138]; «Бабушка. Надо, чтобы это была родная бабушка. Это тема для целого романа или, по меньшей мере, для повести. История развития ребенка. По натуре бойкий. Первые годы провел свободно. Потом попадает к бабушке. Она на него смотрит, как на игрушку. Портит, гнетет и озлобляет его. Чинная хилость. Страх перед нею. Ее злость и сварливость. Улица. Семья бабушки. Школа. Смутное время. Ссоры с бабушкой. Институт. Жизнь в нем.<…> Можно внести любовную интригу: бедная, серенькая девочка, душевные сокровища, скрытые под оболочкой ее простоты. Петербургская жизнь и знакомые типы. Изобразить возможно больше того, что было на самом деле, и как было, до мелочей»[139].

Эти заметки перекликаются с отдельными записями «Канвы к биографии» и мемуарным очерком О. Н. Черносвитовой[140]. Автобиографический подтекст обнаруживается и в черновых набросках к поэме: во фрагменте, начинающемся со слов «Его секла нередко мать…»[141]; в описании круга чтения героя, во многом совпадающего с читательскими пристрастиями юного Сологуба[142], и т. п.

Сологуб предполагал учесть в поэме опыт своих детских и юношеских впечатлений и вместе с тем воссоздать картину становления личности современника-восьмидесятника, по его представлению неспособного к подвигу и активному действию. Содержание поэмы в самых общих чертах передано в авторской записи:

Психофизиологический очерк. Когда я раздумывал, отчего это так глупо, бестолково и бесполезно прошла моя жизнь, я пришел к заключению, что виною здесь — мое одиночество. Жить без симпатии человеку невозможно. Я расскажу, как молодая натура настойчиво искала симпатии. Товарищи. Гордое презрение. Он. Сближение с одним товарищем. Разлука. Любовь к девушке. Я (конечно, лишь поэтическое) — слаб, вял, нерешителен, умен, трудолюбив, хорошо говорю. Страсть обоюдная. Она делает первые шаги. Сцена объяснения: «Я не могу быть мужем». Страшный для нее удар. Он отходит. Она бросилась за ним: «Все можно возвратить. Живи! Для смерти. Умрешь не даром!» Я заразил ее своим мрачным настроением. И она умела умереть. А я, слабый и ничтожный, стоял на берегу и смотрел на моих товарищей. Мы оба погибли — но я гибну даром, умирая в больнице[143].

Подзаголовок «История мальчика-онаниста» поясняет причину болезни и гибели героя. В годы создания поэмы автоэротизм трактовался гигиенистами как вредная привычка, разрушающая личность, и серьезная угроза здоровью. В анонимном трактате утверждалось: «Мастурбация есть самый надежный, если не самый прямой путь к смерти», «порок читается прямо на лице»[144]. Подобный взгляд был принят в периодике 1870-х годов[145].

Доктор В. Дитман, например, в статье «Тайный порок», печатавшейся с продолжением в трех номерах специального педагогического сборника, заключал о последствиях опасной привычки: «Дальнейшее развитие болезненного поражения психических отправлений, разума, чувства и воли ведет мало-помалу к полному расстройству их в случаях, в которых онанизм вполне овладевает несчастными, предававшимися этому пороку, и в конце концов следует смерть со всеми признаками физического и психического истощения»[146].

Ср. портрет умирающего героя «Одиночества»:

Он был угрюм, и худ, и бледен,

И венерическим венцом

Его высокий лоб изъеден,

Покрытый язвами кругом.

Больная грудь, слаба и впала,

Неровно, трепетно дышала.

К его лицу порою кровь

Румянцем ярким приливала

И тотчас отливала вновь.

Он умирал. Какая сила

Его так мощно подавила

И на измученном лице

Резцом жестоким начертила,

Как на холодном мертвеце,

Его глубокие морщины?[147]

Будучи студентом и затем учителем, Сологуб следил за медицинской и педагогической литературой, которая, несомненно, влияла на его представления о болезни и здоровье. Для эпиграфа к «Одиночеству» он подобрал цитату из речи доктора Б. У. Ричардсона, произнесенной на санитарном конгрессе в Брайтоне в декабре 1881 года: «Можете ли вы показать мне хоть одного здорового ребенка? Я никогда не видел ни одного…»[148].

Проблема, обозначенная в подзаголовке поэмы, интересовала Сологуба, однако, не с медицинской, а с психологической точки зрения. В его архиве сохранился развернутый план незавершенного исследования или очерка «Об одиночестве» (28 июня — 3 июля 1881), начало которого составляет почти дословный пересказ одного из фрагментов поэмы. Ср.:

…он становился послушнее; с затаенным чувством страха, стыда и злости он приучился скоро делать все, что от него требовали. Да, он покорялся, он молчал и послушно скучал в этих душных комнатах. Ему уже не с кем было бегать: он важно ходил с теткой по комнате, заложив руки за спину, как маленький немец; движения его становились ленивее и слабее. И к чему был его громкий голос в комнатах, где неприлично громко кричать? И он приучился говорить тихо и ясно. Но он не мог примириться с этою мертвою тишиною. Он вспоминал свое прошлое. На игры уличных детей etc. Ленивое недовольство овладевало его душой, недовольство одинокое, подавленное в глубине слабой души; все силы этой души были поглощены этим угрюмым чувством, силы души, постепенно слабевшей в этой ленивой, полусонной жизни. И мало-помалу ужасные привычки вкрадывались в душу, овладевали ею. Мелки они были, мелки и ничтожны, но они губили его. Он сохранил еще много сил etc. <…> Вследствие уединения развиваются многие пороки. В своих собственных глазах он мало-помалу опускается[149].

Продолжение текста являет собой попытку описать и оправдать феномен «одиночества» с позиции определенного психологического типа, очевидно, родственного автору поэмы: