8. Выбор Чха Гван Су

8. Выбор Чха Гван Су

Когда я вспоминаю годы жизни в Гирине, перед моими глазами всплывают вереницею незабываемые лица. И в первом их ряду всегда вижу Чха Гван Су.

Встретился я с ним в первый раз весной 1927 года. Впервые мне рекомендовал его Чвэ Чхан Гор. После закрытия училища «Хвасоньисук» Чвэ Чхан Гор служил в Армии независимости в Саньюаныгу уезда Люхэ, где была расположена одна из опорных баз Чоньибу.

Однажды неожиданно пришел ко мне связной от него с письмецом. В нем он писал, что вскоре в Гирин поедет его друг Чха Гван Су, и советовал мне познакомиться с ним. Он добавил, что и сам на днях съездит в Гирин.

Спустя несколько дней я читал в Доме христианской молодежи публичную лекцию. Когда я после нее вышел из Дома, появился передо мною невесть откуда взявшийся юноша в очках, чуть наклонив голову набок, и спросил меня ни с того ни с сего, знаю ли я Чвэ Чхан Гора. Я ответил, что знаю, и он протянул мне руку даже без представления. Это и был не кто иной, как Чха Гван Су.

Первая наша беседа была такою, что он говорил мало, давая больше говорить мне. Он задавал вопросы, я отвечал.

Он произвел на меня впечатление человека неделикатного и необщительного, и он ушел куда-то, не сказав куда.

Спустя некоторое время Чвэ Чхан Гор приехал в Гирин, как и обещал. В Гирине находилось руководство Чоньибу, и его центральная охрана занимала казарму, расположенную за воротами Синькаймынь. Он приехал, пользуясь случаем, когда его рота должна сообщить о чем-то этой центральной охране. Я сказал ему, о чем мы беседовали с Чха Гван Су и какое впечатление он произвел на меня, заметив, что душу свою он мне не открыл.

Чвэ Чхан Гор ответил, что Чха Гван Су произвел такое же впечатление и на него, когда они встретились в первый раз, и добавил, что это человек правдивый.

Как-то раз командир роты Армии независимости, в которой состоял Чвэ Чхан Гор, получил донесение, что в школе в Люшухэцзы имеется учитель, пропагандирующий коммунизм. Командир роты приказал сейчас же схватить его.

Чвэ Чхан Гор опасался, как бы этот учитель, Чха Гван Су, не подвергся истязанию со стороны бойцов Армии независимости, которые без всяких оснований считают коммунистов еретиками. Он дал секретное задание бойцам, которые находились под его влиянием.

Эти бойцы, получившие задание от Чвэ Чхан Гора, ужинали в доме, где Чха Гван Су находился на полном пансионе. Наверно, им подали очень скудный ужин. Говорили, что в миске у кого-то даже оказались подохшая моль и отруби, когда разбавили ложку чумизной каши водой.

Бойцы, привыкшие угощаться везде, ворчали угрожающе:

— Разве это каша? Вы не считаетесь с Армией независимости, что ли?

Тут уж Чха Гван Су заступился за хозяина дома:

— Сами члены этой семьи уже несколько дней не брали в рот ни зернышка и утоляют голод одной зеленью. А кашу эту варили, взяв чумизу в долг у помещика, чтобы угощать вас, дорогих гостей. Виноват помещик, который дал плохое зерно, а не хозяин, угостивший вас искренне от всей души.

Выслушав такие слова Чха Гван Су, вдруг примолкли и те, что орали так сердито. К его безупречным доказательствам они придраться не смогли. И крикуны, которые вначале так грозили хозяину, были восхищены личной доблестью учителя. Они ушли, не только не тронув его, но даже и доложили командиру роты, что Чха Гван Су «не коммунист, а настоящий патриот».

Чвэ Чхан Гор сказал, что с первого же знакомства с Чха Гван Су он убедился, что это человек, с которым стоит дружить. У Чвэ Чхан Гора был такой характер, что он полностью доверял и сердечно относился к тому, кого он однажды оценил как человека достойного. И я поверил в то, что Чха Гван Су хороший человек, раз он так понравился Чвэ Чхан Гору.

Спустя неделю, как ушел Чвэ Чхан Гор, вдруг снова появился Чха Гван Су. Он сказал, что за это время познакомился с Гирином, хотя и знакомился с ним понемногу, и ни с того ни с сего спросил, какое у меня мнение по вопросу о союзе с националистами.

