Взлет и падение

Взлет и падение

Еще задолго до открытия Временного театра общественность Праги стала прилагать усилия к созданию национальной оперы. Первые чешские романтические оперы появились в 20—30-х годах XIX века. Их автором был Франтишек Шкроуп, завоевавший особенную популярность оперой «Дротарь», поставленной в 1825 году и долго не сходившей со сцены. В музыке его опер различимы были народнопесенные истоки, но в целом произведения не отличались большой самобытностью и обнаруживали сильные влияния французской и немецкой романтической оперы. Поэтому чешские деятели культуры продолжали заботиться о создании истинно национальной оперы.

Открытие Временного театра было хорошим стимулом, а учреждение меценатом Гаррахом соответствующей премии побудило многих композиторов испробовать свои силы в этом жанре.

За сравнительно короткий отрезок времени появилось больше десятка опер на чешские сюжеты. Одни, прозвучав со сцены раз-другой, быстро исчезали, никого не взволновав. Другие — вызывали живой отклик в сердцах слушателей, подобно «Бранденбуржцам в Чехии» Сметаны и его «Проданной невесте» — первенцам чешской оперной классики.

Дворжак, принимавший участие во всех постановках чешского театра и переживавший со всем коллективом успехи и провалы, захотел попробовать свои силы в музыкально-сценическом жанре. Очевидно, после пятилетнего перерыва в нем снова пробуждалась жажда творчества.

Заказать либретто у Дворжака не было средств. Поэтому он стал листать старые альманахи и вскоре набрел на сочинения немецкого писателя Карла Теодора Кернера, совсем молодым погибшего в битве против Наполеона в 1813 году, но достаточно плодовитого и числившегося одно время придворным театральным сочинителем в Вене. Либретто его «Альфред Великий», ранее, кстати сказать, уже дважды положенное на музыку Йозефом Раффом и Иоганном Шмидтом (о чем Дворжак, вероятно, тогда еще не знал), показалось ему вполне подходящим для создания оперы в духе Вагнера.

То был период наибольшего увлечения Вагнером в Европе. Пражская печать постоянно помещала отклики на веймарские и дрезденские постановки его опер. Не утихали споры по поводу «Далибора» Сметаны, где некоторые критики усмотрели вагнеровское влияние. В беседах музыкантов постоянно звучали слова «вагнерианец», «вагнерианство». Все это заставляло внимательно приглядываться к творчеству немецкого оперного реформатора.

Дворжак хорошо изучил партитуры Вагнера — его «Тангейзера», провалившегося в Дрездене и возрожденного Листом в Веймаре, «Лоэнгрина», впервые поставленного Листом, и «Летучего Голландца». Композитор видел эти спектакли в постановке немецкой оперы, и, естественно, пленился яркой индивидуальностью таланта Вагнера, красочной насыщенностью его оркестра, небывалым раньше сочетанием слова и музыки. Приступая к работе над «Альфредом», Дворжак решил идти его путем. Сюжет либретто, близкий по духу к вагнеровским рыцарским операм, вполне позволял это.

Действие «Альфреда» происходит в эпоху раннего Средневековья. Датское войско во главе с князем Гаральдом празднует победу над англичанами. Не весел только Готрон, которому во сне явился молодой король Англии Альфред в золотой короне на голове. Готрон боится, что англичане снова ринутся в бой, тем более что датчанам удалось захватить в плен невесту Альфреда Альвину. Не теряя времени Гаральд шлет к Альвине послов и просит стать его женой. Но вдруг перед башней, где томится Альвина, появляется закутанный в плащ неизвестный арфист. Он начинает играть и петь, восхваляя бога Одина. Альвина узнает в нем Альфреда. Тогда он сбрасывает плащ и предстает перед врагами в блеске королевского одеяния. Начинается схватка. Альфред освобождает Альвину, а в следующем сражении британские войска побеждают датчан, и Альфред обещает их не преследовать, если они добровольно покинут пределы его родины. Кончается опера апофеозом, прославляющим освобожденную страну.

Конечно, в патриотическом пафосе отдельных эпизодов оперы Дворжака можно выявить народно-освободительные черты, которые наметились в чешской опере еще в «Бранденбуржцах в Чехии» Сметаны. Несомненно ощущается и одаренность автора. Обращает на себя внимание основательное использование медных духовых инструментов, что тогда еще в чешской музыке встречалось редко. Однако в целом опера не удалась. Стремясь подражать вагнеровской омузыкаленной речи, но не имея достаточных навыков, Дворжак изламывал мелодическую линию вокальной партии, часто «перескакивал» из одной тональности в другую, полагая, что так он достигнет большей выразительности. Это мешало логическому развитию мелодии, нарушало гармонию.

