От кружка офицеров до Генерального штаба
От кружка офицеров до Генерального штаба
Цусимский разгром стал потрясением для русского общества. Престиж военно-морского флота в глазах общественности резко пал. Критика флотских порядков началась, правда, ещё до Цусимы, и разгневанный Алексей Александрович сажал на гауптвахту профессора Н. Л. Кладо, известного морского теоретика. Но после гибели 2-й Тихоокеанской эскадры газетные нападки с обидными преувеличениями и перехлёстами приобрели небывалый размах. Морское министерство называли не иначе как «Цусимским ведомством», а корабли Русского флота – «самотопами». Конечно, всё это было замешано на политике: Цусима стала любимой игрушкой в руках оппозиции.
Николай II отлично это понимал и, по возможности, старался уберечь моряков от публичной порки. Так, он распорядился не трогать их на Порт-Артурском процессе. Одновременно он пресекал попытки сухопутного генералитета, воспользовавшись обстановкой, поживиться за счёт вечных своих соперников.
Высшее морское командование сохраняло невозмутимое спокойствие, за которым легко угадывалась растерянность. От министерства не исходило никаких положительных идей и предложений.
Острое чувство незаслуженной обиды испытывали многие молодые офицеры, побывавшие в боях, вернувшиеся из плена и теперь подвергаемые поношениям у себя на родине. К этому чувству примешивалось и понимание того, что общественная критика, несмотря на её огульность и дилетантство, где-то, в чём-то всё-таки права. Ведь погибли же обе эскадры, ведь была же Цусима. Возникло желание обсудить создавшееся положение, обменяться мнениями, попытаться извлечь уроки из опыта войны, наметить, с их учётом, пути воссоздания флота. И наконец, – противопоставить размашистой и беспардонной критике разъяснение общественности задач флота, его необходимости для безопасности государства.
В 1905–1906 годах в Петербурге, Кронштадте и других городах возник ряд кружков и объединений морских офице ров («Лига обновления флота», «Российский морской союз», «Общество офицеров флота», «Общество ревнителей военно-морских знаний» и др.). Некоторые из них имели свои печатные органы.[404]
Наибольшую известность приобрёл «Петербургский военно-морской кружок».
9 ноября 1905 года на квартире у лейтенанта А. Н. Щег лова собрались пятеро морских офицеров: лейтенанты Г. К. фон Шульц, М. М. Римский-Корсаков, А. Н. Воскре сенский, А. Н. Кирилин и гостеприимный хозяин. Самым известным среди них был Шульц, с успехом командовавший в Порт-Артуре миноносцем. В дальнейшем (уже после мировой войны) он стал контр-адмиралом финского флота. А Римский-Корсаков был произведён в контр-адмиралы А. И. Деникиным. Вообще же никто из инициаторов знаме нитого кружка в дальнейшем блестящей карьеры не сделал.
«Мы, нижеподписавшиеся, – значится в первых строках протокола, – собрались сего числа, чтобы обсудить вопрос об организации кружка морских офицеров, интересующихся военно-морскими вопросами, и установили нижеследующие решения». В первом из них говорилось, что кружок «ставит себе целью заниматься рассмотрением исключительно военно-морских вопросов, с проведением резолюций собраний в жизнь исключительно закономерным путём». В частности, ставилась цель «собрать, формулировать и обработать опыт последней войны, чтобы он не пропал и не рассеялся с течением времени под влиянием текущих условий». Решено было принимать в кружок офицеров не старше чина капитана 2-го ранга, «чтобы условностями чинопочитания не лишить свободы мнений прочих членов». Собравшиеся взяли на себя обязательство привлечь в кружок знакомых офицеров, которые пожелают участвовать в его работе.[405]
Следующее заседание, 14 ноября, происходило, видимо, уже в здании Морской академии, ставшем отныне постоянным местом встреч. Присутствовало восемь человек, в том числе четверо новых: герой Порт-Артура Н. Л. Подгурский, М. А. Кедров (один из немногих, кому удалось побывать в двух главных морских сражениях Русско – японской войны – в Жёлтом море и при Цусиме; в 1920 году командовал флотом при эвакуации Крыма), Н. Н. Шрейбер и Колчак. Последнего пригласил скорее всего Шульц, наверняка знавший его по Порт-Артуру.
На заседании обсуждался устав кружка. Прения, видимо, были бурными и беспорядочными, потому что в конце концов постановили «на будущее время установить парламентский порядок, чтобы говорил только один человек, а не все зараз».[406]
В дальнейшем кружок ещё более расширился. В частности, его стали посещать В. К. Пилкин и Д. В. Ненюков – будущие адмиралы. Большинство членов кружка составляли младшие морские офицеры и инженеры. Однако на третьем заседании едва не произошёл раскол.
11 ноября в Севастополе вспыхнуло восстание солдат и матросов. Восставшим удалось захватить броненосец «Св. Пантелеймон» (бывший «Потёмкин») и крейсер «Очаков». Командование ими принял на себя 38-летний лейтенант Пётр Шмидт. Его попытки присоединить к восстанию всю эскадру успеха не имели. 15 ноября в Севастопольской бухте произошёл морской бой, закончившийся разгромом восставших кораблей.
21 ноября Римский-Корсаков, открывая очередное заседание кружка, попросил собравшихся высказаться по поводу того, «своевременно ли теперь, ввиду тяжких севастопольских событий, образовывать общество офицеров для разработки военно-морских вопросов». Иными словами: тем ли мы здесь занимаемся?
