Глава 7-я В ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
Глава 7-я
В ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
«Concordia parvae res crescunt, discordia et maximae dilabuntur».[51]
В разведывательном отделении Главного управления Генерального штаба я быстро освоился со своими обязанностями. Это был военный орган, открыто существующий во всех армиях. Его задача — собирать различные данные, преимущественно секретного характера, о других странах и их вооруженных силах.
Разведывательные материалы, получаемые из военной литературы соседних стран или от официальных военных агентов (атташе), обычно служат основой для дальнейшего уточнения и дополнения путем агентурной разведки. Эта разведка, конечно, активизируется в периоды, предшествующие возникновению войн. Объем задач разведки определяется характером самих войн. Предметами ее служат все ресурсы страны, составляющие, так сказать, военный потенциал последней, и в первую голову величина армии и ее моральный дух, ее обученность, боеготовность, планы войны, технические средства борьбы, производственно-технические условия, экономические возможности, национальные особенности и интересы составных частей государства и т. д. и т. п.
Ясно, что разведка почти всегда неразрывно связана с контрразведкой, то есть с самыми разнообразными мерами борьбы против иностранной разведки, вплоть до применения провокационных методов, доставки фальшиво фабрикуемых документов, стараний проникнуть в состав самих разведывательных органов противника и т. п.
Из сказанного выше явствует, каким ответственным и сложным делом является организация разведки и контрразведки для усиления боеспособности армии. Следует откровенно сказать, что бывшее Главное управление Генерального штаба дореволюционной русской армии не сумело ни обеспечить армию перед войной надежным разведывательным аппаратом, ни руководить этим важным делом.
В моих глазах эта несостоятельность нашего Генерального штаба была особенно непростительна еще вследствие полного игнорирования им внутреннего положения страны.
Во главе нашего разведывательного отделения в период моей работы там (с 1909 года) стоял полковник Николай Августович Монкевиц, вскоре произведенный во внеочередном порядке в генералы. Ранее он служил в штабе Варшавского военного округа. Этот ловкий человек быстро стал правой рукой Данилова, выполняя наиболее ответственные и секретные приказания и поручения. Он сам составлял и собственноручно перепечатывал на машинке все секретные бумаги на имя начальника Генерального штаба, военного министра, министра иностранных дел и пр.
Непосредственными помощниками Монкевица по разведывательному делу были я и полковник Оскар Карлович Энкель, сын какого-то важного финского сановника в Гельсингфорсе.
Я сильно сомневался в лояльности Оскара Карловича, не скрывавшего, надо отдать ему справедливость, своих симпатий к Финляндии и Швеции, языками которых он хорошо владел.
Техническая работа по делопроизводству выполнялась подполковником Марковым.[52]
Любопытна характеристика, данная Маркову Н. Толстым в его трилогии «Хождение по мукам»: «Марков был из тех людей, дравшихся в мировую войну, которые навсегда отравились ее трупным дыханием… В конце концов он мог бы воевать с кем угодно и за что угодно. В его мозгу помещалось немного готовых формул о боге, царе и отечестве. Для него это были абсолютные истины, большего не требовалось… Он был честолюбив, надменен и резок с подчиненными. В армии его боялись, и многие таили обиды на этого человека, видевшего в людях только шахматные фигуры».
Монкевиц, Энкель, Марков и я, мы все сидели в то время в особой, изолированной комнате, непосредственно соприкасавшейся с кабинетом Данилова. А по соседству с нами в маленькой комнатке находился еще один офицер, ведавший вопросами по Китаю и Японии, владевший языками этих стран.
Периодически в отделение приезжал морской офицер, капитан Доливо-Добровольский, видимо стоявший во главе соответствующего отделения штаба военно-морского флота.
Кроме этого отделения, Монкевицу были подчинены делопроизводства, возглавлявшиеся полковниками Генерального штаба — «старшими делопроизводителями».
Они ведали сбором и обработкой всех материалов по изучению армий главнейших стран Европы. Главными были делопроизводства по Германии, Австро-Венгрии и Франции. Все они помещались отдельно от разведывательного отделения. Связь с ними поддерживалась лично Монкевицем.
Каждый из делопроизводителей держал связь с соответствующим военным агентом (атташе) за границей, сносясь с ним через Монкевица или частными письмами.
Сам Данилов иногда приглашал нас к себе в гости. Он был тяжел с нами в служебных отношениях, но очень приветлив в домашней обстановке. Время от времени Монкевиц считал необходимым для поддержания нужного служебного и товарищеского контакта между офицерами разведывательного отделения и делопроизводств собираться вместе в каком-нибудь ресторане и даже в кабинетах «Аквариума». Иногда участие в наших скромных пирушках принимал и обер-квартирмейстер генерал Миллер.[53]
Тесную связь мы держали с полковником Романовским,[54] помощником начальника Главного штаба.
Монкевиц вел тесное знакомство с иностранными военными атташе в Петербурге; через него были знакомы с ними и все мы. Иногда, в меру своих материальных возможностей, мы приглашали их к себе на дом к чаю, обеду или ужину.
В летнее время, в дни военных торжеств в Красном Селе, на меня возлагались обязанности сопровождать иностранных атташе, а затем вместе с ними я приглашался к обеду в «высочайшем присутствии». После таких обедов все гости обычно обступали выходившего из-за стола царя, образовывая cercle.[55] Царь обходил всех и «удостаивал» вопросами, стараясь придать им какое-либо веское значение.
