Проблема механизации

Проблема механизации

«Я не желаю кастрировать свой народ и превращать его в слепых исполнительных муравьев…» – так говорит Правитель. И Сент-Экзюпери тоже опасался цивилизации термитов. Это совершенно очевидно. Он отвергал ее умом, сердцем, всем своим существом. Да и кто может усомниться в этом, прочитав хотя бы десять его строк?

Впрочем, это относится не только к человеческим муравейникам, но и к материализму, понимаемому как разгул свинства. Едва заметным перемещением слов, невинным или плутоватым, метафизику превращают в свинарник. Таким же точно способом превращают в казарменную структуру все планы и расчеты экономического преобразования мира. И кто тогда осмелится защищать этот материализм рыночных грузчиков и этот город роботов, если не те, кто с помощью грубого софизма рассчитывает с легкостью получить подтверждение своей высокой духовности?

С другой стороны, для предвзятых умов муравейник – это левое крыло, власть – правое. Они пристально следят за Сент-Экзюпери, их не смущает тот факт, что излишества власти и излишества муравейника отлично могут уживаться.

Я не стал бы настаивать на столь банальной очевидности, если бы не проблема механизации, ибо на сей счет Сент-Экзюпери дает нам ясный ответ. Он опасался господства муравьев. Но он был не из тех, кто во всем винит механизацию. А тем следовало бы идти до конца, испытывая ужас перед машиной и преклонение перед простодушно пасторальной мечтой. То есть им следовало бы проклинать колесо. Ибо колесо – это уже механизм, а наша цивилизация – это, можно сказать, цивилизация колеса. И, конечно, вполне возможно еще порассуждать о homo faber.[22]

Однако Сент-Экзюпери и не презирал, и не превозносил машину. Для господина Оме[23] – это божество. Но дьявол для того писателя, которого раздражает современный мир и который весьма необдуманно наделяет прошлое всеми достоинствами духа, отказывая в них настоящему. Для Сент-Экзюпери машина была ни божеством, ни дьяволом, а просто машиной. Отвечая тем, кто считает ее единственной основой муравейников, он не воздает машине славу, но и не хочет проклинать ее.

Для него самолет – это орудие. Орудие для изучения пространства, орудие для изучения человека. Рабочий не презирает свое орудие. Иногда он даже любит его. Так, читая один коротенький рассказ об исходе 1940 года, когда машины тоже страдали и закипали, Сент-Экзюпери прошептал: «И у металла случаются драмы». Он отводил машине вполне определенное место. Один молодой художник понял это, когда увидел Сент-Экзюпери, склонившегося над радиатором и измерявшего компрессию автомобильного мотора. Художник с восхищением заметил: «Семнадцать лошадиных сил… И каждую он знает поименно…»

Самолет был для него еще и машиной для изучения прошлого, а также атрибутом волшебной сказки. Однажды летним днем он взял на борт «Симуна» моего двенадцатилетнего сына Клода, поднялся в воздух и, пролетев километров пятьдесят, стал кружить над старым жилищем, над садом, где он сам, будучи мальчишкой, мечтал, играл, приобщая таким образом к собственному детству детство зачарованного мальчика.