Были высказаны разные мнения. Е. А. Беренс, например, говорил, что заниматься теоретическими вопросами сейчас не лучшее время. Не надо «оставаться в стороне от событий», – призывал он. «Мы заслужим справедливый упрёк, если не попытаемся бороться за наши морские принципы, за влияние над командой, которое вырывается из наших рук революционерами». (Кто бы мог подумать, что через 12 лет он перейдёт на сторону большевиков и станет командующим Морскими силами республики.)
Подгурский возражал: «Эта задача нам непосильна, разве можно бороться с движением, охватившим всю страну. Между тем наш долг, насколько возможно, сохранить для будущего идеи военно-морского искусства». Кедров вообще высказался за роспуск кружка: «Заниматься внутренней политикой нам не по силам, так как вопрос этот сам по себе очень велик, а заниматься теоретическими вопросами не время, поэтому учреждать теперь общество не время».[407]
Выступил и Колчак. Вернувшись в Россию после десяти лет, проведённых в плаваниях, экспедициях и на войне, он, по правде говоря, не очень понимал, что происходит в стране. Позднее он признавал, что не придавал тогда большого значения развернувшемуся народному движению, считая, что в нём выразилось прежде всего «негодование народа за проигранную войну». Этим же он склонен был объяснять и волнения на флоте. В протоколе заседания записаны следующие фразы из его выступления: «Начальнический состав флота за эту войну оказался не на высоте технических знаний и поэтому потерял доверие своих подчинённых. Все наши беспорядки во флоте именно от потери доверия к начальству. Мы можем оказать содействие флоту на этом поприще. Вовлекаясь же на текущие события, мы вступаем на скользкую почву». Как видно, Колчак был решительно против вовлечения армии и флота в политику, во внутриполитические события. Это вполне соответствовало его общим взглядам: сильные вооружённые силы всегда будут нужны России, их можно иметь при любом строе – Россия всегда останется Россией.[408]
Председатель поставил на голосование вопрос: «Ввиду исключительности переживаемого флотом времени надлежит ли допускать отклонения общества (то есть кружка) от поставленных на прошлых заседаниях целей в сторону возможности обсуждения событий дня?»
За «отклонения» высказалось шесть человек, в том числе Беренс, Кедров, Шульц и Щеглов. Против – тоже шестеро, в том числе Колчак, Подгурский и Римский-Корсаков.
Чтобы сохранить единство, решили пойти на компромисс, который выразился в том, что в устав кружка внесли дополнительный пункт, допускающий обсуждать «те вопросы текущей жизни личного состава флота, против обсуждения которых не встретится препятствий со стороны морского начальства». За это проголосовали единогласно.[409]
На следующем заседании, 28 ноября, офицеры обсуждали устав своей организации, в разработке коего участвовал и Колчак. Кружок, ставший уже довольно многочисленным, решили назвать «Обществом младших офицеров флота». Министр, однако, не утвердил это название. С его стороны встретил возражения и пункт, где говорилось, что членами объединения могут быть только младшие офицеры. Тогда остановились на названии «С.-Петербургский военно-морской кружок» и решили допустить в свои ряды старших офицеров.[410] Председателем кружка был избран Римский-Корсаков, вице-председателями – Кирилин и Пилкин. Впоследствии председателем стал Колчак.[411]
30 января 1906 года Колчак сделал в кружке доклад «О постановке мин заграждения с миноносцев», вызвавший оживлённые прения. В качестве гостя на заседании присутствовал адмирал В. П. Верховский. Позднее, 6 февраля, Колчак предложил пригласить в кружок лейтенанта в запасе Филиппова для доклада о разработанном им типе судна с тепловым двигателем (передовая для того времени идея). Но председатель заявил, что «не следует увлекаться техникой», и приглашение не состоялось.[412] Дружеские же отношения между Колчаком и Филипповым, как видим, продолжались.
Члены кружка были единодушны в понимании того, что морское ведомство нуждается в серьёзной перестройке. Главный морской штаб, основной орган, при помощи которого морской министр руководил флотом, был громоздкой и неуклюжей организацией. Он тонул в общем хаосе разнообразных дел. Военно-морской учёный совет, существовавший в его составе, был, наверно, самой незаметной структурной его частью. Вопросы морской стратегии, коренные вопросы развития флота (какие корабли строить, в каком количестве и соотношении) серьёзно не прорабатывались. Их решал министр или генерал-адмирал (великий князь) волевым порядком. Русско-японская война показала неэффективность такой системы руководства флотом.[413]
В конце 1905 года один из основателей морского кружка, А. Н. Щеглов, изучив деятельность Главного морского штаба по руководству действиями флота, пришёл к мысли о необходимости выделить из него структурные части, отвечающие за разработку стратегических задач флота, его развитие и за подготовку к войне морских театров. На основе этих подразделений предложено было создать Морской генеральный штаб. Свой проект, писал впоследствии Щеглов, он прочитал на первом собрании кружка, «в присутствии полутора десятков офицеров», и собравшиеся постановили представить проект на утверждение морского министра. Бирилёв, однако, не дал делу хода. Тогда, писал Щеглов, он на свой страх и риск ознакомил с проектом капитана 1-го ранга графа А. Ф. Гейдена, начальника военно-морской походной канцелярии Николая П. Гейден представил проект государю, который, прочитав его, повелел морскому министру провести соответствующую реформу в том виде, в каком она представлена в записке. В дальнейшем, утверждал Щеглов, он же подбирал и сотрудников Моргенштаба.