Я занимал место в задних рядах и этих вопросов не слышал.
Испытывая определенную потребность в дополнительном заработке, мы, кроме Энкеля, человека, видимо, с хорошими средствами, занимались преподаванием военных наук в военно-учебных заведениях Петербурга и окрестностей. Монкевиц выезжал для этого в офицерскую стрелковую школу, Марков брал руководство практическими занятиями в Академии Генерального штаба, я читал лекции в Павловском пехотном и Николаевском кавалерийском училищах. Отношения между Монкевицем и Энкелем постепенно стали очень близкими.
Наоборот, мои отношения с ними делались все более отдаленными. После производства Монкевица в генералы я почувствовал, что не совсем прихожусь ко двору в отделении, и попросил назначить меня в делопроизводство по Австро-Венгрии. Монкевиц охотно на это согласился. С внешней стороны товарищеские отношения между всеми нами остались прежними, мы продолжали даже собираться по вечерам друг у друга. Это длилось вплоть до империалистической войны.
В 1914 году Монкевиц был назначен обер-квартирмейстером Главного управления Генерального штаба, а во время войны — начальником штаба 7-й армии на Румынском фронте. Вскоре после Октябрьской революция Монкевиц застрелился. Энкель, по-видимому, благополучно ретировался в свою Финляндию.
Из личного состава, подчиненного Монкевицу, не могу не помянуть добрым словом привлекательного своим прямым, благородным характером полковника Владимира Евстафьевича Скалона, моего предшественника в комиссии по перемирию с немцами в декабре 1917 года в Бресте. Запомнился мне и симпатичный Рябиков, человек, обладавший необыкновенным даром юмора. В 1916 году он был начальником разведывательного отделения штаба Северного фронта. Вместе с ними служил в то время и будущий наемник интервентов Андерс — личность глубоко антипатичная. Моими помощниками по австро-венгерскому делопроизводству были Потоцкий (перед войной его назначили военным агентом в Бельгии и Дании) и Муханов.
Нашими военными агентами перед войной были: в Германии — Базаров, в Австро-Венгрии — Занкевич. Оба находились под строжайшим негласным наблюдением германской и австрийской контрразведок. В то же время наш Генеральный штаб требовал от них доставления секретных данных, хотя наряду с этим им официально запрещалось заниматься агентурной разведкой, чтобы не компрометировать себя и свои представительства.
Иностранными атташе перед войной у нас состояли: французским — Маттон и де Ла-Гиш; английским — Нокс и Хендри Вильямс; итальянским — Марсенго (он не раз приезжал в Киев, где его, с моей легкой руки, больше звали Марченко); сербским — Лонткевич; бельгийским — де Риккель. Все эти лица, кроме Марсенго, были мне мало знакомы. Но французский атташе Маттон памятен мне больше других: по его представлению я был награжден от французского правительства офицерским орденом Почетного Легиона за услуги, оказанные мной в связи с добытыми данными о мобилизации австро-венгерской армии. Приходилось мне встречаться у Монкевица и с великобританским атташе Ноксом. Он производил впечатление человека, враждебного нам, но пользовался полной свободой доступа в войска русской армии. Во время войны он активно боролся за продолжение Россией борьбы на стороне Антанты до «победного конца».
Начальником Генерального штаба в это время был генерал Жилинский, сменивший Палицына, стоявшего гораздо выше его во всех отношениях. Оба они, кстати говоря, были на моем отчетном докладе по командировкам в Австро-Венгрию на императорские маневры в районе озера Балатон и на Тирольские (район Боцен-Гриес) маневры Конрада фон Гетцендорфа. Эта вторая командировка стоила мне многих физических усилий: от конечной железнодорожной станции Bozen Cries до района маневров в Альпах пришлось идти пешком по горам — 20 километров туда и столько же обратно, спать под открытым небом из-за невозможности с моими документами появиться в гостиницах.
После доклада Палицын и Жилинский подошли ко мне и поблагодарили. «Я знал, что старый конь борозды не испортит», — сказал Палицын. Жилинский шутя спросил: «Федор Федорович, почему «старый»? Ведь он может обидеться!» — «А по давнишнему знакомству», — отозвался Палицын.
Монкевиц часто делился с нами впечатлениями о постоянных своих сношениях с министром иностранных дел Сазоновым, который сильно влиял в течение 1910–1916 годов на внешнюю политику. Благодаря этим беседам мы были постоянно в курсе общей военно-политической обстановки и могли более или менее точно судить о ходе подготовки к будущей войне.
Задолго до ее начала наметился коалиционный характер войны, стали четко определяться враждебные друг другу стороны. В один лагерь становились державы Согласия (Антанты) — Россия и Франция, заключившие между собой военную конвенцию и союзный договор 1892 года, подкрепленный в 1906–1907 годах соглашениями Англии с Францией и Россией. В другой лагерь стали Германия и Австро-Венгрия, заключившие между собой военный союз, причем Австро-Венгрия заняла явно подчиненное положение по отношению к своей более сильной союзнице. В военных сферах Германии не придавали особой ценности армии Австро-Венгрии. Этого не скрывали военные заправилы Вильгельма — Гинденбург, Людендорф и Тирпиц; не пользовался у них особой популярностью и австрийский генеральный штаб, кроме самого Конрада.
Оба лагеря мало считались со всеми остальными меньшими государствами Европы, не исключая и Италии и Скандинавских стран, хотя, разумеется, старались привлечь их каждый на свою сторону. Более искренней и традиционно миролюбивой была политика России, как великой славянской державы по отношению к родственным народностям Балканских стран.