Надо сказать, что в то время внутри коммунистического движения шла острая дискуссия по вопросу о союзе с националистами в связи с тем, что Чан Кайши изменил Коммунистической партии Китая. Взгляд на этот вопрос был своего рода пробным камнем, дающим повод к тому, чтобы различить подлинного коммуниста от оппортуниста. Поэтому, думаю, и Чха Гван Су сразу же после знакомства со мной поинтересовался моим мнением по этому вопросу. Собственно, тут ничего удивительного и нет, потому что вследствие измены Чан Кайши в китайской революции создалась весьма сложная ситуация.

До измены Чан Кайши китайская революция находилась в стадии бурного подъема. Сотрудничество Коммунистической партии Китая и Гоминьдана служило мощным фактором, способствовавшим революции.

Со второй половины 20-х годов китайская революция приступила к свержению реакционного режима во всей стране методом революционной войны. Летом 1926 года Национально-революционная армия начала Северный поход под лозунгом свержения империализма, свержения военщины и ликвидации феодальных сил, заняла Хунань, Хубэй, Цзянси, Фуцзянь и другие провинции. Потом она заняла один за другим важные города в бассейне реки Янцзы и оказала сильное давление на реакционную военщину Чжан Цзолина, захватившую даже Хуабэй (территория Китая севернее реки Хуанхэ — ред.) под закулисным дирижированием японских империалистов.

Рабочие Шанхая троекратным героическим восстанием заняли город, а жители Уханя и Цзюцзяна, воодушевленные победоносным ходом революции, начавшей Северный поход, отняли у английских империалистов территорию сеттльмента. Рабочий класс откликался на наступление армии, совершающей Северный поход, всеобщими забастовками, а крестьяне вместе с рабочими участвовали массами в войне, в походе на север, презирая смерть.

Вот в такой-то момент Чан Кайши и сорвал сотрудничество Гоминьдана и Коммунистической партии и стал на путь измены революции. С целью монополизировать право на руководство революцией он заговорщицким методом начал отстранять коммунистов от руководства в Гоминьдане и правительстве, активно вел закулисные переговоры для получения поддержки империалистических держав.

— Если бы Чан Кайши не совершил подобного изменнического действия, китайская революция шагнула бы дальше вперед и, следовательно, вопрос союза с националистами не приобрел бы такой острый характер, как сейчас, — говорил Чха Гван Су в негодовании.

Когда упрочилась революционная база в Гуандуне и встал на повестку дня революции поход на север, Чан Кайши без промедления установил военную диктатуру и перешел к фашистскому терроризму против Коммунистической партии. В марте 1926 года он, спровоцировав инцидент с кораблем «Ятсен», выгнал Чжоу Эньлая и всех других коммунистов из офицерской школы Вампу и 1-го корпуса Национально-революционной армии. В марте 1927 года он силой оружия распустил Наньчанский и Цзюцзянский городские комитеты Гоминьдана, поддерживавшие три основные политические установки Сунь Ятсена. А 31 марта он предпринял налет на место массового митинга в Чунцине и зверски уничтожил множество горожан.

12 апреля 1927 года в Шанхае он совершил варварское массовое истребление революционно настроенных жителей города. Кровавая бойня распространилась и на периферию.

После этого инцидента китайская революция вступила в период временного спада.

Внутри международного коммунистического движения появились люди, которые, подчеркивая необходимость извлечь урок из такого положения китайской революции, ударились в крайность и настаивали на отказе коммунистов от сотрудничества с националистами.

Видимо, такая обстановка натолкнула Чха Гван Су на что-то, от чего стоило бы себя уберечь.

На что мы ориентировались? Корейские коммунисты обязаны сотрудничать и с националистами во имя возрождения Родины — это была позиция, которой придерживались мы со времени создания ССИ.

В тот день я так разъяснял это Чха Гван Су:

— Некоторые разложившиеся националисты Кореи, капитулировав перед японскими империалистами, проповедуют «автономию» и национал-реформизм, но патриотически настроенные националисты и интеллигенты с твердой волею борются внутри страны и за ее пределами за независимость Кореи. Корейские националисты, испытывающие на себе варварское колониальное господство японского империализма, сильны антияпонским духом, поэтому нам надо идти рука об руку с такими националистами и национальной буржуазией.

Такие взгляды на союз с националистами были основаны на нашей самостоятельной трактовке национализма. В то время, как и сейчас, мы считали национализм своего рода патриотическим идейным течением, которое первым появилось на арене национально-освободительной борьбы.