Через много лет, уже в эмиграции, Щеглов с обидой и горечью отмечал, что долгие годы идея и труд по созданию Моргенштаба приписывались то Бирилёву, то Колчаку или «даже сообществу офицеров», а имя его «действительного создателя» замалчивалось. Особое негодование у него вызывало то, что Колчак на допросе в Иркутске показал, что «якобы он был создателем Моргенштаба». Щеглов объяснял эти странные претензии тем, что протоколы допроса «составлялись большевиками», которые и присвоили Колчаку не принадлежащую ему заслугу.[414]
После нескольких лет службы в Моргенштабе Щеглов был послан военно-морским агентом (по-нынешнему – атташе) в Турцию и в дальнейшем дослужился только до капитана 1-го ранга. Вполне понятны его обида и негодование, когда мемуаристы или историки забывали его упомянуть, повествуя об этом крупном преобразовании в морском ведомстве: участие в этом деле было самым ярким событием в его не очень удачной карьере.
Однако Щеглов слишком субъективен. Только он создал Моргенштаб. Даже Гейден и царь выполняли как бы технические функции: один передавал, другой подписывал. Субъективный подход предопределил и субъективное запоминание событий. Щеглов помнит только то, что делал он, и не очень помнит, что делали другие и в какой обстановке это происходило. Неточности в его рассказе всплывают одна за другой. Так, он называет основателями кружка Римского-Корсакова, Пилкина, Колчака и себя. Выше мы видели, что это не совсем так. Утверждение же о том, что на первом заседании кружка был заслушан его доклад о создании Моргенштаба, не подтверждается протоколом. Да и не было на том собрании «полутора десятка офицеров», а всего пятеро. Далее по ходу изложения обнаружатся и другие неточности. Главное же, вызывает сомнения сама версия, будто мало кому известный лейтенант волею судьбы чуть ли не единолично провёл важнейшую реформу в морском ведомстве. Так дела не делаются.
Столь подробный разбор этого дела потребовался потому, что Щеглов бросает тень на имя Колчака, пытаясь смягчить это ссылкой на козни большевиков. Но зачем большевики стали бы приписывать Колчаку создание Моргенштаба?
В действительности Колчак не отрицал заслуг Щеглова. В одной из своих служебных записок, датированной началом 1912 года, он называл его «инициатором» создания этого учреждения. В том же году вышла книга Колчака «Служба Генерального штаба», в которой он более подробно коснулся этого вопроса. Первая записка Щеглова, писал Колчак, носила чисто фактологический характер. В ней анализировалась работа Главного морского штаба в годы минувшей войны. Особую же роль сыграла вторая его записка – «Значение и работа штаба на основании опыта русско-японской войны». Именно в ней содержался проект создания Морского генерального штаба, который, как предполагалось, должен был подчиняться непосредственно царю.[415]
Однако на допросе Колчак действительно говорил: «…Мною и членами этого кружка [Военно-морского] была разработана большая записка, которую мы подали министру…» На первый взгляд в этом есть противоречие с тем, что Колчак писал ранее. Хотя дальше в стенограмме допроса упоминаются имена Щеглова, Римского-Корсакова, Пилкина (видимо, как раз в связи с составлением записки).[416] Не очень ловкое выражение «мною и членами этого кружка», наверно, не надо понимать так, что Колчак приписывал себе руководящую роль. Шёл допрос, и пленный адмирал должен был рассказывать о себе, а не о создании Моргенштаба.
М. А. Петров, морской офицер, младший современник Колчака и Щеглова, в своей книге тоже отмечал «крупное влияние» щегловской записки. Но вместе с тем он писал, что проект создания Морского генерального штаба был выдвинут из среды офицеров флота. Бирилёв ему не сочувствовал, а потому реформу пришлось проводить «окольными путями», причём, как отмечал Петров, «главным проводником» при дворе был Гейден.[417] Автор, надо думать, был осведомлён, что записка Щеглова «Значение и работа штаба…» и проект создания Моргенштаба – это один и тот же документ. И всё же, как и Колчак, считал его как бы коллективным творением. Так кто же автор проекта и вообще всей реформы?
К сожалению, в архиве Моргенштаба упомянутую записку (или проект) обнаружить не удалось. История создания этого органа по архивным документам прослеживается с 1 апреля 1906 года. В этот день исправляющий должность начальника Главного морского штаба контр-адмирал А. Г. Вирениус телеграфировал в Либаву о срочном вызове в Петербург командира крейсера «Громобой» капитана 1-го ранга Л. А. Брусилова «для обсуждения вопросов, связанных с организацией Оперативного отделения, начальником коего он будет назначен».[418]
Далее в архивном деле следует докладная записка Брусилова на имя морского министра. Брусилов пишет, что ознакомился с запиской Щеглова и пришёл к мысли, что начать работу, «надеясь на её успешность», можно только при определённых условиях. Первым из этих условий было назначение в новый орган перечисленных в докладной записке офицеров. В списке Брусилова значилось пять капитанов 2-го ранга (первым упоминался Римский-Корсаков) и 11 лейтенантов. В лейтенантском списке Колчак шёл четвёртым, Щеглов – пятым, а последним – М. И. Смирнов (впоследствии – ближайший сподвижник Колчака).[419] Таким образом, у Щеглова обнаружилась ещё одна неточность – список сотрудников Моргенштаба составлял не он.