В соответствии с этой общей военно-политической обстановкой определялись и стратегические планы сторон.
С начала XX столетия рядом совещаний начальников генеральных штабов России (Палицын, Гернгрос, Жилинский) и Франции с участием министров иностранных дел (Извольский и Сазонов) устанавливались отправные взгляды на усиление боеготовности армий и ускорение мобилизаций, на районы сосредоточения армий, на характер начальных военных действий, на материальное обеспечение военных планов. За этот период обнаруживались некоторые колебания в политике Англии, но все же основная группировка держав, намеченная в 1892 году, сохранилась и к 1914 году. При этом, как в отношениях между Германией и Австро-Венгрией интересы первой ставились во главу угла, так и в отношениях Франции и России последняя в силу зависимости по займам была вынуждена жертвовать своими интересами в пользу Франции.
Разумеется, за политикой держав Согласия тщательно следили государства так называемого Тройственного союза, стремившиеся к усилению собственных армий.
По мере приближения 1914 года чувствовалось все отчетливее, что поведение Австро-Венгрии на юго-востоке Европы обусловливалось интересами Германии; впрочем, Австрия уже давно начала играть роль южного форпоста германцев против славянства, но это с особой силой проявилось в начале XX века.
Один взгляд на этнографическую карту Австро-Венгрии[56] показывает, как остро сложилась здесь германо-славянская проблема. Большинство населения состояло все же из славян. В 1906 году в Нижней палате австрийского рейхстага было 233 депутата от австрийских немцев и 259 депутатов славян.
Признание австрийских немцев за господствующую национальность наталкивало на мысль об объединении их с немцами Германии, но сама Германия опасалась, что это усилит католический юг по сравнению с протестантским севером.
В Венгрии, где грубый национализм мадьяр подавлял румын, хорватов и словаков, политическое положение мадьяр было прочнее, чем немцев в Австрии. Внешнее положение Венгрии определялось интересами аграрных групп, а для них была опасна конкуренция Сербии и Румынии.
Еще большее осложнение представляло численное превосходство хорватов и сербов в землях к югу от Венгрии и вдоль Адриатического побережья, при Фиуме — единственном венгерском порте, лежавшем на Кроатском побережье. Южно-славянские чувства поддерживались расчетами на Сербию, а сербские победы во 2-й балканской войне сильно повлияли на Хорватию, особенно на Боснию и Герцеговину. Присоединение их к Австро-Венгрии в 1909 году было поражением политики России, заставившим Австро-Венгрию сильнее опереться на Германию.
Острота балканской проблемы особенно усилилась в последние предшествующие войне годы. Прием Италии в 1888 году в Тройственный союз, открыто предусматривавший взаимную помощь против России, служил противовесом союзу Франции с Россией, с которой, конечно, Австро-Венгрия не могла вступить в единоборство при своем непрочном политическом тыле. Мало этому благоприятствовала внешняя и внутренняя политика Австро-Венгрии, строившаяся на принципе «divide et impera» («разделяй и властвуй»).
Во главе монархии стоял император Франц-Иосиф, наследовавший свою власть в политической обстановке насильственной германизации страны. В то время, о котором идет речь, он был уже 84-летним старцем, осуществлявшим свои императорские полномочия в Австрии через министров, им назначаемых и не зависимых от рейхстага. Другим было его положение как короля Венгрии, строго выполнявшего под наблюдением венгерского парламента свои конституционные обязанности. Франц-Иосиф был немец, консерватор, потомок гордых Габсбургов, представитель господствующей немецкой национальности. Новых потребностей жизни не признавал, идее фе-дератизма был чужд, военного дела не понимал. Союзником Вильгельма его сделала политическая необходимость. Атмосфера лести, окружавшая Вильгельма, не заражала Франца-Иосифа. В сношениях со своими приближенными как военными, так и гражданскими сановниками он свято хранил свой традиционный придворный этикет. Во имя его он долго не соглашался на предложение Конрада послать австрийского наследника Карла на «чуждое» ему дело командования армией против Италии. Лишь к концу жизни высказывал рядом с готовностью короноваться королем Богемии склонность идти навстречу славянам. Однако эти его порывы были совершенно подавлены германским послом в Вене Черниным — ярым агентом Вильгельма, генералом Конрадом и венгерцем графом Форгач, австро-венгерским министром иностранных дел — вдохновителем антисербской политики. Франц-Иосиф, к счастью для него, не дожил до тяжелых дней монархии.
Наследный эрцгерцог Франц-Фердинанд был тоже немец, но с горячим, упрямым и резким характером и солдатскими чувствами. Он являлся ярым представителем агрессивного австрийского милитаризма, хотя Чернин в Брест-Литовске смягчил эту характеристику, утверждая, что Франц-Фердинанд искал примирения с Сербией и Румынией, оставаясь противником Венгрии. Он и Конрад высоко ценили друг друга. Несмотря на внешнюю дружбу с Вильгельмом, Франц-Фердинанд не был склонен безоговорочно идти на поводу у последнего.
Общим австро-венгерским министром иностранных дел был граф Берхтольд. Он считался бездарным дипломатом в противоположность предшественнику, даровитому Эренталю, инициатору аннексии Боснии и Герцеговины и постройки Санджакской железной дороги через Боснию и Сербию, способствовавшей сильному сближению Австро-Венгрии с Германией.