Едва дописав партитуру (а Дворжак работал над ней с весны до осени 1870 года), он понял, что это только первая проба сил. Не больше. Он не уничтожил ее, но до самой смерти прятал от всех, даже от самых близких людей. Исключение было сделано только для увертюры. И конечно, она того стоила. Написанная с мыслью о борьбе за освобождение родины, она отличается большой драматичностью и уже чисто дворжаковской импозантностью звучания оркестра. В 1881 году композитор соскреб с ее титульного листа название, написал вместо него: «Трагическая увертюра», op. 1, и вручил для исполнения дирижеру, лишь обмолвившись, что это музыка из его первой оперы. В дальнейшем она была издана как «Драматическая увертюра»; под этим названием она теперь и исполняется. Это все, что стало достоянием слушателей от первой оперы Дворжака «Альфред».

Увлечение Вагнером сказалось и на трех квартетах, писавшихся вслед за «Альфредом». В них та же изломанность мелодической линии, усложненность гармонии, наносящие ущерб естественности развития музыкальной ткани. Эти квартеты разделили участь «Альфреда» — Дворжак их сразу же забраковал. Рукописи, не представлявшиеся ему ценными, куда-то вскоре исчезли. Дворжак вспоминал о них как об уничтоженных. После его смерти они были найдены где-то в чужом архиве, но приговор автора тяготеет над ними, и квартеты не исполняются.

Желание подражать Вагнеру, идти его путем повредило Дворжаку, как, впрочем, и многим другим композиторам. Второго Вагнера ни из кого не получилось, а развитие своей индивидуальности, своего собственного дарования сильно затормозилось.

В тоже время, разумеется, нельзя отрицать того, что изучение вагнеровских партитур и партитур Листа, восприятие опыта этих мастеров принесло пользу Дворжаку. Он научился придавать оркестру яркую окраску, создавать убедительную драматичность звучания. Сказалось это и на построении вокальных партий. У Дворжака они как правило, вначале оттесняемые на второй план оркестром, постепенно приобретают выразительность. Но лишь обратившись к музыкальным истокам отечественной культуры, как тому учили Дворжака с детских лет канторы, он почувствовал себя способным создавать оригинальные, заслуживающие внимания произведения.

В середине июня 1871 года в пражской газете «Гудебни листы» появилось сообщение о том, что Антонин Дворжак, член оркестра королевского чешского театра, окончил комическую оперу, которую руководство театра намерено принять к постановке. Речь шла об опере «Король и угольщик», написанной на либретто Бернгарда Гульденера, пражского нотариуса, отдававшего свои досуги литературным занятиям. Основой либретто послужила народная сказка о короле, который, охотясь в лесу, попал в хижину бедного крестьянина, занимавшегося выжиганием угля, и облагодетельствовал затем всю семью.

Через три месяца Дворжаку должно было исполниться тридцать лет, он приближался к середине своего жизненного пути. Им было написано много произведений, испробованы силы почти во всех жанрах, но ни одного своего сочинения композитор еще не слышал. Легко себе представить, какой восторг охватил его, когда вдруг обратили внимание на его оперу. Он не расставался с газетой и перечитывал заметку Прохазки столько раз, что выучил ее всю наизусть. Это ведь было первое упоминание в прессе о нем как о композиторе. А главное, там говорилось, что он — многообещающий талант, о чем якобы свидетельствовала партитура его оперы!

Десять лет малоудачных опытов, на протяжении которых не было создано ничего, что полностью удовлетворило бы требовательного к себе автора, не поколебало веры Дворжака в свои силы, в то, что творчество есть его призвание. Но человеку всегда нужно, чтобы в него верил еще кто-то. Тогда силы его удваиваются.

Такой момент наступил в жизни Дворжака. Прижимая к сердцу заветный листок с заметкой Прохазки, он отправился в театр и подал прошение об уходе. Оркестр, чешской оперы неожиданно лишился своего лучшего музыканта, первого альтиста Антонина Дворжака, зато пополнилась когорта отечественных композиторов. Во всяком случае так считал Людевит Прохазка, и будущее показало, что он не ошибался.