22 апреля 1906 года в здании Адмиралтейства состоялось совещание по вопросу об организации Управления Морского генерального штаба. Были приглашены, с одной стороны, старые, заслуженные адмиралы, а с другой – кое-кто из молодёжи, в том числе Римский-Корсаков, Щеглов и Кирилин. Открывая совещание, Бирилёв, в частности, сказал: «Большинство знакомо с проектом лейтенанта Щеглова; этот проект хорош – он не сам его составил, ему это было поручено, и Щеглов внёс в этот проект всё, что может внести даровитая и пылкая юность».[420]
В этой тираде особо примечательны слова «…он не сам его составил, ему это было поручено…». Кем поручено? Конечно, не Бирилёвым, который тормозил это дело, хотя в конце концов вынужден был назвать себя его сторонником. И не Вирениусом, который на том же совещании выступал за очень постепенное проведение реформы – так, чтобы её и не было заметно. Тогда… – Гейденом?!
Да, А. Ф. Гейден, племянник известного общественного деятеля П. А. Гейдена, вряд ли был просто передаточной инстанцией. Скорее всего его роль была активнее и он был знаком не только со Щегловым, но и с другими членами кружка (ведь он был почти их ровесником), хотя высокое положение, которое он занял, препятствовало ему появляться на его заседаниях. Вполне возможно, что мысль о создании Моргенштаба действительно впервые возникла у Щеглова на основании его работы с документами. Но вопрос, по всем косвенным данным, обсуждался в кружке. Может быть – и на частных встречах с Гейденом. В конце концов Щеглову было поручено составить записку. После обсуждения в кружке она была направлена сначала «законным» путём – через министра, а затем – «окольным». Кандидатуру Брусилова наметил либо кружок, либо сам Гейден. При такой комбинации вполне понятно, что Щеглов, человек очень субъективный, смотрел на записку, как на своё произведение, а другие участники этих дел, как Колчак, или очевидцы, как Петров, считали, что это в какой-то мере всё же плод коллективного творчества.
24 апреля 1906 года последовал «высочайший» рескрипт на имя морского министра о выделении из состава Главного морского штаба стратегической части «в отдельное в составе Морского министерства учреждение» под названием Управление Генерального штаба.[421] (Щеглов же, как мы помним, планировал вывести его из министерства и подчинить непосредственно царю.) 5 июня того же года был издан указ об образовании Морского генерального штаба, который, как говорилось в указе, «имеет предметом своих занятий составление плана войны на море и мероприятий по организации боевой готовности морских вооружённых сил Империи».[422]
Начальником Моргенштаба был назначен Лев Алексеевич Брусилов (1857–1909), возведённый вскоре в звание контр-адмирала. Это был младший брат генерала А. А. Брусилова, прославившегося в годы Первой мировой войны своим знаменитым прорывом. Младшего Брусилова знающие люди называли «выдающимся офицером флота своего времени»,[423] и его звёздный час наступил раньше, чем у старшего брата. В Моргенштабе вокруг Брусилова сплотились многие талантливые и преданные делу офицеры. Среди них был и Колчак, прикомандированный к Штабу с 1 мая 1906 года и в том же месяце назначенный заведовать Отделением русской статистики.[424]
«Отделение русской статистики, – писал Колчак, – имеет главной своей задачей представить в обработанном виде военно-статистический материал, относящийся до Русского флота, который явился бы основанием для занятий Оперативного отделения с конечной целью выработки плана войны». Короче говоря, руководимое Колчаком отделение должно было в каждый данный момент знать, каковы силы и средства флота. Под началом Колчака служили лейтенанты Л. Постриганев, П. Владиславлев и И. Черкасов. Колчак и Постриганев занимались вопросами личного состава, Владиславлев ведал всем, что касалось сигнализации и средств связи, карт и планов крепостей, Черкасов собирал сведения об артиллерийском и минном вооружении, бронировании кораблей, о заказах орудий, снарядов, мин и пороха.[425]
Первая и Вторая тихоокеанские эскадры формировались из состава Балтийского флота. Их гибель в 1904–1905 годах по существу означала, что погиб Балтийский флот. В 1906 году огромное по протяжённости балтийское побережье России (от шведской границы на севере до немецкой на юге) охраняла эскадра из двух броненосцев («Слава» и «Цесаревич», вернувшийся с Дальнего Востока), двух броненосных крейсеров («Россия» и «Громобой») и четырёх крейсеров 1-го ранга («Олег», «Богатырь», «Диана» и «Аврора»). Кроме того, был ещё один очень устаревший броненосец «Александр II».[426]
Пришла в упадок и береговая оборона, которой в предшествующие годы не уделяли должного внимания. Обследовав её, начальник Моргенштаба пришёл к печальным выводам: «Вся оборона берегов представляется вполне карточной и, конечно, не представляет никакой серьёзной обороны… Кронштадт и Петербург де-факто совсем не защищены».[427] Такое положение, когда столицу с моря можно было взять едва ли не голыми руками, конечно, было нетерпимо. Восстановление Русского флота, прежде всего Балтийского, стало насущной государственной задачей.
В это время на Балтийском заводе в Петербурге достраивались броненосцы «Андрей Первозванный» и «Император Павел I», заложенные ещё до войны. В Англии был заказан броненосный крейсер «Рюрик», во Франции – броненосный крейсер «Адмирал Макаров» и дивизион из восьми миноносцев.[428] Но из-за недостатка средств строительство их затянулось. Война и революция опустошили государственную казну. Так, например, в 1906 году Морскому министерству на судостроение было отпущено всего 4 миллиона рублей, и Бирилёв ломал голову, на что же их употребить.[429]
Однако достройка заложенных броненосцев тоже не решала проблему защиты балтийского побережья. Эти корабли были уже устаревшими, ибо строились по старым чертежам. Между тем мировое военное кораблестроение, основываясь на опыте Русско-японской войны, перешло к новому типу линейных кораблей. Первый из них, построенный в Англии, был назван «Дредноут» («Неустрашимый»). Это стало общим названием броненосцев нового типа.
