Выбор

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Выбор

Союз с Рыковым, Бухариным и некоторыми другими членами Политбюро у Сталина сложился волей обстоятельств. Он объединился с ними сначала против Троцкого, а затем – против Зиновьева. Это была борьба за власть и влияние. Ее важной причиной можно назвать личные амбиции наследников Ленина, их неуживчивые характеры и политические амбиции, их революционную привычку бороться ради борьбы и искать врагов. Такое утверждение не отрицает, конечно, наличия у сцепившихся в схватке большевистских вождей различных политических представлений и пристрастий.

На начальном этапе борьбы за власть большинство Политбюро, в которое входил также Сталин, придерживалось так называемого «правого» курса. Это было логичное продолжение поворота 1921–1922 гг., известного как новая экономическая политика. Осознав невозможность непосредственного введения социализма без денег и рынка, большевистские вожди во главе с Лениным предприняли отступление. Оставив в руках государства политическую власть и крупную промышленность, они дали относительную свободу мелкому предпринимателю и хозяину, прежде всего крестьянину. Рынок и деньги были реабилитированы. Однако как и в каких направлениях двигаться далее, никто не знал. Ясны были только общие принципы – смешанная экономика, использование рыночных механизмов, сильное государство, монополия политической власти. О сроках также не спорили. Ленинское видение нэпа как долговременной политики разделялось до конца 1920-х годов всеми советскими вождями.

Остра я внутрипартийная борьба, конечно, не могла обойти проблемы нэпа. Сначала Троцкий, а затем присоединившиеся к нему Зиновьев и Каменев критиковали тактику нэпа, выработанную большинством Политбюро. Оппозиционеры считали уступки крестьянству и городской буржуазии избыточными, призывали активней развивать крупную индустрию. Об отказе от нэпа речь не шла. В общем, это была типичная программа левой оппозиции, боровшейся за власть. Она эксплуатировала трудности жизни, взывала к распространенным уравнительным настроениям и тоске по «героической эпохе», а главное – не отличалась конкретностью. Оказавшись у власти, «левые» вожди, вполне прагматичные по своей сути, скорее всего, плавно перемещались бы на «правые» пути, отказываясь под напором объективных потребностей развития экономики от своей демонстративной революционности. Предполагать такой сценарий позволяет предшествующий политический опыт «левых». Разве не ультрареволюционный Троцкий в годы гражданской войны строил Красную армию на основе старого офицерского корпуса? Разве не все большевистские вожди без оговорок поддержали нэп? Один из лидеров «левой» оппозиции Каменев всегда тяготел к «умеренности» и проводил вполне «правую» политику, пока входил в состав правительства. Примкнувший к оппозиционерам Г. Я. Сокольников[240] был блестящим наркомом финансов, под руководством которого страна получила устойчивую валюту. В общем, причиной противостояния становились вовсе не принципиальные программные разногласия, а личные мотивы: амбиции, властолюбие, старые дружеские связи, обиды.

Однако последствия этой борьбы политических самолюбий были разрушительными. Большевистская партия понесла невосполнимые кадровые потери. Ожесточенные и бескомпромиссные битвы до полного уничтожения противника не просто отвлекали от решения реальных проблем. Они ослабляли волю коллективного руководства в проведении необходимых реформ и корректировок социально-экономического курса. Каждое, даже незначительное, действие тщательно взвешивалось и рассматривалось через увеличительное стекло не только на предмет реальной целесообразности, но и на соответствие схоластическим «теоретическим» догмам. Это связывало руки, лишало руководство страны необходимой гибкости и инициативы.

Многие решения, принимавшиеся в 1926–1927 гг., в период острой борьбы с оппозицией, имели политически мотивированный и разрушительный для экономики характер. Усилилось наступление на «капиталистические элементы», прежде всего – на относительно зажиточных крестьян и мелких торговцев. Ряд рискованных или ошибочных экономических решений подрывали хозяйственное равновесие и стабильность финансовой системы[241]. Несмотря на негативные последствия, эти меры пока не были чрезвычайными или непоправимыми. Нэп, как и любая другая экономическая стратегия, требовал постоянных корректировок, устранения ошибок и гибкой реакции на возникающие диспропорции. Вопрос заключался в наличии политических условий для эффективных решений. Однако именно политические условия, прежде всего под влиянием внутрипартийной борьбы, заметно ухудшались.