Начальник генерального штаба генерал Конрад фон Гетцендорф считался выдающимся военачальником. Его авторитет признавался и всей военной Германией. По мнению Людендорфа, он был искусным вдохновителем всех операций во время войны, но, к несчастью для себя, стоял во главе армии, не способной осуществлять эти операции, и в стране со слабой промышленностью и техникой. Конрад считался особым знатоком горной войны, опыт которой он приобрел, командуя дивизией в Тироле. Однако Конрад не обладал искусством распознавать и выбирать людей. Не пользовался он и расположением Франца-Иосифа, так как вмешивался в политическую жизнь страны (нарушение придворного этикета!). Будучи сторонником взглядов Франца-Фердинанда на союз с Германией, Конрад придавал, однако, большое значение, итальянскому фронту даже в ущерб русскому, в чем сильно расходился с начальником германского генерального штаба генералом Фалькенгайном. В 1916 году в целях обеспечения итальянского фронта Конрад снял часть сил с русского участка, чем облегчил Луцкий прорыв войсками нашего Юго-Западного фронта. Это катастрофическое для Австрии поражение подорвало престиж Конрада в глазах капризного и малоопытного в военных делах императора Карла, и Конрад был уволен со своего поста и заменен бездарным Арцием.
Император Карл — молодой, недалекий, неопытный политик, маловыдержанный, беспокойного эгоистического характера — много способствовал разрушению империи. Он не был искренним другом немцев и после скандальных для него связей с братом своей жены (представительницы династии Бурбонов) герцогом Пармским был вынужден извиняться перед Вильгельмом. При этом он обвинил во всем своего министра иностранных дел графа Чернина, которого и уволил без всякой его вины.
Невинно пострадавший граф Чернин, австрийский министр иностранных дел, был сторонником мира. Его высоко ценил Франц-Фердинанд как человека тонкого ума и искусного дипломата. Чернин ясно понимал неспособность государства вести войну, в особенности предвидя надвигающиеся социальные потрясения, поэтому считался пораженцем.
Главой венгерского правительства являлся Тисса, упорный и сильный сторонник мадьярского главенства в дуалистической Австро-Венгрии. Он стоял за союз с Германией, был ярым врагом революции и стремился к присоединению Сербии. В отставку он ушел из-за столкновения с Карлом. После убийства Франца-Фердинанда высказывался за простую карательную экспедицию в Сербию, но не за войну с ней.
Таким образом, австро-венгерское государство представляло собой двуединую монархию с незаконченным процессом своего развития, с острыми противоречиями во внутренней жизни, с упорной борьбой между многочисленными национальностями.
Будучи одной из крупнейших стран в Европе, Австро-Венгрия вступила в войну как наш серьезный противник. Однако в ходе войны противоречия, о которых говорилось выше, обострились. Национальные интересы различных частей государства, не объединенных общегосударственными интересами, вызвали даже проявление пораженческих настроений. Дело в том, что победа Австро-Венгрии обусловливалась победой Германии, а это грозило бы германизацией всех австрийских народностей. Самая ожесточенная борьба шла в местных сеймах — богемском, тирольском, галицийском. Чехи не скрывали своих симпатий к державам Согласия. В самом начале 1915 года чешские национал-социалисты потребовали государственной независимости Чехии (в ответ на объявление наместником Чехии единственным языком — немецкий). На юге подобные события возникли среди сербского населения. Поднялось движение в пользу единой независимой Югославии, хотя это осложнялось трудностями в согласовании претензий сербов и итальянцев на земли Фиуме, Триеста, Истрии и Далмации. Окончательную роль в этом разброде сыграла Венгрия, понудившая своей политикой Румынию выступить на стороне Антанты.
Войны, вообще говоря, можно было бы избежать, если бы Австро-Венгрия отказалась от своих интересов на Балканах в пользу России. Но это было бы концом Австро-Венгрии как великой державы. «Вооружаться днем и ночью для войны с Россией» — таков был ее недальновидный лозунг.
Однако ставка на «вооружение» сама по себе оказалась уже недостаточной для успешного ведения современной войны. В экономическом же отношении Австро-Венгрия была к войне не подготовлена. Трудности начались уже с 1914 года.
Продовольственные нехватки в тылу перешли и в армию. Сильно были ограничены потребности населения, с весны 1915 года была введена карточная система. Значительно повысилась стоимость жизни. Затормозился подвоз топлива. Наступило расстройство транспорта. Самым бедственным сделалось финансовое положение, ценность кроны катастрофически упала. Германия ввиду необходимости выручать свою союзницу наложила руку на австрийский золотой запас. Уже в 1914 году появились признаки утомления только что начавшейся войной, а с ними и призрак гражданской войны.
Австро-венгерская армия ни по своей технике, ни по своей организации и обученности отнюдь не являлась передовой по сравнению с нашей армией. Кроме того, это была единственная в своем роде армия по своему многонациональному составу. По утверждению Наполеона, это является обычно отрицательной стороной армии. Но надо отметить, что дралась она неплохо, а солдаты вели себя даже храбро. Лучшими частями армии были венгерские (гонвед). Искусно «удерживая армию вне политики», ее воспитали в приверженности к императору и Габсбургам. Корпус офицеров был хорошо обучен и превосходил в этом даже своих союзников — пруссаков. Не страдая их надменностью, венгерские офицеры умели применяться к обстановке, ближе стояли к солдатам, которых обучали и воспитывали, а не муштровали из-под палки.