Известный музыкальный деятель, редактор газеты «Гудебни листы» и референт газеты «Народни листы», восторженный поклонник Сметаны, приложивший в свое время немало усилий, чтобы ускорить его возвращение из Швеции на родину, Людевит Прохазка защищал и поддерживал все новое и значительное в чешском искусстве. Многие страницы партитуры Дворжака произвели на него сильное впечатление. В молодом музыканте он почувствовал колоссальный заряд нерастраченных творческих сил и счел необходимым сделать все возможное, чтобы эти силы не пропали даром для чешского искусства.

С этой поры в лице Прохазки Дворжак обретает активного пропагандиста своих музыкальных способностей. Встречаясь в частных домах и клубах с деятелями культуры, Прохазка неизменно старается обратить их внимание на Дворжака.

— Не смотрите, что он мрачноват и мало приветлив, — говорил он, — это самобытный талант, от которого можно многого ожидать. Забудьте, что он был альтистом. Дворжак композитор, настоящий композитор, и вы скоро в этом убедитесь.

Возможно, активная поддержка Прохазки сказалась и в решении Сметаны исполнить увертюру Дворжака к «Королю и угольщику» в одном из симфонических концертов вместе со своей увертюрой к «Либуше».

Обрадованный хорошим приемом Дворжака у публики, Прохазка тогда же, после концерта 14 апреля 1872 года, писал в «Гудебни листы», что живая, темпераментная музыка увертюры Дворжака поражает богатством полифонии и колоритностью оркестровки.

Оттяжку постановки «Короля и угольщика» Прохазка переживал, пожалуй, больше, чем Дворжак, который умел ждать и терпеть. Не без раздражения он писал в октябре 1872 года: «Единственная из обещанных отечественных опер — «Король и угольщик» Антонина Дворжака, которую, в силу незаурядного таланта автора, все ждали с большим нетерпением, отодвинута опять на летнее время; к новинкам у нас всегда менее благосклонны, и это исключительно по той причине, весьма удивительной, разумеется, что будто для нас гораздо важнее разучивать оперы зарубежных композиторов».

Видя, что Дворжак пребывает в ожидании того счастливого времени, когда начнутся репетиции его оперы, и не знает чем заняться, Прохазка обратил внимание композитора на новый сборник, стихов Элишки Красногорской и посоветовал написать несколько песен.

Подобно канторам, Прохазка придавал огромное значение возрождению чешской народной песни. С этой целью он с группой таких же, как сам, энтузиастов, организовывал бесплатные музыкальные вечера под лозунгом: «Будем усердно развивать чешскую песню». На страницах газет он рекламировал эти вечера и, обращаясь к отечественным композиторам, призывал их изучать и пополнять своим творчеством песенный жанр, как основу отечественной культуры.

Стихи Элишки Красногорской были настолько чешскими, что, претворяя их образы в музыке, естественно было обратиться к народным истокам. И вот в творчестве Дворжака начинается процесс очищения от чужих влияний. Он погружается в стихию народной чешской музыки, так хорошо знакомую с детских лет, и уже не покидает эту богатейшую сокровищницу.

Не сразу Дворжаку удается сбросить гипнотическую власть музыки Вагнера. Зародится по-славянски напевная мелодия, да вдруг изломится — и наступит тревожный, нелогичный конец. Но чем больше Дворжак вчитывался в чешские стихи, тем спокойнее становилась его музыка, набирая особую силу и красоту, как речной поток, который, пройдя коварные пороги, широкой волной заливает просторы.

Две песни на слова Элишки Красногорской и баллада «Сирота» на слова Карла Эрбена были успешно исполнены на певческих вечерах. Прохазка писал, что они подтвердили необычайное музыкальное и поэтическое дарование Дворжака. Композитор тоже испытывал незнакомое ему до сей поры чувство удовлетворения, хотя и видел, что не все еще обстоит так, как ему бы хотелось. И Дворжак продолжает усиленно работать в этой области, тем более что в театре дела с его оперой не двигались с места. Теперь уже не любовная лирика привлекает Дворжака, как в годы создания «Кипарисов», а тексты, насыщенные героикой и патриотизмом. На его столе появляются стихотворения Витезслава Галека «Наследники Белой горы» и так называемая Краледворская рукопись.

