Глава 7

Глава 7

В палате Жизель опустили полотняные шторы. Сквозь них пробивался мягкий, рассеянный свет, напоминавший о море. И я была подходяще одета — в длинное платье из льна, темно-серого, грозового цвета. На мне было одно-единственное украшение: нагрудные часики на длинной цепочке, размером с кошачий глаз, подарок матери. Циферблат закрывала крышечка из граненого стекла глубокого синего цвета. Глаза Жизель сразу остановились на этом поддельном сапфире. Признаться, я на это и рассчитывала. Я распахнула крышку, пустив на стену бледный солнечный зайчик, цокнула защелкой и принялась раскачивать часики на цепочке, обернутой вокруг указательного пальца.

— Я уже рассказывала тебе, Жизель, историю о правителе, который воображал себя коровой?

— Нет, — покачала головой Жизель. Она все так же не отрывала взгляда от синего кристалла и не выказала ни малейшего удивления от моего вопроса.

— Король Мадцдельдовль страдал меланхолией и анорексией. Он полагал, будто он — корова. Он мычал, как бык, и умолял: «Придите, убейте меня и употребите мое мясо в пищу». Он ничего не ел и отсылал обратно все роскошные блюда, приготовленные к его столу, горько упрекая прислуживающих: почему, дескать, вы не отведете меня на тучное пастбище, где я мог бы вволю поесть зеленой травы, как и следует корове? Так как он ничего не ел, то от него остались уже только кожа да кости, но он продолжал упорствовать в своем болезненном заблуждении и даже удваивал просьбы зарезать его как можно скорее, не то он подохнет, и мясо пропадет. Никакие методы и лекарства не помогали, и тогда решили спросить совета у Авиценны. Тот попросил сказать правителю, что к нему придет мясник, чтобы убить его, разделать его тушу и раздать мясо людям. Когда больной услышал эту новость, он чрезвычайно обрадовался и с нетерпением стал ждать своей смерти. В условленный день Авиценна пришел к королю. Жизель, когда я кончу свой рассказ, ты заснешь. Авиценна размахивал огромным ножом и кричал страшным голосом: «Подавайте сюда эту проклятую корову, я, наконец, зарежу ее!» Король громко и протяжно замычал, чтобы мясник понял, где его жертва. Авиценна приказал: «Ведите сюда животное, стреножьте его, чтобы я мог перерезать ему горло!» Но прежде чем приступить к работе, он ощупал бока правителя, как это делает каждый мясник, чтобы проверить животное на количество мяса и жира, и рассудительно сказал: «Нет-нет, эта корова еще не готова для забоя, она слишком тощая. Она не годится в пищу — кожа да кости! Вы совсем заморили ее голодом. Откормите ее как следует, а когда она наберет вес, я приду и зарежу ее». В надежде вскоре быть зарезанным больной стал есть все, что ему приносили. Правитель быстро набирал вес, вскоре его мозг стал получать достаточно питания, а сам он больше не воображал себя коровой. Так окончилась история правителя Мадцдельдовль и великого врача Авиценны.

Я была почти уверена, что у меня ничего не выйдет, Жизель не заснет. Но когда я посмотрела на нее, то увидела, что она спит. Ее грудь поднималась и вздымалась ровно. Лицо казалось очень спокойным.

— Ты слышишь меня, Жизель? — спросила я.

— Да, слышу, — ответила она.

Всего два слова… но у меня мороз пошел по коже. Этот голос воскресил во мне воспоминания о школе при обители викентианок. Я вспомнила запах мела и чернил, запах каменных плит, облитых водой. Я снова увидела, как пылинки танцуют в солнечном столбе и услышала голос господина Савена, учителя словесности, мерно произносящего предложения — мы писали диктовку. Я снова слышала шепот Рене, просящей подсказки, и смех играющих за окном, отпущенных уже на вакацию учениц младшего класса. Я услышала голос ребенка, которым Жизель была не так давно, так что многие ее привычки не успели замениться новыми, и это показало мне, как дальше себя вести.

— Это я, Катрина. Я твоя подруга.

— Привет, Катрина, как ты поживаешь? — ответила мне вежливая малютка Жизель.

— Я живу очень хорошо, спасибо. А как ты себя чувствуешь?

— Не очень-то хорошо, — пожаловалась слабым голосочком Жизель. — Я стала такая слабая… такая усталая… мне все время хочется спать… Ты поиграешь со мной? Мне так одиноко.

— Ты слишком слаба для того, чтобы играть, — возразила я, и Жизель жалобно всхлипнула. — Почему ты ничего не ешь? Если бы ты поела, это поддержало бы твои силы.

— Разве ты не знаешь? Я совершила плохой поступок.

— Вот как?

— Да. Очень, очень плохой поступок. Теперь я должна быть наказана. Мама всегда наказывала меня за плохие поступки. Не давала мне десерта… Отправляла спать без ужина… Я должна была лечь в постель и думать о своем поведении. Теперь я совершила очень плохой поступок и должна понести наказание…

— Жизель… — у меня встал ком в горле. — Ты уже искупила свою вину, если и была в чем-то виновата. Наказание, на которое ты себя обрекла, слишком велико. Ты уже достаточно думала о своем поведении. Ты совершила хороший поступок, пытаясь загладить свою вину. А за хорошие поступки тебе полагалось поощрение?