В ходе военных действий оказывали свое влияние идеи панславизма. Так, при использовании славянских полков против русских венгры считали себя принесенными в жертву пруссакам. Естественно, что существовали и противоположные настроения, но они менялись под влиянием хода войны.
Процентный состав армии по национальностям был таков: немцев 29 процентов, славян 47 процентов, мадьяр 18 процентов, румын 5 процентов, итальянцев 1 процент.
Командный язык был немецкий, но обучение велось по национальным полкам — на языке, соответствующем каждому из них. В гонведных частях официальным языком признавался венгерский, а немецкий практиковался для повседневного обучения.
Организация армии установилась прочно с 1866 года, когда окрепло политическое положение Венгрии. Были созданы три главные части армии: общая армия — для обеих основных половин государства, содержащаяся на общие расходы; австрийский ландвер с его ландштурмом и венгерский ландвер, или гонвенд, с таким же ландштурмом, содержащиеся на собственные средства каждой из половин государства — Австрии и Венгрии. Сообразно этому были и три вида военных управлений. Служба во всех трех частях устанавливалась 12-летняя: 2 года под знаменами, 8 лет в резерве общей армии и 2 года в резерве обоих ландверов. В кавалерии и артиллерии 3 года под знаменами и 7 лет в резерве.
При населении монархии в 1913 году в 51,5 миллиона человек ежегодный призыв новобранцев установился в 500 тысяч. По новому закону 1912 года общая численность армии в военное время должна бы быть почти в 4,5 миллиона человек, но в действительности, за недостатком вооружения для ландштурмов, в начале войны едва достигла 1 миллиона 300 тысяч.
Вся территория монархии была разделена на 16 корпусных районов, по 8 двухдивизионных районов для каждой из половин государства, и на 10 кавалерийских дивизионных районов. Корпуса состояли из двух регулярных общеармейских дивизий и одной ландверной. Предусматривались горные войска (горные бригады). По обучен-ности ландвер уступал общей армии; еще слабее были обучены ландштурменные части. Гонвед по подготовке стоял выше ландвера.
Организация по родам войск и вооружение последних резко не отличались от других европейских армий. Воздушные силы были в зачаточном состоянии: дирижабли типа «Персеваль» и аэропланы появились в 1909 году. Война застала артиллерию в переходном состоянии (орудия были бронзовые). Крепостей было мало и не вполне Удовлетворительного состояния: в Галиции — Краков и Перемышль и небольшие укрепленные пункты по Сану (Ярославль) и по Днестру; на юге — Триест, Пола, Каттаро и Себенико.
Такой согласно имевшимся у нас данным была австро-венгерская армия к началу империалистической войны. Крупными недостатками ее следует считать: малочисленность линейных войск (общая армия и оба ландвера), пополнявшихся лишь слабообученными ландштурмистами; кастовую замкнутость офицерского состава, хотя и меньшую все же, чем в Германии; малочисленность артиллерии, особенно тяжелой.
Любопытно мнение о русской армии, распространенное в Австро-Венгрии и приписываемое Конраду: победить русских трудно, но и им самим трудно быть победителями.
* * *
К началу войны у меня за спиной был уже добрый десяток заграничных командировок, секретных и официальных, с целью ознакомления на местах с армиями наших соседей и их боевой подготовкой. Я считаю не лишним поделиться с читателем впечатлениями, вынесенными мной из этих поездок. Речь пойдет теперь главным образом о французской и германской армиях. Меньше я буду касаться армии итальянской, а особенно — английской.
Во время моих поездок во Францию на меня большое и неожиданное впечатление произвели деловые качества французского офицерства и вообще весь облик французских войсковых частей и их оснащенность высокой техникой. Любовь к родине, аккуратность, организованность, даже дисциплинированность — не в нашем, однако, смысле старой вымуштрованной дисциплины — вот характерные черты французского офицерства. Бодрость духа, веселость, жизнерадостность — эти типичные черты нации проявились и в чертах армии. Здесь так же, как и всюду в стране, не скрывались нелюбовь к немцам, скептическое отношение к англичанам, симпатия к нам, русским.
Все эти отмечаемые мной достоинства французская армия проявила и в боевой обстановке, на войне.
К сожалению, на французской военной доктрине очень отзывалась боязнь людских потерь как результат сильного сокращения народонаселения.
Германская армия, кичась своей военной подготовкой, относилась свысока к австро-венгерским вооруженным силам. По союзническому долгу и в своих собственных резко эгоистических интересах немцы нередко выручали австро-венгров, но при этом не упускали случая третировать их.
В 1915 году, после освобождения Галиции от русских войск, Вильгельм поспешил торжественно въехать во Львов раньше Франца-Иосифа. Фалькенгайн и Макензен, будучи во многих отношениях ниже Конрада, все время вели с ним острую полемику, оспаривая все его планы. Так же свысока относились немцы и к итальянской армии. Это, разумеется, мешало единству действий. На всем фронте до Днестра власть была в руках немцев; южнее Днестра австрийцы проявляли самостоятельность, уступая ее опять немцам еще южнее. От этих обоюдных споров немцы и австрийцы не могли освободиться и позже, даже во время брестских мирных переговоров.