«Наследники Белой горы» воскрешали одну из страшных страниц чешской истории, когда король Фердинанд II в битве у Белой горы под Прагой в 1620 году нанес поражение чехам, восставшим против габсбургского владычества в их стране, и положил тем самым начало периоду, образно названному «эпохой тьмы». Эпоха эта продержалась в Чехии три столетия, на протяжении которых бессовестно попирались законные права чешского народа и государства. Обращаясь к соотечественникам, поэт призывал их быть достойными преемниками героев, павших в той битве.

Дворжаку поразительно удалось передать в своем «Гимне» («Наследники Белой горы») дух поэмы Галека: скорбь о погибших, гордость за родину, воспитавшую героев, новый патриотический подъем и, наконец, прославление свободного и независимого отечества. «Все произведение, — писал Прохазка, — едино и монолитно. Оно устремляется вперед безудержным потоком с правдивой и выразительной декламацией, живыми оркестровыми красками и богатой полифонической формой. Это подлинно гимнический стиль, лапидарный, великолепный, мысли мужественные, героические, палитра достойна мастера нового времени».

Исполнение «Гимна» принесло Дворжаку настоящую славу. Карел Бендль, руководивший тогда «Глаголом Пражским», постарался для друга. Под его управлением три сотни голосов знаменитого мужского хора и объединенный оркестр чешской и немецкой оперы прозвучали так, что в большом зале Новоместского театра, где проходил концерт, не осталось ни одного равнодушного. «Гимн» затмил все исполнявшиеся в тот вечер произведения, в том числе и самого Бендля. Прохазка торжествовал.

Шесть песен на тексты Краледворской рукописи, написанные вслед за «Гимном», были встречены с таким же восторгом. В те годы еще только немногие ученые филологи высказывали сомнения в подлинности Краледворской рукописи. Основная же масса чешских патриотов искренне верила в то, что узенькие полоски пергамента, якобы найденные в 1818 году Вацлавом Ганкой в церковной башне небольшого городка Двур Кралов и содержащие тексты героико-эпических и лирических песен, действительно старинная рукопись. Их стараниями рукопись была переведена почти на все европейские языки и получила широчайшую известность. Поэтично поданные картины чешской старины укрепляли веру чехов в древность культуры своего народа. А разве народ, способный уже в давние времена создавать такие великолепные произведения искусства, не заслуживал того, чтобы и дальше свободно и независимо развивать свою самобытную культуру? Вацлав Ганка, отлично знавший историю своей страны, совершая мистификацию (подложность Краледворской рукописи была доказана в конце того же XIX века), именно и стремился к тому, чтобы строки, как бы пришедшие из глубины веков, заставляли чехов гордиться своими предками, их героизмом, красотой и благородством чувств. В период расцвета будительского движения такие стремления руководили многими.

Дворжак тоже верил в подлинность рукописи, тексты считал народными, а следовательно, и музыку свою к этим текстам строил на народнопесенных интонациях, что придало ей удивительное обаяние и своеобразие.

Вскоре, 7 марта 1873 года, одна из шести песен на тексты Краледворской рукописи — «Жаворонок»— была напечатана в нотном приложении к газете «Далибор». Это первое печатное издание маленького сочинения доставило Дворжаку большую радость, чем самые лестные слова в его адрес на страницах газет. Через два месяца издатель Эмануэль Старый напечатал весь цикл.

Известность Дворжака росла, но материальное положение по-прежнему оставалось плачевным. Он едва сводил концы с концами на те гроши, что получал от частных уроков. Даже ювелир Чермак не очень щедро платил. А уж перед ним Дворжаку больше всего хотелось появиться в хорошем платье и с независимым видом.

Кокетливой Йозефе, продолжавшей кружить всем головы, Дворжак простил насмешливое к себе отношение, смирился с отказом, полученным затем от приглянувшейся ему Анны Матейковой — дочери одного из коллег по оркестру, но стал посматривать на младшую дочь ювелира. Аничка, которую он знал еще десятилетним ребенком, превратилась в милую девушку и дарила своего учителя музыки исключительным вниманием. Она довольно хорошо играла, но еще лучше пела красивым, звучным контральто. Дворжак не прочь был на ней жениться.

Вот только как получить согласие ее отца? Старый ювелир все мерил на золото, и бедный музыкант не представлялся ему подходящей партией для дочери. Чтобы увеличить свои доходы, Дворжак поступил работать домашним учителем музыки в семью богатого купца Яна Неффа.

