Павел Муратов Вячеслав Иванов в Риме
Павел Муратов Вячеслав Иванов в Риме
Впервые — «Звено» (Париж), воскресенье, 9 мая 1926 г., № 171, с. 2–3.
В модном клубе «Чирколо Рома» Вячеслав Иванов читает лекцию о религии Диониса. В удобных креслах по сторонам и в рядах стульев человек сто, сто пятьдесят слушателей: несколько литераторов, несколько клубных людей, корректно дремлющих под медленные слова ученой речи, три или четыре священника, много почтенных дам, приведших просвещаться хорошо воспитанных и хорошо одетых дочек. В стороне неподвижный, ясный и торжественный в своем сюртуке, старый друг лектора, некогда петербургский, а ныне варшавский профессор Фаддей Зелинский. Над нашей головой, в плафоне сеттеченто, боги «ложно — классической» мифологии, Сатурн и, кажется, Юнона с павлином. По стенам прекрасные пейзажи в духе Пуссена. Над лектором лилии и голубь с масличной ветвью в гербе хозяев дворца, Дория Памфили.
Вячеслав Иванов вспоминает — по — итальянски — страницы той книги, которую, вот уже лет двадцать, как все мы мечтали по — русски прочесть, с тех пор как увидели ее главы в «Вопросах Жизни»[272]. Далекие воспоминания! Однако, у некоторых книг своя печальная судьба. «Ватек» Бехфорда весь целиком погиб когда?то в трюме потопленного судна, пытавшегося прорвать блокаду революционной Франции. Каким?то чудом в руки Малларме попал почти через сто лет едва ли не единственный его экземпляр. Ивановская «Религия страдающего Бога» погибла целиком, тоже кроме одного экземпляра, в разгроме типографии Сириуса. Положительно, революционные времена мало благоприятны для книг! Однако же, будем справедливы и часть упрека обратим к их авторам. Милорд Бехфорд был дилетантом в литературе. Вячеслав Иванов, прекрасный поэт и ученый, всегда был плохим литератором — печатал мало и неохотно, не собирал себя, разбрасывал щедро и беспорядочно мысли и образы в беседах публичных и частных, в статьях, рассеянных по разным журналам и, быть может, отчасти забытых, пока их не раскопает какой?нибудь прилежный литературный человек[273].
Последний печатный труд Иванова — научная работа по греческой религии «Дионис и прадионисийство», отпечатанная убого, на скверной бумаге в Баку, где он был перед Римом профессором университета. Книга трудная и специальная, одна из тех, которые прочтут, дай Бог, десять человек. Но студенты «профессора Иванова» все же прочли наверно или, скорее, пытались прочесть его книгу. То были его слушатели, а иметь слушателей — призвание этого ученого — поэта. Найдет ли он хоть одного слушателя здесь среди тех, кто слышит его сейчас в Палаццо Дория!
Вячеслав Иванов и Баку, кто из нас не пожимал плечами при таком сопоставлении. Престранная вообще оказалась судьба у этого русского поэта. Из всех других он должен был бы быть наименее изолированным. Вячеслав Иванов человек круга, аудитории, согласия и содружества. Ему необходимо иметь последователей и учеников. Его знания огромны, и философский, поэтический и религиозный опыт его безмерно драгоценны. Он оттого и не любит записывать свои мысли и закреплять свои образы, потому что естественно, чтобы их записывала со слуха другая рука и сохранило иное воображение. В литературе русской последних десятилетий Вячеслав Иванов и единственный наш подлинный академик. Академик, увы, оставшийся без Академии.
Вячеслав Иванов говорит о происхождении религии Диониса, о культах островных и континентальных, о Фракии, о Крите, о Хиттитах. В его ученой, изданной в Баку книге все эти положения развиты, обоснованы текстами и памятниками. Догадки его необычайно метки, и их секрет — не столько тонкое филологическое чутье, сколько глубокое постижение языка символов. Религии Дионисийские были пестры, причудливы и прихотливы в своих местных оттенках и временных вариантах. Но там, где другой запутался бы безнадежно, там Вячеслав Иванов знает дорогу, руководимый чем более сокровенной, тем более понятной ему символикой.
Надо знать Вячеслава Иванова, чтобы оценить символизм не как прошедший «литературный момент», но как какую?то вечную систему мысли и чувствований. Вот то, чему этот поэт мог бы научить других поэтов в неосуществившейся Академии. Его филология и его история религии приобрели бы там совсем иные очертания, освещенные лучом символизма, прорывающим покровы обыкновенных знаний. Символический смысл приобрела бы тогда филология, как наука о слове, ибо не есть ли символ прежде всего само слово. И история религии там превратилась бы в нечто гораздо более важное, в религиозное упражнение.
Когда Вячеслав Иванов говорит о Дионисийском экстазе, об оргиазме, о великих мистериях Элевсина, об оракуле Дельф, о культах божественного стрельца, виноградаря, всадника, нет ощущения, что он говорит об идеях и чувствованиях отошедших. Их присутствие, их соприсутствование нашему кругу идей и чувств кажется живым. Слушая его, мы выходим из условной, располагающей все во времени схемы. Символизм религиозный и поэтический не укладывается в эту схему. Глубочайшая, хтоническая сторона греческой религии не изжита, разумеется, и до сего дня. В конце концов, есть только одно постоянство, одна истинная реальность — постоянство и реальность духовного опыта…
Не знаю, многие ли думали так вслед за Вячеславом Ивановым в стенах «Азербайджанского» Университета или в залах этого «Чирколо Рома». Но его «место в жизни», его поворот к истории и действительности, к вещам и идеям, были глубоко понятны поколению, слышавшему русских символистов. Пройдут немногие годы, и станет ясно, что эти поэты, от Владимира Соловьева до Александра Блока, были взнесены на такие высоты мироотгадывания, после которых покажутся, увы, лишь ничтожными те нынешние поэты, которые гордятся своим «преодолением» символизма.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.