И вообще национализм возник как передовая идеология, защищающая интересы нации.

Можно сказать, что национализм выступил на исторической арене с факелом цивилизации и призывами к «суверенитету и независимости», «защите страны и безопасности народа», «отпору агрессии Запада и Японии» именно в годину, когда в обстановке неудержимого крушения политики королевской династии судьба страны была поставлена на карту вследствие внутренних и внешних политических осложнений и принуждения внешними силами открытия дверей.

Когда безжалостно был растоптан национальный суверенитет внешними силами и страна превращалась в место конкурентной борьбы великих держав за захват концессий, появилось идейное течение, защищающее интересы нации, и стало руководящей идеологией народных масс. Это неизбежное явление, отвечающее закону развития истории.

Нельзя считать справедливым утверждение, что с самого своего начала национализм стал идеологией класса капиталистов, так как нарождающаяся буржуазия, подняв знамя национализма, шла во главе национального движения.

В период буржуазного национального движения против феодализма в основном совпадали интересы народных масс с интересами нарождающейся буржуазии. Следовательно, национализм отражал общие интересы нации.

Позже с развитием капитализма и превращением буржуазии в реакционный правящий класс национализм стал идейным орудием для защиты интересов класса капиталистов. Поэтому необходимо всегда различать настоящий национализм, подлинно защищающий интересы нации, и буржуазный национализм как идейное орудие, представляющее интересы класса капиталистов. Если отожествлять эти два аспекта, неизбежна серьезная ошибка в практике революции.

Мы выступаем против буржуазного национализма и остерегаемся его, но поддерживаем и приветствуем настоящий национализм, ибо идеи и чувства, составляющие основы настоящего национализма, зиждутся на патриотизме. А патриотизм — это общие идеи и чувства, которыми обладают как коммунисты, так и националисты. Это, если сравнить его с математикой, «наибольший общий делитель», который дает возможность мириться коммунистам и националистам, сплотиться и сотрудничать друг с другом в рамках единых национальных интересов. Любовь к Родине и нации есть, образно говоря, большая артерия, соединяющая коммунизм с настоящим национализмом, есть движущая сила, приводящая настоящий национализм к коалиции с коммунизмом.

В прошлом настоящие националисты, подняв знамя любви к Родине и нации, совершили немалые подвиги в борьбе за модернизацию страны и возвращение государственной территории, оккупированной и разграбленной иноземными захватчиками.

В настоящее время наша страна расколота на Север и Юг, где существуют разные системы и идеи. И в этой обстановке мы, твердо уверенные в возможности объединения Родины, упорно боремся за его осуществление, ибо мы видим абсолютный фактор свершения великого дела национального согласия именно в любви к Отечеству и нации, которой живут как коммунисты, так и настоящие националисты.

В нашей стране, единонациональном государстве, подлинный национализм есть патриотизм. Это своего рода неотвержимая истина. С точки зрения такого принципа могу сказать, что я коммунист и в то же время националист.

Таковы наши взгляды и наша позиция, которых мы всю жизнь придерживались и придерживаемся и ныне с той поры, когда мы участвовали еще в молодежно-ученическом движении.

И в тот день, когда состоялась моя встреча с Чха Гван Су, я подчеркивал, что истинный национализм следует отличать от буржуазного.

Выслушав меня, Чха Гван Су крепко взял в свою мою руку и взволнованным голосом назвал мое имя:

— Сон Чжу!

Не думаю, что я убедил его своей превосходной логикой. Наверно, его сочувствие вызвали моя позиция и образ моих мыслей. Я все проблемы разбирал на основе реальной действительности Кореи и придавал приоритет не пустым разговорам, а революционной практике.

И вот он стал раскрывать передо мной свою душу. Изменилось мгновенно его отношение ко мне. До этой поры говорил главным образом я, а он слушал, задавал вопросы. А теперь он сам рассказывал, что хотел, и без всяких моих вопросов.

Когда мы сблизились с ним душами, он оказался человеком глубокой души, солидным, с большой эрудицией. Он был старше меня на семь лет, учился даже в вузе в Японии, умел хорошо писать и красноречиво выступать, обладал поистине доброй душой и снискал заслуженную симпатию у молодежи, пользовался широкой популярностью как знаток марксизма. Они с Пак Со Симом часто вели горячие дискуссии по вопросам марксизма, не желая признавать себя слабыми в познаниях.