«Дредноуты» имели новейшие турбинные двигатели, резко увеличившие скорость их хода, броню повышенной прочности и мощную артиллерию с орудиями до 16–18 дюймов. Появление «дредноутов» сделало устаревшим весь мировой броненосный флот, и главные морские державы стали спешно перевооружаться.
Осенью 1906 года морской министр Бирилёв вошёл в Совет министров с просьбой об отпуске средств на постройку двух «дредноутов». Правительство передало вопрос на заключение Совета государственной обороны (СГО). В этом совещании большинство мест принадлежало сухопутным генералам, которые считали, что России нужен прежде всего минный флот, а не линейный. Такого же мнения придерживался и председатель СГО великий князь Николай Николаевич. Чтобы снять вопрос о «дредноутах» с очереди, он потребовал от морского министра представить общую кораблестроительную программу.
Бирилёв приказал Моргенштабу срочно составить программу судостроения для Балтийского моря на ближайшее четырёхлетие. В Штабе велась работа над общей перспективной программой судостроения, и в середине декабря Брусилов представил министру составленный на её основе проект «Малой судостроительной программы», рассчитанной на ближайшие четыре года. Не очень доверяя Моргенштабу, министр дал такое же поручение и Главному морскому штабу. Обе программы предусматривали строительство четырёх «дредноутов», но Моргенштаб хотел присоединить к ним несколько броненосных крейсеров, а Главный морской штаб разработал более «облегчённый» вариант, включавший большее число лёгких крейсеров, миноносцев и подводных лодок.
Бирилёв не стал согласовывать программы, а заслал обе в СГО. Николай Николаевич очень возмутился тем, что морской министр представляет недоработанные документы, и вернул всё обратно. Произошёл скандал, и Бирилёв должен был уйти в отставку.[430]
Николай II предложил освободившийся пост Ф. В. Дубасову, но тот отклонил предложение, сославшись на плохое здоровье (он и в самом деле вскоре умер). Главное же, что заставило Дубасова отказаться, – это казавшаяся ему безнадёжной борьба с Николаем Николаевичем. Тогда Николай II спросил о других кандидатурах и, в частности, об Е. И. Алексееве. Дубасов пришёл в ужас от возможности такого назначения и без утайки высказал своё мнение. В конце концов морским министром стал адмирал И. М. Диков. Это был пожилой человек и, как говорили, не очень подходящий для этого поста.[431] Но, как бы то ни было, при Дикове «проблема Николая Николаевича» была решена.
2 апреля 1907 года новый морской министр вошёл к царю с докладом о программе судостроения. Николай II снова направил вопрос в СГО, сделав пометку, что в основе программы «должен быть поставлен линейный флот». Заседание СГО было долгим и бурным. «Подобные затраты на флот для государства непосильны», – говорили сухопутные генералы, не желая, чтобы моряки перехватывали ассигнования, которые могли пригодиться в их ведомстве. А Николай Николаевич вновь нашёл предлог, чтобы задержать дело. Теперь он требовал, чтобы прежде была представлена единая программа развития вооружённых сил Империи. Это мнение поддержало большинство Совета, за исключением моряков.[432] Работа над такой программой ещё не была завершена ни в сухопутном Генеральном штабе, ни в Морском. Сухопутный Генштаб вообще действовал медленнее, чем Морской. Так что вопрос о судостроении откладывался на долгий срок.
Дело, однако, обернулось иначе. Николай II не утвердил журнал СГО и созвал под своим председательством специальное морское совещание. Оно и утвердило «Малую судостроительную программу», рассчитанную на четыре года.[433] Затем она рассматривалась в Совете министров, который предоставил морскому министру право вносить соответствующие ассигнования в ежегодную смету своего министерства, утверждаемую в законодательном порядке. Осенью 1907 года собралась III Дума, в которую был внесён бюджет на следующий год. Смета расходов военного и морского ведомств рассматривалась в Комиссии по государственной обороне, председателем которой был лидер партии «Союз 17 октября» А. И. Гучков.
Подкомиссия, рассматривавшая вопрос о судостроении, собиралась, как вспоминал октябрист Н. В. Савич, то в Таврическом дворце, то в менее официальной обстановке – на какой-либо частной квартире, чаще у Ю. Н. Милютина, одного из основателей и лидеров «Союза 17 октября», или у А. А. Столыпина, брата председателя Совета министров.
В качестве экспертов в этих обсуждениях участвовали молодые офицеры из Моргенштаба. «…Первое впечатление от этих встреч было подкупающим, – писал Савич. – И среди этой образованной, убеждённой, знающей своё ремесло молодёжи особенно ярко выделялся молодой, невысокого роста офицер. Его сухое, с резкими чертами лицо дышало энергией, его громкий мужественный голос, манера говорить, держаться, вся внешность – выявляли отличительные черты его духовного склада, волю, настойчивость в достижении, умение распоряжаться, приказывать, вести за собой других, брать на себя ответственность. Его товарищи по Штабу окружали его исключительным уважением…» Этим офицером, как догадался читатель, был лейтенант А. В. Колчак. Савич добавлял к сказанному, что «Колчак был страстным защитником скорейшего возрождения флота, он буквально сгорал от нетерпения увидеть начало этого процесса, он вкладывал в создание морской силы всю свою душу, всего себя целиком, был в этом вопросе фанатиком».[434]
Однако обстановка и в подкомиссии, и в комиссии мало способствовала проведению в жизнь идей Колчака и его друзей. Многие члены Думы отдавали дань «антифлотским» («цусимским») настроениям. А кроме того, бюджетный дефицит составлял около 200 миллионов рублей, и это заставляло экономить и заниматься крохоборством.