Очень сильны были разногласия в вопросе о подводной войне. Тирпиц, считая ее важнейшим шансом на победу, требовал, чтобы Австро-Венгрия приняла участие в подводной войне на Средиземном море. Последняя же, не ожидая для себя никакой от этого пользы, боялась, что таким путем окажется вовлеченной в войну с США. В то же время она была не в состоянии помешать Германии пользоваться для этой войны своими морскими базами — Триестом, Полой, Каттаро. Вопрос этот был решен в январе 1917 года, вопреки мнению Конрада и Тиссы (а через месяц был уже разрыв между Германией и США), одной Германией, имевшей главным соперником Англию с ее флотом и рынками сбыта в колониях.
Те же разногласия были в вопросах о Константинополе, Малой Азии, Месопотамии, Эльзас-Лотарингии; для Австро-Венгрии они не имели такого значения, как вопрос об Италии, почти не интересовавший Германию, а для Австро-Венгрии — смертельно острый, так как Лондонским договором 1915 года итальянцам отдавались Далмация, Триест и большая часть Тироля.
То же было и в отношении других партнеров по Войне: Румыния интересовала Германию лишь с экономической точки зрения; с Россией немцы могли бы даже заключить сепаратный мир. Для Австро-Венгрии же притязания Италии, Сербии и Румынии были важнее Галиции и могли бы понудить Австро-Венгрию также к сепаратному миру.
А.А. Самойло в период службы
в в Главном управлении Генерального штаба
(1913-1914 гг.)
Все эти военно-политические вопросы, достаточно знакомые и до войны, стали для меня особенно, ясными позже, во время моего пребывания на мирных переговоpax в Брест-Литовске, где сталкивались, уже задним числом, мнения Гофмана и Кюльмана (и Вильгельма за их спиной) с мнениями Чернина (и Карла за его спиной) и представителей Советского правительства.
Изложенное выше высокое мнение о союзной с нами французской армии давало мне основание считать, что франция, с ее опытом войны против немцев 1870–1871 годов, с честью выдержит предстоящую ей борьбу со своим постоянным противником, тем более при поддержке Англии.
Допуская даже худшее, то есть победу немцев, я все же считал, что она будет пирровой победой для Германии и тогда предрешит окончательный успех России. В победе же русской армии над австро-венгерской у меня не было сомнений.
Понятно, что предусмотреть выход России из империалистической войны в результате будущей революции я не мог. Но как свою жестокую ошибку воспринимаю то, что не предвидел возможности грубых промахов, которые были сделаны в ходе войны нашими высокими правителями как военными, так и государственными.
Я прошу у читателя позволения окончить настоящую главу чисто военными вопросами. Они носят общий характер и не окажутся поэтому чуждыми даже и для читателя, не посвященного глубоко в их специфику.
Эти вопросы возбуждали в свое время громадный интерес не только во Франции, откуда они взяли свое начало, но и в Германии, где к ним относились враждебно, и у нас в России, где они пропагандировались Русским Генеральным штабом, охотно питавшимся западноевропейским опытом.
Выше я упоминал уже о «принципах» германского генерального штаба, провозглашенных им в виде непреложной истины.
В качестве этих «принципов» прусские законодатели проповедовали:
— успех, достигаемый силой, есть высший критерий справедливости (варианты этого принципа: екатерининское — «победителей не судят!», бисмарковские — «beatl possidentes»[57] и «хватай, что можешь, а потом толкуй о своем праве на это»;
— решительная атака есть единственное средство морального, а следовательно, и физического подавления противника;
— даже предвзятая идея атаки, если только она не идет уж в полный разрез с данными разведки, может служить достаточным основанием для боевых распоряжений;
— бой крупных войсковых единиц должен быть вполне налажен еще до завязки его, и высшему войсковому начальнику во время боя нечего вмешиваться в управление им;
— меры обеспечения соответствующего решения и ограничения риска в ходе боя бесполезны и даже опасны.
В этих «принципах» сказался надменный характер пруссачества.
В противовес им во Франции, частично в России и Австро-Венгрии, широко проводились свои оперативно-тактические взгляды.
Я остановлюсь здесь на вопросах об управлении войсками и о наступательных действиях в современном бою, так как они наиболее близки приведенным «принципам» прусского генерального штаба, а также потому, что в области этих вопросов, как подтвердил опыт войны, происходили главнейшие промахи, самые тяжелые по их результатам.
А. Необходимо учитывать разницу между понятиями «командование» и «управление» в бою войсками и не относить то и другое понятие безразлично ко всем соединениям войск от полка и бригады до армии. Разница эта существенная, и в соответствии с ней находятся и важные особенности в маневрировании войск.
«Командование» осуществляется в отношении такой войсковой единицы (части), действиями которой начальник руководит на местности непосредственно сам и которая в бою (современном, массовом) действует в поле его зрения, стремясь к достижению одной и той же тактической задачи.
Такая «командуемая» начальником часть получает точный приказ, в каком направлении нанести удар, обеспечивая последний своими собственными мерами разведки и охранения (авангард, наблюдение за флангами и др.).
Иначе дело обстоит в более крупных войсковых соединениях (дивизия и выше), которые развертываются для боя на фронте, исключающем возможность одному лицу непосредственно следить за выполнением отдельными частями поставленных им задач. В отношении этих соединений осуществляется не «командование», а «управление» ими начальником, сводящееся к указанию их частям правильных направлений; выполнение же возлагается на непосредственно подчиненных ему и им лишь руководимых начальников.