Ким Чхан, лидер фракции Хваёпха, не находил себе места от растерянности, когда Чха Гван Су полемизировал с ним. Он уступил Гван Су место в дискуссиях о марксизме. Раньше Чха Гван Су считал его крупной птицей в компартии, но после нескольких встреч с ним стал принимать его лишь за ученика средней школы. Однажды мы организовали дискуссию Чха Гван Су с Син Иль Еном, деятелем фракции Сосанпха, но Син тоже не мог с ним соперничать.

У Чха Гван Су была такая примета: он шагал, чуть наклонив голову влево. Он говорил, что эта привычка пристала к нему еще в малолетстве, когда он ходил, слегка скосив голову, так как на шее у него возникла опухоль.

Он уроженец провинции Северный Пхеньан. С детства слыл он среди сельчан мальчиком умным, догадливым. Еще подростком он переправился в Японию и учился там, конечно, в тяжелых условиях без всякой материальной поддержки. Именно в этот период он стал читать марксистско-ленинскую литературу, стал сочувствовать коммунизму.

Когда он осваивал новые идеи, обучаясь в такой нужде, в Японии коммунистическое движение вступило в период спада. Созданная недавно Коммунистическая партия Японии крайне ослабла из-за первого ареста ее руководителей в июне 1923 года и белого террора во время сильного землетрясения в районе Канто. Вскоре она была распущена вследствие происков оппортунистов, проникших в руководство партии. Было бесполезно искать какое-нибудь движение и перелистывать книги Маркса, сидя в такой вот Японии, где коммунистическое движение пошло на спад.

И он вернулся в Сеул. Там он встретился с деятелями коммунистического движения. А среди этих людей, исповедовавших марксизм-ленинизм, было так много фракций и групп, что он просто не мог в них разобраться.

Чтобы определить, чья позиция правильная, а чья — нет, и чтобы найти себе путь вперед, он начал изучать историю коммунистического движения раннего периода в нашей стране, его родословную и сектантские отношения. Он затратил на это немало времени, но это оказалось таким же занятием, что блуждать в лабиринте. Существовало множество разных сектантских организаций вроде партии из трех человек и фракции из пяти. Все группировки эти противостояли непримиримо, враждуя и ненавидя одна другую, а на деле между ними не было никакой существенной разницы ни в идейных позициях, ни в политических взглядах.

Чха Гван Су сказал, что он наблюдал в стране немало происков фракционеров, но инцидент в кафе «Рагян» был их кульминацией. Что тут произошло? Члены фракций Хваёпха и Пукпхунхвэпха проводили совещание в кафе «Рагян». А люди из фракции Сеульпха, недовольные сговором этих двух фракций, налетели на них, избили и тяжело ранили нескольких участников этого совещания. Раненые предъявили иск на хулиганов через японский суд. Спустя несколько дней люди из фракции Пукпхунхвэпха подвергли побоям членов фракции Сеульпха и тоже нанесли им тяжелые ранения. Тогда раненые этой фракции предъявили иск на этих насильников тоже через японский суд.

Такая сектантская грызня дошла до того, что все фракции, организовав каждая свою террористическую группу, противоборствовали одна с другой как настоящие противники.

«Как же могут разложиться до такой степени люди, которые вроде бы участвуют в коммунистическом движении?» — думал Чха Гван Су.

Он жаловался на них денно и нощно. И после глубокого раздумья покинул Сеул и прибыл в Маньчжурию. По его словам, он надеялся на то, что в Маньчжурии, недалекой от СССР, можно будет обнаружить линию, приводящую к Коминтерну, и найти новый путь коммунистического движения Кореи.

В Маньчжурии он столкнулся с декларацией общества Чоньухвэ (Общество верных друзей — ред.). В декларации фракционеры предлагали прекратить взаимную клевету друг на друга и вести открытые дискуссии для того, чтобы избавить корейское коммунистическое движение от сектантской борьбы. Они утверждали, что следует указать массам верный путь вперед, развернув теоретическую полемику. Но открытые дискуссии, предложенные в упомянутой декларации, были бы на руку не корейскому коммунистическому движению, а тайной полиции Японии.

После создания Коммунистической партии Кореи фракция Хваёпха, ведя сектантскую грызню против фракции Сеульпха, опубликовала в газете список 72 членов подготовительного комитета съезда деятелей массового движения, который она собиралась проводить. Это она сделала так с целью показать, что она сильнее других фракций. А на самом деле это означало, что фракционеры, ослепленные борьбой за захват гегемонии, откровенно передали японским империалистам список руководителей компартии. По этому списку японцы арестовали руководителей компартии в широком масштабе. В результате этой кампании арестов чуть ли не все деятели фракции Хваёпха были брошены в тюрьму.