Признаком нездоровой обстановки внутри партии была шумная кампания о внешней угрозе. Для нагнетания военного психоза использовались международные кризисы 1927 г.: февральская нота министра иностранных дел Великобритании Чемберлена о советской антибританской пропаганде, налет на советское полпредство в Пекине в апреле, разрыв Великобританией дипломатических отношений с СССР в мае, убийство в июне участника расстрела царской семьи в 1918 г., советского посла в Польше П. Л. Войкова, репрессии против коммунистов в Китае. В ответ на призывы к бдительности и боевой готовности поднималась волна слухов и панических закупок промышленных товаров и продовольствия про запас, «на случай войны». В значительной мере воинственные призывы правительства были попыткой дезавуировать критику «левой оппозиции», которая решила использовать внешнеполитические трудности как повод для очередной атаки.

В нагнетании «военной тревоги» 1927 г. в той или иной мере участвовали все большевистские лидеры, как стоявшие у власти, так и выброшенные из своих кабинетов. Сталин не составлял исключение. Известие об убийстве Войкова застало его в отпуске на юге. В шифротелеграмме в Москву 8 июня Сталин предложил свое видение событий: «Получил об убийстве Войкова монархистом. Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево». Сравнивая убийство Войкова с убийством наследника австрийского престола в Сараево в конце июня 1914 г., которое стало прологом Первой мировой войны, Сталин показывал, что считает положение чрезвычайно серьезным, предвоенным[242]. Он предложил соблюдать «максимум осмотрительности» по отношению к Польше, но внутри СССР провести жестокие расправы и чистки:

Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере, надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут расстреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас задача укрепления своего собственного тыла[243].

Эти заявления отражали ряд ключевых ориентиров политики Сталина, которые в полной мере проявились в последующие годы. Сравнительная осторожность действий в международной политике («максимум осмотрительности») всегда совмещалась у Сталина с чрезвычайной жестокостью внутреннего курса. Лозунг «укрепления собственного тыла» при помощи репрессий превратился в приоритетную цель сталинской политики в 1930-е годы.

Члены Политбюро, оставшиеся в Москве, приняли сталинскую программу действий. По стране прокатилась волна репрессий. 10 июня 1927 г. «Правда» опубликовала сообщение о расстреле двадцати заложников из числа бывших дворян. Варварские расстрелы невиновных людей существенно подорвали репутацию советского правительства. Кровожадность коллективного руководства дает основания считать большевистских вождей одинаковыми. Однако это верно лишь в некоторой мере. По ряду существенных вопросов члены Политбюро были способны на самостоятельность суждений. В различиях взглядов крылась возможность найти баланс, надежда на относительную рациональность авторитарной большевистской власти.

Один из заключительных всплесков активности коллективного руководства произошел летом 1927 г. Это был период нараставших кризисных явлений. В спорах Политбюро принимало решения по важным политическим вопросам. О сути разногласий мы можем судить по коротким письмам Молотова Сталину, который находился в июне-июле 1927 г. в отпуске на юге. Основные столкновения происходили вокруг политики в Китае и Великобритании. Не было согласия по вопросу об окончательном изгнании из ЦК ВКП(б) лидеров оппозиции Троцкого и Зиновьева. Члены Политбюро вели себя достаточно независимо, образуя разнообразные и неожиданные с точки зрения последующих событий тактические коалиции. Например, Орджоникидзе, Ворошилов, Рыков, Рудзутак[244] критиковали политику, проводимую в Китае (Ворошилов «доходит до огульного охаиванья «вашего руководства за последние 2 года»», – жаловался Молотов в письме Сталину 4 июля 1927 г.). В то же время Молотов и Бухарин, поддерживаемые Сталиным, защищали правильность проводимого курса[245]. Поровну разделились мнения о судьбе Троцкого и Зиновьева. Калинин[246], Рыков, Орджоникидзе и Ворошилов считали, что их исключение из ЦК нужно отложить до съезда партии в конце 1927 г. Сталин в телеграммах с юга безуспешно протестовал. Только после требования Сталина учесть его голос заочно и перехода Калинина в число сторонников немедленного исключения, 20 июня 1927 г. Политбюро решило ускорить исключение Троцкого и Зиновьева из ЦК[247]. Однако выполнение этого решения было проведено с большой задержкой. Лидеров оппозиции исключили не на ближайшем пленуме ЦК в конце июля – августе, а только в октябре 1927 г. Под впечатлением от столкновений в Политбюро Молотов 4 июля 1927 г. направил Сталину тревожное письмо:

Самое неприятное – внутреннее положение в «7-ке»[248]. По вопросам об оппозиции, о Китае, об А.Р.К. (Англо-российский комитет профсоюзов. – О. Х.) уже наметились б [олее] или м [енее] отчетливые деления, причем решения то и дело принимаются с перевесом 1-го голоса […] Я все больше думаю о том, не придется ли тебе приехать в М [оскву] раньше срока. Как это ни нежелательно из-за интересов лечения, но суди сам, какое положение […] Симптомы плохие, устойчивость очень ненадежная. Ни с кем об этом не говорил, но положение считаю неважным[249].

Насколько обоснованными были эти тревожные сигналы Молотова? Судя по переписке, Сталин отнесся к ним совершенно спокойно: «Меня не пугает положение в группе. Почему – объясню по приезде»[250]. У Сталина были все основания для подобного оптимизма. Столкновения в Политбюро имели характер обычных деловых споров и всерьез не угрожали никому из большевистских олигархов, включая Сталина. В коллективном руководстве сложился устойчивый баланс сил. Описанные Молотовым летние разногласия доказывали отсутствие противоборствующих групп, каждая из которых стремилась бы одержать верх над соперником. Показательно, что шедший за Сталиным Молотов выступал совместно с Бухариным. Близкий Бухарину Рыков выступал вместе с давним сталинским приятелем Ворошиловым. Не примыкавший ни к кому Калинин менял позиции. Такого рода споры и блокировки были обычными и полезными процедурами деятельности олигархического Политбюро. Будущее коллективного руководства зависело от того, насколько все большевистские лидеры были готовы следовать правилам олигархии. Сталин являлся наиболее слабым звеном в этой системе.

Устранение сверхамбициозных Троцкого и Зиновьева оставило в Политбюро одного сверхамбициозного лидера – Сталина. Остальные по разным причинам не могли или не считали возможным претендовать на единоличную власть. Занимая важнейший пост генерального секретаря, Сталин укрепил свое влияние в ходе борьбы с «левой» оппозицией. Раскол в партии создавал благоприятные условия для выдвижения Сталина на роль хранителя «ленинского наследства», способствовал укреплению его контроля над партийным аппаратом и органами госбезопасности. Это не означало, что Сталин уже держал победу в руках, однако позволяло ему при благоприятных обстоятельствах надеяться на победу.

В декабре 1927 г. на первом пленуме нового ЦК, избранного XV съездом партии, Сталин предпринял многозначительный демарш. Он подал в отставку, отказался переизбираться на пост генерального секретаря. Это было тщательно просчитанное выступление. Сталин напомнил о ленинском «завещании» и заявил, что после разгрома оппозиций сложились вполне благоприятные условия для его выполнения. Раньше, скромно утверждал Сталин, на посту генерального секретаря нужен был «крутой» человек, чтобы «покруче вести борьбу с оппозицией». Теперь «крутых людей […] на таком видном посту иметь не нужно»[251].

Пленум, на что, несомненно, рассчитывал Сталин, отверг эту отставку. Сталин получил важные политические дивиденды. Во-первых, в очередной раз было дезавуировано ленинское предложение о смещении Сталина с поста генерального секретаря. Во-вторых, Сталин представил себя верхушке партийных функционеров как главную силу в победоносной борьбе с оппозициями – «крутой» лидер, способный на «крутые» меры. Это, несомненно, укрепляло его репутацию в глазах приверженцев «твердой руки». В-третьих, демонстративная лояльность, заявленная готовность подать в отставку должна была успокоить тех, кто опасался разрушения коллективного руководства и появления «могильщика революции». В общем, Сталин инициировал и получил важное формальное подтверждение своего статуса. Трудно предположить, что он сделал это просто так, ради приверженности внутрипартийной демократии. Последовавшие вскоре события, известный вояж Сталина в Сибирь и атаки против «правых», свидетельствовали о том, что на декабрьском пленуме Сталин действовал с тщательно рассчитанным умыслом. Не исключено, что именно тогда он сделал свой выбор, втайне примерил френч диктатора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.