«Опыт недавней войны засвидетельствовал, – говорилось в докладе подкомиссии, – что вся организация как центральных, так и местных установлений морского ведомства нуждается в коренном преобразовании. Только глубокая реформа административных и технических учреждений министерства способна обеспечить действительно плодотворную работу ведомства вообще, а в деле судостроения в частности».
Таким образом, от Морского министерства требовали прежде всего реорганизации. А пока, как считали думские деятели, оно должно озаботиться обороной берегов: модернизировать имеющиеся морские базы, строить новые, развивать малый и вспомогательный флот (миноносцы, подводные лодки, плавучие базы). Что касается «дредноутов», то их надобность пока неясна, конструкция не отработана, с новыми турбинными двигателями будут проблемы. А потому вопрос лучше отложить на год, когда закончится реорганизация и всё более или менее выяснится.[435] 3 марта 1908 года состоялось заседание Комиссии по государственной обороне, на которое были приглашены председатель Совета министров П. А. Столыпин и морской министр Диков. Возможно, присутствовали и офицеры Моргенштаба, в том числе Колчак.
Возражая против предложения озаботиться прежде всего обороной берегов, для чего нужен якобы только малый и специальный флот, морской министр говорил: «В этом большая ошибка. Оборонять берега надо в открытом море. Надо господствовать на море, тогда берега будут обеспечены, а это можно сделать с линейным флотом». Конечно, продолжал Диков, наилучший вариант – строить и флот, и базу. Но если денег не хватает, то сначала нужно строить флот, «потому что флот без базы имеет значение, база же без флота – разве только для того, чтобы неприятель вошёл».[436] Современники, видимо, недооценивали старого адмирала Дикова. Это был прекрасный профессионал, хорошо разбиравшийся в морском хозяйстве, в морской стратегии и тактике.
Вслед за морским министром слово взял П. А. Столыпин, который, при всей своей миролюбивой и взвешенной внешней политике, был активным сторонником возрождения флота.
Среди членов комиссии, говорил он, есть люди, которые считают, что флот для России, по крайней мере линейный, совсем не нужен, что Россия – не морская держава, что ей нужны только береговые оборонительные сооружения. Конечно, продолжал премьер, «убеждать людей очень трудно, а переубедить почти невозможно». Такое мнение, не разделяя его, нужно учитывать, хотя не надо забывать и того, что «если флота не будет, то придётся отойти вглубь страны».
Однако, говорил Столыпин, большинство комиссии, как видно, всё же считает, что флот для России нужен, в том числе и линейный флот: «Правительству во флоте не отказывают и говорят, что оно легко может заняться воссозданием сухопутной армии, затем перестроить морское ведомство, и уж затем перестроенное ведомство перестроит флот».
Общая программа реорганизации и усиления вооружённых сил государства постепенно разрабатывается, докладывал премьер. Дело это долгое и трудоёмкое, ибо нелегко представленные обширные теоретические программы согласовать с действительными нуждами и финансовыми возможностями. И пока план ещё не разработан окончательно, надо «и в армии, и во флоте принимать меры паллиативные».
Реформирование морского ведомства уже началось и продолжается, говорил Столыпин. И если сейчас остановить обновление флота, если ждать, когда он обратится в «коллекцию какой-то старой посуды», то будет убит тот дух обновления и созидания, который «ещё жив до сих пор во флоте». (По-видимому, Столыпин знал о движении молодых флотских офицеров и сочувствовал ему.)
Конечно, говорил председатель Совета министров, кое с чем надо подождать, «но нужно ждать умело», чтобы «не убить жизнеспособности флота» и не лишить его возможности «осуществить скромную задачу защиты наших берегов». «…В свойстве нашего русского характера, – сказал в заключение Столыпин, – есть известного рода наклонность к промедлению… Никаких пышных фраз я произносить не желал бы, но мне в данную минуту припоминаются слова, сказанные создателем Русского флота, всё тем же Петром Великим, при котором впервые застучал топор русского строителя на русских верфях. И эту фразу, сказанную в то время, нужно помнить и теперь. Слова эти: „Промедление смерти безвозвратной подобно“».[437]
Ни речь Дикова, очень доходчивая, понятная даже дилетантам, ни речь Столыпина, очень яркая, с типичной для него эффектной концовкой, поколебать думскую комиссию не смогли. Видимо, и в самом деле убедить людей очень трудно, а переубедить почти невозможно. В итоге Комиссия по государственной обороне утвердила кредиты на окончание строительства заложенных судов, на сооружение миноносцев, подводных лодок и плавучих баз, но отклонила ассигнования на закладку новых линейных кораблей. Это решение было утверждено на пленарном заседании Думы.[438]
Колчак, как видно из его слов на допросе, тяжело переживал эту неудачу. Её можно считать одной из причин того, что вскоре он покинул Моргенштаб.[439] Уход, как позже выяснилось, был поспешным. И как раз ко времени расставания с Моргенштабом Колчак закончил свой теоретический труд «Какой нужен России флот».
