Л. А. АВИЛОВА — ЧЕХОВУ Около 10 февраля 1904 г. Петербург

Л. А. АВИЛОВА — ЧЕХОВУ

Около 10 февраля 1904 г. Петербург

Сию минуту получила Ваш ответ, многоуважаемый Антон Павлович, и очень, очень Вам за него благодарна. Я боялась возмутить Вас; Вы пишете: «простите за совет, не возмущайтесь». Я боялась очень искренно, очень мучительно, а Вы отлично знали, что я не только не возмущусь, а буду Вам бесконечно благодарна за все.

Не знаю, что я буду делать. Жду еще ответа от Л. Н. Толстого. С Боборыкиным я в постоянной и частой переписке. Мы пишем друг другу «дорогой друг», но я уверена, что он мне откажет и не поймет меня. И он-то уж наверно возмутится. А Л. Н.? Когда я писала Вам и ему, я разорвала корзину бумаги.

И вот Вы ответили мне не так, как я боялась. Ошибаюсь я? Мне кажется, что Вы поняли, что я не решилась бы просить, выставляться, если бы у меня напряжение не было доведено до крайности, если бы я окончательно не измучилась от бездеятельности, от невозможности сделать хотя что-нибудь, чтобы заслужить немного покоя. Увы! мне суждено всю жизнь порываться так или иначе и потом долго, иногда годами страдать от стыда, презирать себя до того, что и жалости к себе не чувствуешь. Одно чувствуешь: ничего поправить нельзя! Слова — пустой звук. Словами же самое чистое, святое, дорогое чувство облекается в какую-то пошлую, захватанную форму и передается людям.

О, даю Вам слово! если я не ошиблась, если в Ваших немногих строках не было сухости и строгости, не было осуждения (или Вы скрыли?) — я заслужила это! Я всегда была очень неловка. Может быть, и теперь. Но я знаю, я не буду жалеть об этом письме. Я хочу и могу теперь сказать еще больше: Вам, Антон Павлович, я многим обязана.

Я не знаю, что я теперь буду делать. Идти туда — глупо и бесполезно. Я уже не молода и силы у меня мало. Главное — силы мало. Все ушло ни на что, и остальное уйдет так же. Когда я решила издавать сборник, мне было хорошо, что это мне было так трудно.

Я знаю, что мое письмо опять-таки издерганное. Но это оттого, что я сегодня глупо счастлива. Я уже давно не пишу издерганных писем, я выучилась застегивать на все пуговицы свой нравственный вицмундир. Пять лет. Я бы очень хотела видеть Вас, рассказать Вам и многое снять с себя, что мне так ненавистно. И в особенности в мои годы, когда жизнь прошла — сознавать себя все еще смешной и жалкой так тяжело! Точно позор. А я, по совести, не чувствую, что заслужила его.

Простите мне, Антон Павлович, всю эту мою непрошеную откровенность. Я ухватилась за случай. Но я не искала его. Я все боялась, что я умру и не успею сказать Вам, что я Вас всегда глубоко уважала, считала лучшим из людей. И что я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло. И это было самое крупное горе моей жизни. Теперь пора это сказать.

Крепко жму Вашу руку. Благодарю Вас, если я даже ошиблась. И помните, мне дорога была бы не только Ваша дружба (я не смею рассчитывать на нее), но каждое Ваше слово хотя бы снисходительного участия. Мне не надо, чтобы Вы меня простили, я хочу, чтобы Вы меня поняли.

Ваша Л. Авилова.

Можно мне Вам еще написать про сборник, если Л. Н. даст? Тогда все-таки — сборник. Не возвращать же. Как Вы думаете? Ведь Вам теперь не неприятно, если я напишу еще?

Про то я теперь все сказала, и все это кончено. Да? Я хочу так верить.

[36]