Было ясно, какое будет последствие, если забыть этот урок и снова вести открытые дискуссии, как это предлагали фракционеры.

Чха Гван Су, сведущий в обстановке в Японии, осуждал декларацию общества Чоньухвэ, называя ее копией «доктрины Хукумото» — оппортунистического течения, возникшего внутри коммунистического движения в Японии.

Хукумото утверждал, что для восстановления партии нужно различать через «теоретическую борьбу» людей с чистым революционным сознанием и людей с нездоровой идеологией и объединить лишь «чистые элементы». Его предложение, раскольническое и фракционное, причинило большой вред рабочему движению в Японии.

Чха Гван Су махнул рукой на декларацию общества Чоньухвэ, составители которой проглотили целиком теорию Хукумото и даже скопировали ее фразы.

Разочаровавшись в преступных действиях фракционеров, он направился в Люхэ, решив стать учителем в деревне и жить спокойно, внедряя в сознание детей дух нации. Там он встретился с Чвэ Чхан Гором и по его рекомендации прибыл в Гирин.

Он признался, что, бродя под холодным дождем на чужбине, с нетерпением ждал появления правильной линии борьбы и руководителя, которые дали бы ему силу и надежду.

Подробно рассказав о своей биографии, он дрогнувшим голосом проговорил:

— Сон Чжу, сможем ли мы вести коммунистическое движение с взаимным доверием и товариществом? Без фракционности и драки за гегемонию!

В этой фразе прозвучал итог и урок его жизни — жизни человека, так долго бродившего по далеким чужбинам в поисках пути революции.

Я тоже крепко пожал его руку и с волнением сказал, что мы, представители нового поколения, не должны идти по раскольническому пути, как фракционеры, а должны тесно сплотиться единой мыслью и волею и продвигаться вперед по прямому пути революции.

Он без утайки, откровенно признался, о чем думал, когда Чвэ Чхан Гор рекомендовал ему меня. Узнав, что мы ведем в Гирине движение учащихся, он думал: «Невероятно, что этот ученик средней школы так глубоко освоил марксизм-ленинизм и так успешно ведет коммунистическое движение. Но проверю сам, какой он на самом деле».

Да ведь вначале и я считал этого общительного, шустрого и деятельного парня за завзятого молчуна.

Вскоре он стал членом нашего ССИ. Летом того же года я послал его в Синьаньтунь. Это была деревня, расположенная недалеко к западу от автомагистрали Гирин — Чанчунь, которую корейские патриоты хотели превратить в «идеальную деревню». Поселок этот был одним из очагов политического движения, созданных лишь в нескольких населенных пунктах корейцев в Маньчжурии. Дело воспитания жителей этой деревни в революционном духе позволило бы нам проложить первый канал, соединяющий нас с крестьянскими массами. Я хотел поручить это задание именно ему.

Когда я предложил ему поработать в Синьаньтуне, он глянул на меня недоуменно, мол, чего это он задумал.

— Я с трудом нашел линию движения и приехал из деревни в город. Зачем направляешь меня опять в деревню? — спросил он не то в шутку, не то всерьез и продолжал. — Иные развертывают движение в Сеуле, Токио, Шанхае и других крупных городах. И этим они еще не довольствуются, обращаются даже в Коминтерн, вертясь, как белка в колесе. А что же нам делать в таком узком месте, как эта деревушка?

Он отвергал старый метод движения, но сам еще не избавился от старых взглядов на наше движение.

— Ошибка думать, — говорю ему, — что революцию можно вести только в крупных городах. Нам следует идти и в город, и в деревню, во все места, где только живет народ. Абсолютное большинство населения нашей страны составляют крестьяне. Большинство корейцев в Маньчжурии тоже живет в деревне. Не пойдешь в гущу крестьянских масс — не поднимешь народ на борьбу за возрождение Родины, тогда немыслима даже победа коммунистического движения в нашей стране. Я тоже буду работать в деревне после окончания школы. Ошибочно также и думать, что авторитет коммунистов повышается только тогда, когда они ходят в Коминтерн. Коммунисты уважают Коминтерн потому, что дело рабочего класса носит международный характер и что рабочий класс может порвать цепь международного капитала своей международной сплоченностью. Когда мы будем активно бороться за выполнение своего национального и интернационального долга, тогда сможем и получить санкцию Коминтерна и приблизим долгожданный день возрождения Родины… Сейчас все так называемые деятели движения идут только вверх. От села в уезд, от него в Сеул, от Сеула в Коминтерн… Они полагают, будто сохранить авторитет и получить санкцию можно, только идя вверх. Нельзя же оторваться от масс и идти все вверх и вверх, мол, ведя революцию для пролетарских масс. Нет, мы должны идти вниз. Идем вниз, в гущу рабочих и крестьян.

