ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С РЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С РЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ

За плечами восемьдесят два года жизни. С их вершины оглядываюсь на свою молодость. Одной из ярких страниц той поры передо мной встают события 1905—1906 годов.

Я часто думаю о тех днях, о своих товарищах. Помню людей, которые, несмотря на рогатки охранки, на бесчисленные опасности, пробирались к нам в казармы, вместе с листовками и брошюрами несли в солдатскую гущу революционные идеи.

Еще в юношеском возрасте мне довелось встречаться с ссыльными. Царское правительство, выдворяя революционеров на окраины империи, стремилось изолировать их от массы пролетариев, удалить от центров классовой борьбы. Но, поступая так, оно тем самым против своей воли способствовало проникновению политической пропаганды в массы крестьян и различных слоев интеллигенции в провинции.

И в мою душу тогда попали беспокойные зерна.

Родился я в 1883 году в маленькой деревушке, в десяти километрах от города Шенкурска, Архангельской губернии, в бедной семье хлебопашца. Наши места в верхнем течении реки Ваги отличаются той скромной и неяркой северной красотой, которой всегда восхищался Михаил Пришвин. Сухие песчаные берега, сосновые боры, просторные луга да прозрачные лесные озера радовали глаз. Но жилось в этом краю большинству крестьян, как и везде в царской России, трудно, так как наделы были очень скудные.

Земли южной половины Шенкурского уезда принадлежали царской фамилии. Управляло ими удельное ведомство. Доходы от них шли на содержание членов императорской семьи и не подлежали контролю со стороны государства.

«Положение о крестьянах, водворенных на землях имений государевых, дворцовых и удельных» от 26 июня 1863 года давало лишь формальную свободу сельским труженикам, а по сути они по-прежнему оставались бесправными, полукрепостными.

Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, мои земляки вынуждены были заниматься смолокурением, дававшим кое-какой дополнительный заработок.

Смолу по дешевке скупали местные богатеи, переправляли в Архангельск торговцу Беляевскому, а тот сбывал этот товар за границу и наживал огромные капиталы.

Удельное ведомство также грело руки на труде смолокуров. С каждой бочки оно брало большой налог.

Беззастенчивая эксплуатация вконец разоряла крестьян. Бедняцкие массы все решительнее проявляли недовольство своим положением, их все больше охватывали революционные настроения.

Когда мне исполнилось семь лет, родители отдали меня на выучку местному грамотею. Он учил читать по псалтырю. Отец мой хотел, чтобы мы, сыновья его, были людьми грамотными. Он говорил: «Грамота — большое дело. Неграмотных начальство обманет в два счета, а если читать умеешь, то разберешься, что к чему, и за себя да и за других постоишь».

В девятилетнем возрасте мне удалось поступить в трехклассное сельское училище, расположенное в Усть-Паденге, в семнадцати километрах от нашей деревни. На огромную Усть-Паденгскую волость это было единственное учебное заведение, в котором занимались всего семьдесят ребят — приблизительно три процента всех детей школьного возраста. Остальные постигали азбуку по молитвенникам или оставались вообще неграмотными, особенно девочки.

Я жил постояльцем у чужих людей, питаясь хлебом и водой. Иногда мать присылала с попутчиками ячменные шанежки. Это было уже лакомством. Спал на полатях. Вечерами у хозяев собирались соседи. Потрескивала лучина, дым от нее заполнял избу, мешаясь с махорочным. Утром шел на уроки с тяжелой головой, насквозь прокопченный.

Все три класса размещались в общем зале. У всех уроки вел один учитель. Писали на грифельных досках — бумага для нас была слишком дорога.

Летом вместе с родителями работал в поле.

После трехлетки пошел в Шенкурск, поступил в четвертый класс пятиклассного приходского училища.

Шенкурск — небольшой деревянный городок на берегу Ваги — в то время был населен ремесленниками, мещанами, мелкими чиновниками, торговцами и священнослужителями. От больших дорог он был вдалеке, и жизнь в нем текла тихо и спокойно. Во многих таких населенных пунктах Архангельской губернии до революции жили ссыльные. В Вельске некоторое время пребывал Петр Моисеенко, в Мезени в разные годы были видная революционерка Инесса Арманд и писатель А. С. Серафимович.

С людьми, находившимися под надзором полиции, я впервые познакомился в двенадцать лет. Все, что слышал от них, понемногу откладывалось в дознании, а позднее осмысливалось.

Впоследствии я узнал имена некоторых из них. Случай свел меня с социал-демократами Александром Александровичем Машицким, Леонидом Семеновичем Федорченко, Александром Васильевичем Малышевым и другими.

О них я как-то заговорил с отцом. По весенней дороге мы на телеге возвращались с ним из Шенкурска в деревню. Мне хотелось знать, за что выслали сюда таких хороших людей, и я спросил его об этом.

— Они против государя идут, — ответил он.

Его слова привели меня в смятение: сызмала и в церкви, и в школе нам неустанно твердили о любви к «царю-батюшке». И вдруг оказывается, есть люди, которые готовы его скинуть. Я задумался. Разобраться в этом самому было трудно. Стал чаще бывать на квартире у Машицкого, где собирались его товарищи. Пока они беседовали, я тихонько сидел на диване и слушал. Однажды набрался храбрости и поинтересовался:

— Вот вы говорите, что царь первый помещик, у него много земли и он угнетает простой народ. А почему попы молятся за императора?

— Они за это деньги получают.

— Значит, церковь обманывает нас?

— Выходит так.

— А сами-то священники верят в бога?

— Некоторые верят, а некоторые и нет.

— А архиереи?

— И среди них всякие есть.

— Так, может, всевышнего и вправду нет?

Мои собеседники переглядывались и улыбались, а я все допытывался почему да отчего. Леонид Семенович Федорченко заметил:

— Чтобы народу хорошо стало, надо перевернуть все…

Мое знакомство с политическими ссыльными продолжалось четыре года. Иногда они бывали у нас, ночевали. Беседовали с отцом, интересовались, как мы живем. Отец в свою очередь, отправляясь в город на базар, навещал их и привозил домой нелегальные брошюры.

Все это оставляло в моем сознании какой-то след.

В 1905 году в Шенкурском уезде начались массовые «аграрные беспорядки». Мой отец и братья тоже участвовали в них. К тому времени вся наша семья считалась неблагонадежной. Брат Михаил, к примеру, арестовывался за то, что вел среди односельчан пропагандистскую работу, раздавал им подпольные брошюры, подстрекал к неплатежу податей, разделу выкупной земли, самовольной рубке удельного леса и неповиновению властям. Кроме того, как было указано в полицейском протоколе, Басин «позволял себе ругать Его Императорское Величество».

Отцу было предъявлено обвинение в том, что сам он и сыновья его занимаются «преступной противоправительственной агитацией и распространением нелегальной литературы».

В наш дом в деревне Кашутинской то и дело наведывалась полиция. Искали брата Константина. Он прятался у знакомых, в лесу, в тайнике под конскими яслями. После этого заболел туберкулезом костей. Долго и тяжело болел. Умер он очень молодым.

Против «бунтовщиков» власти предприняли крутые меры. На усмирение крестьян были брошены солдаты, жандармы и казаки. Во всех волостях уезда свирепствовали карательные отряды. К нам заявился архангельский вице-губернатор камер-юнкер Григорьев.

Все это происходило уже без меня…