Таким образом, «управлять» — значит предусматривать обстановку, в которой подчиненные начальники будут выполнять свои задачи, иначе говоря, подготовить бой, а затем влиять на его ход главным образом резервами.[58]
Вреднейшими результатами смешения понятий «командовать» и «управлять» считалось (главным образом во Франции и у нас) положение, когда начальники, призванные «командовать», ограничивались «управлением», находясь в дальнем тылу своих частей, или когда «управляющие» начальники выдвигались на передовые линии, вмешиваясь в дело своих подчиненных вследствие недоверия или непонимания дела. Такое вмешательство означало нарушение тактической связи, уничтожение инициативы подчиненных и создавало в войсках беспорядок. Единство правильного руководства боем должно достигаться ясной постановкой цели своим самостоятельно организованным частям.
Ожидать с принятием решения для боя или с завязкой боя результатов точной разведки в деле управления нельзя; надо уметь действовать на основании сведений, менее достоверных или даже добытых ранее (разведывательные сводки за прошлые сутки и т. п.). Такое решение, конечно, требует риска, но оно необходимо.
В старой академии полковник Гейсман набил нам оскомину своим: «Бой должен быть целесообразен и планосообразен», то есть оправдан сложившейся обстановкой, оперативной или даже стратегической, а проведен строго по составленному плану.
Б. Наступательный марш крупных войсковых соединений должен быть организован так, чтобы:
— обеспечить возможность незамедлительного развертывания на фронте соответствующей численности соединения, без потери, ко времени завязки боя, направления, данного соединению, но с возможностью перемены этого направления (например, вследствие неполноты данных о противнике, выяснившихся после получения предварительных распоряжений для завязки боя);
— обеспечить возможность противодействовать случайностям, не оставляя принятого для наступления темпа.
Конечно, длина боевого фронта, кроме величины соединения, будет зависеть и от задачи, и от местности, и от намерений начальника. Нормальным протяжением фронта для полка (бригады) считалось от одной до полутора верст, что составляет на корпус около шести — семи верст. Характер задачи может заставить дать одним корпусам более широкий фронт, а другим, на которые ляжет труднейшая часть задачи, более узкий. В этом предоставлении корпусам разных по ширине полос для наступления (в пределах «разграничительных» линий) у старшего начальника заключается главное средство оказывать свое влияние на ход боя.
При осуществлении частями охватов или при неудобных для атаки участках местности допускаются прорывы в расположении частей.
Такой свободой в решениях о длине боевого фронта нельзя злоупотреблять, так как невозможно предвидеть действий противника; желательно всегда сохранять для своей стороны возможность одновременной атаки на всем фронте.
Этими общими установками определялись вытекающие из них:
1) порядок принятия решения начальником;
2) порядок завязки боя при наступлении;
3) общий порядок наступательного марша.
1. Принятие решения начальником обусловливалось: оценкой обшей обстановки в связи с полученной задачей; местностью; сведениями о противнике.
а) Значение общей обстановки и ясное понимание задачи подчиненными во всех армиях теоретически клалось в основание решения.
У французов, однако, я наблюдал на маневрах отступления от этого правила — иногда они авансом исходили из будущих успехов, еще не одержав их. Немцы в этом правиле видели обеспечение морального духа своих войск, которым обусловливается победа.
б) Местность — данная, с которой нельзя не считаться. Однако немцы меньше, чем французы, были склонны к этому, исходя из того, что во всех случаях надо немедленно атаковать, применяясь к условиям обстановки. Из этого делали вывод, что надо заблаговременно изучать местность, чтобы избегать неблагоприятных для атаки районов.
в) Сложнее вопрос: «Где противник?» Не говоря о важности дальней разведки и разведывательной службы при наступлении, французы считали, что добыть сведения о противнике есть дело «войск охранения» как средства в руках самого начальника. Задача этих войск — обеспечить начальнику возможность вести войска, куда он хочет, несмотря на противника. Старший же начальник указывает объекты и районы местности, которых надо достигнуть. Причем делает это директивно, исходя из общей обстановки и местности.
Направление на противника выдерживается продвижением от рубежа к рубежу, от одного захваченного объекта к другому. Установив, где противник, его атакуют, причем и атака направляется по местным предметам, которые последовательно захватываются.
Разведку ведет обычно конница, которой дается совершенно точная задача: что делать, а не как делать (разведывать). Практическим правилом для нее является: «Атаковать все, что на коне, обходить все то, что на земле».
При выполнении своих задач «войска охранения» должны:
— по разведке — узнать, где противник, его расположение и протяжение фронта;
— по охранению — обеспечить этапы наступления, последовательно и своевременно захватывая необходимые рубежи и объекты; заблаговременно принимать меры предосторожности против неожиданных столкновений; прикрывать фланги.
2. Завязка боя — такой этап наступательного марша, на который взгляды расходились: немцы, со своей идеей безудержной атаки, ломающей всякое сопротивление, все же требовали время на методическую подготовку ее, то есть на уяснение обстановки и на развертывание. Французы же советовали на это времени не тратить, а быстро завязывать бой на широком фронте и большими силами. Войдя в соприкосновение с противником, бой завязывается одновременно несколькими атакующими колоннами. К этому моменту уже решается в общих чертах распределение главных сил и назначение их. Старший начальник должен сохранить в своих руках резервы для подкрепления атак в определенных направлениях или для противодействия охватам. В крупных соединениях эти резервы держатся не в одном месте. Все меры предосторожности по охранению должны носить наступательный характер.
3. Общий порядок наступательного марша при сближении с противником вплоть до завязки боя получает следующий вид: позади войск охранения двигаются две группы войск — «главные силы» и «резервы».