«Идти не вверх, а вниз», — повторил он про себя серьезным тоном и погрузился в размышления. Немного погодя он ударил кулаком по столу и воскликнул:

— Это весьма серьезное открытие!

Появление Чха Гван Су пополнило ядро ССИ. Так сказать, наше движение приобрело знаменитого теоретика, способного тягаться по знаниям и с выдающимися личностями из верхушки Коммунистической партии Кореи.

С тех пор он делил с нами горе и радость в течение трех с лишним лет. Он внес немеркнущий вклад в развитие молодежно-ученического движения, ускорение процесса воспитания масс в революционном духе и закладку фундамента антияпонской вооруженной борьбы. Немыслимо в отрыве от имени Чха Гван Су революционное воспитание жителей Синьаньтуня, Цзяндуна, Цзяохэ, Гуюйшу, Калуня, Уцзяцзы, Люхэ и их окрестностей.

Сначала он участвовал в работе по революционному преобразованию сел корейских жителей окрестностей Гирина, потом он вместе с Ким Вон У, Ке Ен Чхуном, Чжан Вэйхуа, Пак Гын Воном, Ли Чжон Раком и Пак Чха Соком в работе по сплочению молодежи заселенных корейцами пунктов района Люхэ в Южной Маньчжурии, а также Калуня, Гуюйшу, Уцзяцзы и других районов центральной части Маньчжурии, сделав центром своей деятельности Гирин. В последний период своей жизни он участвовал в деятельности по созданию Антияпонской народной партизанской армии в Аньту.

Где бы он ни был, с людьми он дружился быстро, держал себя всегда с благородным тактом, люди относились к нему с глубоким доверием и уважением. Да иначе и не могло быть по отношению к нему, шустрому, деятельному и эрудированному.

В Самгванской школе в деревне Гуюйшу Чха Гван Су преподавал обществоведение. Это был одним из популярнейших уроков, которые ученики ждали с наибольшим ожиданием и интересом. Он часто читал учащейся молодежи и крестьянам публичные лекции, разучивал с ними песни. Был широко известен некролог, который он читал на траурном митинге, посвященном памяти Пэк Син Хана.

Чха Гван Су чаще всего бывал в Синьаньтуне. Одно время он работал там учителем в Гильхынской школе. Проживая в доме инспектора этой школы, он воспитывал крестьян, молодежь, женщин села в революционном духе и вовлекал их в Антиимпериалистический союз молодежи, Крестьянский союз, Общество женщин и Общество детей, превращая село в революционное.

Это село находилось под влиянием националистов и фракционеров. Фракционеры, заходившие туда по пути, произносили мудреные слова вроде «теории пролетарской революции», другое еще что-то подобное, и потому, услышав подобную речь социалистов, старики и другие пожилые люди только покачивали головами. В их душах крепенько укоренились феодальные обычаи.

Так что поначалу и Чха Гван Су было трудно примоститься в этой деревне. Он снял комнату в частном доме, оклеил стены обоями, чтобы не стыдно было приглашать гостей, потом приблизил к себе двух-трех грамотных стариков и поручил им задание вести пропаганду среди пожилых сельчан.

По вечерам старики с курительными трубками за спиной приходили к нему в гости. Кто-то из стариков, подготовленный хозяином к этой беседе, рассказывал о житье-бытье и как бы мимоходом говорил:

— Плохой наш мир. Чтобы его переустроить, надо первым делом убрать с дороги помещиков.

Так гости слушали хотя бы всего лишь несколько слов о революции и расходились.

Вот так Чха Гван Су воспитывал сначала стариков, а затем организовал вечерние курсы и читал публичные лекции, создал бодрую атмосферу в деревне — танцевали и пели все вместе. И жители деревни говорили, что они не возражают против такого социализма, какой предлагает им этот учитель, и включились в дело революции.

