МУРАТОВ Павел Павлович

МУРАТОВ Павел Павлович

19.2(3.3).1881 – 5.10.1950

Прозаик, искусствовед, эссеист, литературный и художественный критик, публицист, переводчик, библиофил. Редактор журнала «София» (1914). Публикации в журналах «Аполлон», «Золотое руно», «Весы», «Старые годы» и др. Книги «Образы Италии» (т.1–2, М., 1911–1912), «Русская живопись от середины XVII в.» (М., 1914). Сборники рассказов «Герои и героини» (М., 1918), «Магические рассказы» (М., 1922), роман «Эгерия» (Берлин; Пг.; М., 1922); переводы из Ж. де Нерваля, П. Мериме и др. С 1922 – за границей.

«В то время, в 1907–1909 гг., его любовь, его мечта была Италия. Но первое наше путешествие было не в Италию, а в Париж и Англию. В Париже набережные Сены. Патя часами пропадал в маленьких букинистических лавочках и сумел составить интересную коллекцию офортов, литографий и рисунков 18-го и начала 19-го веков. Домье, Гаварни, афиши Тулуз-Лотрека и многих других французских художников. Лето мы прожили в Англии. В Лондоне греческая архаика, живописцы Берн-Джонс, Тернер, Патя отыскал книги с гравюрами Бердслея.

…В молодости Патя был всегда оживлен, весел, разговорчив. Позднее, когда Муратов был признан как большой знаток изобразительного искусства, в нем появилась какая-то сухость, даже деревянность, и в наружности, и в речах с людьми мало ему знакомыми, мало симпатичными. Прежним Патей он был только со своими друзьями: Борисом Грифцовым, Николаем Михайловичем Щекотовым, вкус которого он очень ценил, или с теми, кто сразу завоевывал его доверие. Ну, конечно, и с друзьями своей ранней молодости: Борисом Зайцевым, чудесным человеком, с лицом суздальского письма, его женой Верой Зайцевой – очень веселой, шумной, остроумной, часто с невозможными шутками, но бесконечно доброй» (Е. Муратова. Встречи).

«Павел Павлович (мы тогда звали его дружески „Патя“ – так до старости и осталось) – он тогда еще был юн, с мягкими рыжеватыми усиками, боковым пробором на голове, карими, очень умными глазами. Держался скромно. Иногда несколько застенчиво ухмылялся… „Гм, Боря, гм…“ Ходил уже тогда по-литераторски, а не по-военному, – левое плечо свисало, и вообще по всему облику мало походил на „фронтовика“. Нечто весьма располагающее и своеобразно-милое сразу в нем чувствовалось.

При такой тихой внешности обладал способностью постоянно увлекаться – в чем, собственно, и прошла вся его жизнь. При его одаренности это давало иногда плоды замечательные.

Первое из известных мне увлечений Муратова было военное дело, вернее сказать стратегия, фантазии о движении войсковых масс, флотов и т. п. В 1904 г. писал он вместе с братом в московских газетах: он о морской войне, брат о сухопутной (тогда воевали в Японии). Оба были оптимистами… – и на бумаге выходило много лучше, чем в действительности. Но читалось с интересом: вроде военного „магического рассказа“.

…Успех „Образов [Италии]“ был большой, непререкаемый. В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изяществу исполнения. Идут эти книги в тон и с той полосой русского духовного развития, когда культура наша, в некоем недолгом „ренессансе“ или „серебряном веке“, выходила из провинциализма конца XIX столетия к краткому, трагическому цветению начала XX-го.

…Почти в то же время, что и Италией, увлекся он древними русскими иконами. Дело специалистов определить его долю и „вклад“ в то движение, которое вывело русскую икону XV века на свет Божий, установило новый взгляд на нее – насколько понимаю, тут есть общее с открытием прерафаэлитов в половине XIX столетия. Во всяком случае знаю, что Павел Павлович сделал здесь очень много (эстетическая оценка иконописи, упущенная прежними археологами).

Иконами занимался он рьяно, разыскивал их вместе с Остроуховым, писал о них, принимал участие в выставках, водил знакомство с иконописцами и реставраторами из старообрядцев (трогательные типы из репертуара Лескова). Помню, водил нас к ним куда-то за Рогожскую заставу в старообрядческую церковь с удивительным древним иконостасом.

Имел отношение и к работам (кажется, Грабаря) по расчистке фресок в московских соборах. Странствовал на север, в разные Кирилло-Белозерские, Ферапонтовы монастыри. Перед началом войны был редактором художественного журнала „София“ в Москве – там писал и о Гауденцио Феррари, и о древних наших иконах» (Б. Зайцев. Дни).

«Патя Муратов был европеец. Это означало, что он хотел противопоставить высокую культуру родной дикости. Занявшись историей русской живописи, Патя обнаружил, что была эпоха, когда эта живопись не уступала итальянской. Отсюда мысль о необходимости возобновить традицию. Так был задуман журнал „София“.

…Патя Муратов был человек настойчивый и уговорил известного ярославского фабриканта Карзинкина дать денег на издание журнала „София“. Цель журнала – создание подлинной эстетической культуры, основанной на античной, западноевропейской и русской традициях. Русская традиция подразумевалась отчасти в живописи, отчасти в классической литературе. В результате журнал оказался очень похожим на сборник более или менее интересных статей по самым разнообразным вопросам.

…Муратов был человек европейских вкусов, влюбленный в Италию и во все, что напоминало ее. Он выработал точный и изящный стиль и весьма привлекательную манеру видеть явления и вещи» (К. Локс. Повесть об одном десятилетии).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.