А тем временем сдвинулись с мертвой точки его дела в театре. Партии оперы были расписаны, и начались репетиции. Несколько позже, как-то в кафе, Сметана говорил, что разрешил эти репетиции только для того, чтобы не обвиняли его, будто он без причины отклонил оперу отечественного композитора. Сам же он считал, что из-за сложностей вокальных партий и оркестровых нагромождений, явно идущих от Вагнера, опера в таком виде исполнена быть не может, хотя и изобилует гениальными находками.

Дворжак тогда этого не знал. Он вызвался сам разучивать партии с солистами. Адольф Чех репетировал хоры, а Сметана работал с оркестром. Прошло четыре недели. Артисты и музыканты вначале с большим интересом брались за сочинение Дворжака, подогретые успехом его «Гимна» и ранее сыгранной увертюрой. Но вскоре послышался ропот. Хор не мог запомнить мелодии, певцы жаловались на непомерные трудности, уверяя, что отдельные места вообще неисполнимы. Красива ли музыка, соответствует ли духу произведения — об этом говорили мало. Она была трудна, и все быстро решили, что не стоит тратить на нее время.

Дворжак сердился, бушевал и все-таки довел работу до оркестровых репетиций. Но и тогда не стало лучше. Оркестр гремел. Певцы, не щадя легких, пытались его перекричать. Дворжак чувствовал себя среди этого хаоса звуков как во время пытки. Наконец и он согласился с тем, что продолжать работу не стоит, забрал партитуру и вскоре распространился слух, будто он уничтожил ее.

Несколько дней Дворжак нигде не показывался. Его мучила мысль, что срыв постановки в театре, так разрекламированной Прохазкой, может совсем зачеркнуть успех «Гимна» и возродит недоверие к его таланту. Но он не впал в уныние, как полагали многие. Просто он взялся снова за пересмотр всего, что осталось у него из написанного ранее. Судя по всему, Дворжак хорошо понял, что самобытное искусство не может быть создано на чужеродной основе. Борьба Сметаны за национальную чешскую музыку стала ему понятной и близкой. Безжалостно расправлялся он со своими сочинениями: одни уничтожал, другие обрекал на безвестное существование.

Произведения, отобранные как лучшие, Дворжак тут же обозначил новыми номерами опусов. Забегая вперед, скажем, что и это упорядочивание не было еще окончательным. Позднее, готовя сочинения к изданию, Дворжак опять менял номера опусов, что в конце концов создало страшную путаницу.

Пересмотрев свои композиции, вынеся им суровый приговор, достойный самого строгого, непреклонного критика, Дворжак снова принялся сочинять. Поистине железная воля была у этого человека.

17 ноября 1873 года Дворжак обвенчался с Анной Чермаковой. Начало их супружеской жизни не было ни светлым, ни безоблачным. 4 апреля 1874 года родился первенец — сын Отакар. Дворжаку пришлось искать еще приработок. С помощью друзей он устроился органистом в храм св. Войтеха. Возвращаться в театр он не хотел: работа в оркестре отнимала много времени, а он должен был иметь какие-то часы для сочинительства. Однако десять золотых в месяц, выплачиваемые храмом, мало облегчили его материальное положение. Выросшая в достатке Аничка не могла не роптать. Сдержанный от природы, Дворжак сделался совсем мрачным. Не здороваясь, не обращая ни на кого внимания, как черная туча он появлялся на хорах храма, нагоняя на всех страх, и сразу же усаживался к органу. Люди сторонились его, избегали с ним заговаривать, но зная о катастрофе в театре, жалели его. Когда появились на свет одна за другой еще две дочери Дворжака, положение семьи стало совсем невыносимым. Доведенная до отчаяния Аничка с благодарностью приняла от Карла Бендля двести пятьдесят золотых, собранных им среди знакомых музыкантов. Но их хватило ненадолго. Скоро нужда снова ворвалась в дом. Дети болели, чахли. Смерть дежурила у их постелей.

Дворжак не переставал сочинять. Среди плача и вздохов вынашивал он свои новые творения. Едва урвав минутку, заносил их на страницы нотной бумаги. По воскресеньям во время мессы Дворжак импровизировал в храме. Слушали его с интересом, но никому и в голову не приходило, что бедный, затравленный жизнью органист не просто способный музыкант, композитор, а избранник фортуны. Пройдет совсем немного времени, и он станет славой и гордостью всего народа.