Когда Чха Гван Су устроился в Синьаньтуне, я посещал его по субботам после уроков. Тогда мы выходили на гаоляновое или кукурузное поле за окраину Гирина и там, сняв школьную форму, одевались по-крестьянски, уходя вот так от вражеской слежки.

Находясь в Синьаньтуне, я знакомился с опытом работы Чха Гван Су, помогал ему в делах. В ходе такой работы я стал глубже понимать его, а он — меня.

Так мы развернули через него работу по воспитанию жителей Синьаньтуня в революционном духе. Однажды он появился в Гирине и затащил меня в Бэйшаньский парк. Когда мы уселись там в доброй тени, он сказал мне, что есть человек по имени Хо Рюр, достойный нашего внимания. По его словам, этот человек был причастен к делу революции еще в годы, когда он учился в Тонхынской средней школе в Лунцзине. Недавно Хо Рюр приехал в Гирин с целью поступить в юридический институт, но надежду свою на учебу бросил, будучи не в состоянии платить за обучение.

Чха Гван Су обратил внимание на Хо Рюра, потому, что за его спиной стояли влиятельные люди. Он сказал, что Хо Рюра послал в Гирин Ким Чхан. Он еще продолжал питать иллюзии к Ким Чхану. Слова его меня удивили.

Ким Чхан был одним из крупных руководителей коммунистического движения раннего периода в Корее. Он работал заведующим отделом пропаганды во время существования первой Компартии Кореи, играл ведущую роль и при создании второй. Позже он, избегая опасности быть арестованным, уехал в Шанхай и организовал там шанхайский филиал Коммунистической партии Кореи. Ким Чхан был представителем фракции Хваёпха и действительным организатором «маньчжурского бюро» Коммунистической партии Кореи.

Ким Чхан направил юношу, находившегося под его влиянием, в Гирин, ибо он с нескрываемым вожделением взирал на нас. Когда распространились во многие места слухи, что мы в Гирине развернули движение учащейся молодежи, подняв знамя коммунизма, он стал обращать внимание и на нас. Когда наши силы начали возрастать, он послал толковых людей, видимо, хотел оказать на нас свое влияние.

И сам Ким Чхан прибыл в Гирин и имел частые контакты с учащейся молодежью. Не раз читал и публичные лекции. Я тоже слушал однажды его лекцию. Как-то сообщили, что с публичной лекцией выступит «большой знаток марксизма». И мы вместе с Чха Гван Су пошли в дом Ли Гым Чхона, расположенный за воротами Дадунмынь, где остановился Ким Чхан. Но он высказал абсурдное мнение, вредное для революционной практики, и мы в нем разочаровались.

В тот день Ким Чхан, выдавая свою фракцию за «ортодоксальную» в корейской революции, клеветал на другие группы. Он даже выдвинул нелепую концепцию, что корейская революция, мол, является пролетарской революцией и потому только рабочие, бедные крестьяне и батраки могут стать ее движущей силой, а все остальные непролетарские элементы не могут быть движущей силой революции.

Тогда я, слушая речь Ким Чхана, глубоко осознал, что его утверждения являются опасным софизмом, который мог бы ввести народные массы в заблуждение и причинить огромный вред революционной практике, что без борьбы с подобным софизмом нам нельзя идти по верному пути коммунистического движения.

Чха Гван Су сказал, что у него тоже такое мнение, как и у меня, и признался, что он почтенно относился к Ким Чхану, не зная сути его воззрений. В то время фракционеры повсюду тянули руки к молодежи, чтобы умножать силы своих групп.

Тогда и Ан Гван Чхон, представитель фракции Эмэльпха, появился в Гирине, приодевшись в белое турумаги, и пытался расширить силы своей группы, выдавая себя за «вождя» коммунистического движения. Одно время он работал ответственным секретарем компартии из фракции Эмэльпха, поэтому обладал необыкновенным самолюбием. В Гирине было немало людей, которые преклонялись перед ним, как перед «корифеем марксизма».

Чха Гван Су сказал мне, что Ан Гван Чхон является известным теоретиком. Да и я встречался с ним раза два с надеждой услышать от него хотя бы одно слово, которое помогло бы нам в нашей практической деятельности. Он, как и Ким Чхан, тоже умел произносить речи весьма гладко.

Все слушатели восхищались его речами, но не надолго. Впечатление при одной его речи изменилось сразу, когда он сказал глупость, пренебрегая массовым движением. Он утверждал, что в революции можно победить и без борьбы масс, если полагаться на силы Коминтерна или какой-то большой страны. С жаром разглагольствовал, что не нужно, мол, вести массовую борьбу, напрасно проливая кровь, в такой малой стране, как Корея, а надо добиваться независимости при помощи большой страны. Это был настоящий софизм, предлагающий строить крепость на песке.