Впервые с докладом на эту тему Колчак выступил в своём кружке 21 декабря 1907 года. Затем повторил его в Клубе общественных деятелей в Петербурге, в Кронштадтском обществе офицеров флота и в Обществе ревнителей военных знаний. В 1908 году этот труд был опубликован в двух номерах (шестом и седьмом) «Морского сборника» за подписью «Капитан 2-го ранга Колчак» (в апреле 1908 года он получил это звание).
Как человек военный, Колчак, конечно, не был пацифистом, не верил в утопии о «вечном мире». «Война, – писал он, – есть одно из основных явлений жизни государства, сущность которого заключается в непреклонном осуществлении государственной воли по отношению к противнику путём применения открытой силы».[440] Война может быть наступательной, агрессивной (такая война, считал Колчак, не всегда бывает действительно необходимой) и оборонительной, и эта война является неизбежной, если агрессор не желает отступить от своих замыслов.
Но такое разделение, утверждал Колчак, касается только политики, но не военной стратегии. «Как всякая борьба, – писал он, – единственно целесообразною может быть война только наступательная, уже по одному основному её принципу желательности перенесения всей тяжести военных действий и связанных с ними разрушений на территорию противника». Это был для Колчака основополагающий принцип, которому он оставался верен до конца своих дней.
«Современный строй государства, – продолжал Колчак, – опирается на политико-экономические основания такого свойства, что не только не умаляется сколько-нибудь значение войн, но они принимают уже формы, не позволяющие ни одному государству быть безучастным зрителем вооружённого столкновения соседей. И чтобы иметь право принять или не принять участие в борьбе за посторонние интересы, надо иметь силу, обеспечивающую это право». Чтобы не участвовать в войне соседей, справедливо подчёркивал Колчак, надо тоже иметь силу, иначе одна из сторон или обе вместе попытаются отыграться за счёт ресурсов и интересов беззащитной страны.
«Безопасность государства, или – что то же самое – его границ, не может быть обеспечена ни чем другим, кроме вооружённой силы, единственного средства настоящего времени, способного разрешить межгосударственные интересы, не укладывающиеся в рамки дипломатических сношений, – писал Колчак. – Безопасность государства не может зависеть от состояния политики и быть обусловленной какими-либо трактатами или договорами, если последние не опираются на реальную силу. Морские границы не представляют в этом смысле исключения, наоборот, они, как более опасные, требуют особенно надёжного обеспечения».[441]
Во время войны море, замечал Колчак, соединяет силы той стороны, которая на нём господствует, и разъединяет силы той, у которой более слабый флот. Во время войны морская граница страны, имеющей сильный флот, может быть отодвинута вплоть до побережья противника. И наоборот, страна со слабым флотом может ожидать неприятельский десант в любой точке своего побережья.
Территориальное развитие Русского государства, полагал Колчак, ещё не вполне закончилось – Россия не достигла своих естественных границ, определяемых открытыми морями и океанами. Она вышла только к внутренним морям, выходы из которых ею не контролируются. Поэтому, теоретически рассуждая, она должна бы иметь на каждом из таких морей флот, равный или превосходящий морские силы наиболее крупного на этом море государства. Но это в настоящее время невозможно, да и безопасность государства этого не требует. Ибо, как указывал Колчак, морские границы не на всём своём протяжении имеют одинаковое значение.
Приобретение в аренду участка на берегу Жёлтого моря, писал Колчак, ныне именуют «дальневосточной авантюрой». Но разве походы Хабарова, Пояркова и Атласова – не авантюры? А подвиги Невельского, поднявшего русский флаг там, где не было приказа его поднимать? А деятельность Муравьёва-Амурского? Всё это, отмечал Колчак, не вызывалось «действительной государственной необходимостью и не определялось реальной государственной мощью». Всё это – вклад в далёкое будущее, который пока не приносит процентов. «Распространение России на берега Тихого океана, – писал он, – этого Великого Средиземного моря будущего, является пока только пророческим указанием на путь её дальнейшего развития, связанный всегда с вековою борьбой, ибо только то имеет действительную ценность, что приобретено путём борьбы, путём усилий. Минувшая война – первая серьёзная борьба за берега Тихого океана…»
Колчаковские оценки Русско-японской войны, как видим, отличались трезвой реалистичностью. Эта война рассматривалась им в контексте векового движения России к Тихому океану – движения, в котором неизбежны победы и поражения.
И пока, продолжал Колчак, прилегающие к Тихому океану владения России недостаточно заселены и освоены, их безопасность должна достигаться политическими методами, опирающимися на военную мощь государства. Но постоянное присутствие последней, в виде сильного флота, не обязательно. Величина страховки не должна превышать стоимость страхуемого имущества, если рассматривать флот как страховое средство.[442]
Совершенно иначе представлялся автору Южно-русский край, прилегающий к Чёрному морю. Это важнейший промышленный район, и сюда, как полагал Колчак, в будущем, возможно, сместится экономический центр государства. Угроза Черноморскому побережью представляет для России величайшую опасность, но на берегах этого моря нет державы, от которой может реально исходить такая угроза. Она может появиться в том лишь случае, если какая-либо другая, нечерноморская страна приведёт сюда свои вооружённые силы. «Борьба за неприкосновенность Чёрного моря и наших границ, на нём расположенных, – делал вывод Колчак, – имеет все данные разрешиться на западном сухопутном фронте Империи, частью на других северных водах».[443]
Гораздо сложнее, по мнению автора, обстояло дело на Балтике, где Россия соприкасалась с одной из сильнейших держав мира, политика которой отличалась воинственностью и была направлена против её мирового конкурента – Англии. Германский флот, писал Колчак, в настоящее время господствует на Балтике, контролируя её воды вплоть до передовых фортов Кронштадта – всего в 50 верстах от Петербурга. «Взятие и потеря столицы всегда в истории войн имели огромное значение, а иногда определяли окончание вооружённой борьбы за интересы государства, так как столица, с военной точки зрения, является одною из основных организационных и снабжающих баз вооружённых сил страны». Кроме того, в случае войны войска западного фронта будут иметь у себя на фланге и в тылу море, где господствует неприятель. «Наше политическое могущество 200 лет назад создалось на водах Балтики, – писал Колчак, – и нет решительно никаких оснований думать, что за этот период значение Балтийского моря для нас утратилось. Исходя поэтому из оснований государственной безопасности… следует признать, что вооружённая морская сила должна быть создаваема на Балтийском море».[444]
Таким образом, Колчак, трезво оценив финансовые возможности России и рассмотрев её геополитическое положение, сделал вывод о решающем значении балтийского морского театра. Именно здесь предлагал он создать самый сильный и передовой в техническом отношении флот.