Главные силы следуют несколькими колоннами со своими расчлененными авангардами для атак на широком фронте.
Колонны — пехотные единицы в своей постоянной организации, иногда расчленяющиеся для более быстрого развертывания к бою. Они получают направления для движения (более крупные даже полосы) и свой объект действия. Ширина фронта колонны величиной меньше корпуса зависит от числа дорог и обстановки.
Резервы двигаются за одним или обоими флангами, иногда и вне их. Величина их делается больше, если обстановка менее ясна. Темп их движения не ослабляется.
Идея резервов: это не копейка на черный день, не парирование случайностей; они должны усиливать удары и обязательно участвовать в атаке.
Приведенные взгляды на эти важнейшие военные вопросы получили свое начало во Франции не только в противовес «принципам» немецкой военной мысли: они были направлены против французской доктрины, основанной на страхе перед слабыми людскими ресурсами страны, на боязни риска. Эта доктрина требовала, перед тем как пустить в бой главные силы, получить точные сведения о том, что делает противник (то есть сообразоваться с его действиями!), путем завязки боя, то есть путем соответствующего для этой цели использования охраняющих отрядов. В конце концов доктрина приводила:
— к принятию решения о главных силах, сообразуясь с действиями противника;
— к растяжке фронта и разброске сил с целью парировать действия противника;
— к невыполнению задач, возлагавшихся на охраняющие отряды.
Несостоятельность такой доктрины и необходимость борьбы с ней очевидна.
Что касается итальянской армии, то ознакомление с ней считалось необходимым лишь поскольку она была частью вооруженных сил Тройственного союза. Мое мнение об итальянской армии, составленное на основании короткого наблюдения ее в мирное время, а также из близкого знакомства с итальянскими офицерами, было не из лестных. Во время войны итальянские войска отличались малой устойчивостью и слабой дисциплиной. Этот мой взгляд подтвердился не только ролью итальянской армии в империалистическую войну, но и впоследствии, в период Великой Отечественной войны, в 1941–1943 годах, участием ее совместно с немецкими фашистами в боях против Советского Союза. Впрочем, когда дело касалось непосредственной защиты своей страны в империалистическую войну, то итальянцы нередко проявляли организованность, мужество и даже героизм.
Для полноты знакомства с австро-венгерской армией мне остается дать некоторые дополнительные сведения, относящиеся к самому началу войны. Я хочу также показать, с какой точностью мы располагали данными о мобилизации и развертывании этой армии, чтобы читатель мог судить о целесообразности действий русской армии в ходе начавшихся боевых действий.
Численность подготовленной армии мирного времени осталась недостаточной для 50-миллионного населения страны, в особенности по сравнению с армиями России и Германии.
Конрад, подчинявшийся военному министру (Шенайху), добиться усиления армии не мог. Снабжение и вооружение армии оставались недостаточными. Хромало и обучение, несмотря на ежегодные маневры. Развитие железнодорожной сети мало отвечало не только экономическим, но и стратегическим целям, особенно на востоке и на юге государства. Главной же отрицательной стороной оставался государственный и общественный строй.
Любопытно отметить, что к самому акту убийства наследника престола Франца-Фердинанда отнеслись совершенно равнодушно и император, и австрийский совет министров, и тем более венгерское правительство в лице Тиссы. Ультиматум Сербии был поэтому скорее делом рук Вильгельма. За это говорило и то, что Германия объявила войну России на пять дней раньше Австро-Венгрии, а также и нерешительность последней, ждавшей с ультиматумом целый месяц. Формально зачинщиком войны все же осталась Австро-Венгрия, что и дало Румынии повод не включаться в войну.
В австрийском генеральном штабе было два плана войны в зависимости от того, будет ли война только с Сербией или с Россией и Сербией одновременно. При этом втором варианте вся австрийская армия сосредоточивается в Галиции, а против Сербии предназначается с оборонительными целями лишь ландштурм с подкреплениями из линейных частей. При первом варианте имелось в виду обрушиться на Сербию главной массой сил, покончить с ней (наподобие плана самой Германии, принятого против Франции) и затем обратиться против России.
Фактически в 1914 году был осуществлен какой-то средний план: в ночь на 26 июля был подписан приказ о мобилизации трех армий (8 корпусов) против Сербии, из которых 5-я армия и части 6-й перешли Дрину, а 2-я оставалась в резерве.
После объявления 1 августа общей мобилизации 2-я армия стала перебрасываться обратно из Сербии; оставшиеся же против Сербии две армии оказались недостаточно сильными, чтобы покончить с ней, но излишне сильны для оборонительных целей.
2-я армия опоздала к галицийским боям и тем ослабила трудную оборону Галиции-области, чрезвычайно важной для Австро-Венгрии: с одной шестой всего населения монархии, с наиболее плодородными землями, богатой лесами, нефтью, солью, включавшей и наиболее удобные для русских пути вторжения в Венгрию, без которой Австрия не могла бы вести войну.
Ни Германия, ни Австро-Венгрия не ожидали столь быстрой мобилизации и развертывания русских армий. В результате Австро-Венгрия сначала оказалась предоставленной собственным силам.
Попытка австрийцев предупредить действия русских ударом между Вислой и Бугом была неудачна, равно как и движение германцев между Неманом и Вислой. Австро-Венгрия не смогла противостоять войскам Киевского военного округа, и Львов был занят нами в течение первого же месяца.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.