И я подумал тогда, что и этот человек, как и Ким Чхан, тоже не больше чем пустозвон.

— Мы никак не можем понять ваши слова. Зачем же вы организовали компартию и ведете коммунистическое движение, если вот так недооцениваете массовую борьбу? Зачем вы здесь, в Гирине, призываете людей встать на революцию? — спросил я его.

Опровергая его речь, я сказал, что нельзя победить в борьбе руководству компартии из нескольких человек, без пробуждения, сплочения и мобилизации масс на борьбу, что это бредовая мечта — добиться независимости благодаря чужой милости, без веры в свой народ.

Он сделал вид, будто ему не охота беседовать с нами, так как у нас слишком низок уровень. Он сказал, что нужно пройти огонь, воду и медные трубы, чтобы понять такую вещь, и ушел с насмешкою. И больше мы с ним дела не имели.

В ту пору фракционеры выступали то с левооппортунистической теорией: «Корейская революция является пролетарской революцией», «Построим социализм сначала в районе корейских жителей в Маньчжурии», то с теорией правооппортунистической: «Корейская революция есть революция буржуазно-демократическая и национальная буржуазия должна взять в свои руки гегемонию в этой революции, поскольку очередной задачей встает освобождение нации».

Среди фракционеров нашлись и люди, которые утверждали, что в Корее, где сложилась особенная, неблагоприятная политическая обстановка, можно вести движение только идеологическое, но нельзя развернуть движение политическое. Были и такие люди, которые говорили: «Сначала независимость, а потом революция». А также были и такие, что ошеломили массы ультрареволюционным лозунгом: «Свергнуть капитализм и завершить мировую пролетарскую революцию!»

Мы с Чха Гван Су вели теоретическую полемику и с таким человеком, как Син Иль Ён.

Да что и говорить, встречались со многими и весьма разными фракционерами. И все они без исключения были модными стилягами, зараженными честолюбием и мелкобуржуазным ячеством, были закоренелыми низкопоклонниками перед большими странами и догматиками.

В тот день я сказал Чха Гван Су, что хотя Ким Чхан и такой «известный» человек, но и к нему нельзя питать иллюзии, поскольку он набил язык и руку на фракционной деятельности, и добавил:

— Нам в любом человеке следует видеть, кто бы он ни был, сперва его идею, подход к революции и взгляд на народ, прежде чем обращать внимание на его популярность, биографию, занимаемый пост.

Чха Гван Су на это ответил так:

— Я считал полезным не поворачиваться спиной, а идти рука об руку с такой крупной личностью, как Ким Чхан, поскольку мы сделали лишь первый шаг в коммунистическом движении. А сейчас я порываю связь с Хо Рюром.

Такое резкое изменение его позиции озадачило меня. Конечно, можно сразу же прекратить все связи с Хо Рюром, если он давно заражен фракционностью, но и с ним надо идти рука об руку, воспитывать и его, если он сбился с пути временно, не понимая чего-то. И мы решили встретиться с ним.

И вот как-то я в сопровождении Чха Гван Су направился в деревню Цзяндун, где находился Хо Рюр. Пройдешь некоторое время от Гирина через мост на реке Сунгари в сторону Дуньхуа — увидишь деревню Цзяндун у подножия горы Лунтаньшань. Мы решили создать там организацию нашего АСМ, заняться здесь воспитанием масс и в дальнейшем превратить деревню в революционный поселок, такой же, как Синьаньтунь.

Встретились мы с Хо Рюром. Оказалось, он был честным и серьезным человеком. С какой точки зрения ни смотри, он был человеком, которого жалко оставлять на произвол судьбы, чтобы он погряз в болоте фракционности.

И я поручил Чха Гван Су поработать с ним, оказать на него наше положительное влияние, а сам часто ходил в эту деревню, помогая ему, в чем он нуждался.

И Хо Рюр не обманул наших ожиданий. Он, пришедший к нам пустить корни фракционности, в конце концов повернулся спиной к Ким Чхану, выступая против фракционности.

Так вот нам удалось создать в деревне Цзяндун революционные организации и на этой основе воспитать жителей всей деревни в революционном духе, вырастить Хо Рюра активистом ССИ. А дальше из него вырос руководящий работник АСМ и комсомола.