Какие же корабли должны были составлять этот флот? 0б этом шла речь во второй части статьи Колчака.
Он решительно отвергал распространённые в то время теории о «дешёвом», «оборонительном» флоте. Такой флот не только не защитит берегов, доказывал он, но и обойдётся фактически дороже, чем «нормальный», способный вести войну в открытом море флот.
Основываясь на опыте войны с Японией, Колчак писал, что «главною и основной операцией морской войны есть бой с вооружёнными силами противника». Бой ведётся силами линейных кораблей. Но поединку линкоров предшествует разведка, а после боя перед победившей стороной встаёт задача «эксплуатации победы», ибо основательное преследование побеждённого противника – это, по сути дела, ещё одна победа. Разведку и преследование ведут главным образом лёгкие крейсеры и миноносцы. Поэтому эскадра и должна состоять из этих основных компонентов, но главная ударная её сила – это линейные корабли.
Колчак отрицал право на существование такого типа кораблей, как «броненосец береговой обороны». Тихоходный, с ограниченным радиусом действия, этот корабль не может противостоять современному «дредноуту» ни в открытом море, ни у берегов. Миноносцы же, занимавшие видное место в теориях «оборонительного флота», в действительности годились, по мнению автора статьи, лишь для разведки, для добивания кораблей с ослабленной обороной и для внезапных ночных атак. Но на Балтике, писал Колчак, в период белых ночей такие атаки малопродуктивны.[445]
Особенно обстоятельно разобран в статье вопрос о подводных лодках. Этот новый вид боевого корабля, считал Колчак, возник вследствие малой эффективности минных атак со стороны надводных кораблей (миноносцев) в дневное время. Миноносец как бы ушёл под воду, стал почти незаметен и получил возможность атаковать днём. Но при этом сильно потерял в скорости. Кроме того, подводная лодка плохо видит, что делается над поверхностью вод, а в воде и вовсе слепа. Так что «идея замены современного линейного флота подводным, не имеющим пока никакого боевого опыта, может увлечь только дилетантов военного дела, да и то смотрящих на это дело с экономической точки зрения». По существу же, писал Колчак, подводная лодка «является миной заграждения с увеличенным радиусом вероятного действия… и в этой роли она является достаточно грозным оружием, чтобы признать полную законность его существования. Что же касается самостоятельности её действия в открытом море в качестве главного агента войны, то ясно, что лодка до этого ещё не доросла, да и вряд ли когда-нибудь дорастёт».[446]
«Какой же флот нужен России? – этот вопрос Колчак задавал в конце статьи и отвечал на него. – России нужна реальная морская сила, на которой могла бы быть основана неприкосновенность её морских границ и на которую могла бы опираться независимая политика, достойная великой державы… Эта сила лежит в линейном флоте и только в нём… Ограничивая временно значение морской силы под давлением условий внутреннего состояния государственного, следует ограничить до известного предела размеры создаваемой силы, не изменяя её качественно».[447]
Статья Колчака, отличавшаяся одновременно принципиальностью и реалистичностью, была основана на господствовавших в Моргенштабе идеях, в формировании которых он сам участвовал. По сути, она стала теоретическим обоснованием всего военного судостроения накануне Первой мировой войны.
Единственный существенный недостаток этой статьи, который усмотрели современники, касался подводных лодок. Д. В. Ненюков писал впоследствии, что Колчак «был одним из виновников запоздания развития нашего подводного флота, так как верил в неодолимую силу дредноутов. В 1913 году он сознал свою ошибку, не побоялся открыто высказать это и настаивал на скорейшем создании сильного подводного флота во всех наших морях».[448]
Колчак участвовал и в перестройке аппарата управления морского ведомства. В архиве сохранилась его записка «Основные соображения для реформы Главного управления кораблестроения и снабжений и Технического комитета». Управление, в чьём ведении находились все состоящие в морском ведомстве заводы и верфи, которое ведало кроме того строительством портов, крепостей и маяков, а также закупало для флота топливо, металл и продовольствие, составляло сметы Морского министерства, Колчак считал образцом непомерной «централизации хозяйства». Глава этого ведомства в ведомстве, писал Колчак, «доминирует над плавающим боевым флотом, который, пребывая в материальном гнёте слишком 20 лет, с плохо построенными, дурно снабжёнными кораблями, безыскусно потонул при Цусиме». Неудовлетворительное функционирование Морского технического комитета он объяснял нагромождением на него самых разных обязанностей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.