— Да, — Жизель засмеялась. — Меня водили в кондитерскую… Мы пили шоколад, ели сладкие пирожки и миндальные пирожные со взбитыми сливками. О, как это было вкусно! А у уличного разносчика я покупала груши и виноград. На десерт мне давали двойную порцию пломбира… Ты говоришь, я могу поесть?

— Да. Ты можешь поесть. Больше ты не наказана. Когда я досчитаю до пяти, ты откроешь глаза. И ты будешь есть все, что захочешь и сколько захочешь. Раз. Два. Три…

— Спасибо, подружка Катрина!

— … четыре. Пять.

Жизель открыла глаза. На ее лице цвел румянец. Она легко вздохнула и сказала мне:

— Как я голодна. Нельзя ли послать кого-нибудь в кондитерскую за миндальными пирожными?

Разумеется, пирожных ей не полагалось. Ей предстоял долгий курс лечения, в ходе которого она будет принимать легкий бульон из цыпленка, паровые котлетки и яйца всмятку. Взбитые сливки Жизель снова попробует через пару месяцев, не раньше. Но прогресс был налицо!

Потрясенная собственным успехом, я буквально влетела в кабинет Лебуле.

— Как вы хороши сегодня, мадемуазель Боннёр. Этот цвет вам к лицу. А глаза ваши сияют еще ярче этого драгоценного камня у вас на шее. Кстати, не с его ли помощью вы загипнотизировали нашу бедненькую Жизель?

— Вы так проницательны, доктор! — Мне хотелось танцевать, хохотать, визжать от радости.

— Ну-ну? Судя по всему, успех сопутствовал вам?

— О да! После пробуждения Жизель потребовала еды и предложила послать кого-нибудь в кондитерскую за пирожными.

Доктор расхохотался.

— Ай да девчушка! Надеюсь, вы не исполнили ее просьбу?

— Разумеется, нет. — Я даже слегка оскорбилась на такое предположение. — Сейчас сиделка кормит ее чем-то протертым и на вид не слишком аппетитным. Впрочем, Жизель не в обиде.

— Прекрасно, великолепно… Вы дознались, что именно привело ее к анорексии?

— Да. Родители в детстве поощряли ее с помощью еды и наказывали лишением еды же. Чувствуя свою вину — за то, что связалась с мошенником и лишилась приданого, с трудом скопленного родителями, она сама себя наказала и перестала есть. Скажите, доктор, мое внушение… Оно будет действовать всегда?

— Нет, не всегда. Оно будет работать какое-то время. Насколько я могу оценить ваши силы, моя маленькая гипнотизерша, внушение будет работать достаточно долго для того, чтобы Жизель вылечила свое разбитое сердечко и снова начала вести жизнь, приличную девушке ее возраста.

— А… — еще один вопрос вертелся у меня на языке, не давал покоя. — А что еще можно лечить с помощью гипноза?

— Многое, дитя мое. Не только анорексию, но и избыточный вес, и ожирение, алкоголизм, неврозы всех форм, заикание, депрессии, страхи, ощущение одиночества, паники и тревоги. Несомненно — для лечения психосоматических заболеваний. Ложная грудная жаба, повышенное потоотделение, жар или озноб, излишняя сонливость, тошнота и головокружение, фригидность у женщин и импотенцию мужчин… Когда эти заболевания не связаны с гормональными или органическими причинами, разумеется.

— Но… почему тогда гипноз так мало и редко применяется в медицине? Почему я узнала о нем, как о каком-то шарлатанстве?

— Потому что много званых, но мало избранных, дитя мое. Потому что загипнотизировать пациента может кто угодно — разумеется, при знании техники. А вот сделать достаточное по силе внушение, чтобы установка сохранилась на долгие годы… Тут не у всех хватает данных. А нужны именно природные данные, именно прирожденный талант, сила воли, способность к влиянию… Назови это как угодно, но это нельзя в себе выработать, нельзя развить. Оно или дается, или нет. И я впервые в жизни, быть может, вижу перед собой настоящего, природного гипнотизера. Неужели вам не приходилось делать этого раньше? Вы не участвовали в медиумических сеансах? Они когда-то были излюбленным развлечением молодежи.

Мои духовные практики к тому моменту исчерпывались еженедельными мессами, но я не сказала об этом доктору, в мои планы не входило посвящать его в мой истинный возраст. И о позднейшем участии в потусторонних опытах толстухи Жюли я тоже не упомянула.

— Нет? Вот и хорошо. Страшно подумать, что бы вы могли учинить.

Вдруг я почувствовала себя… странно. Мне подумалось: а что, если мое общение с моим призрачным, умершим при рождении братом было вызвано не живым воображением ребенка, а некими способностями, позволившими мне отодвинуть завесу тайны и ступить в иной мир, мир мертвых? Что, если брат, вызванный усилиями моей воли из потустороннего, действительно вел меня по жизни и давал подсказки, как поступить, и это не было всего лишь хорошо развитой интуицией, как я полагала?

Разумеется, я ничего не сказала доктору — еще не хватало из помощниц перейти в его пациентки! А он наверняка заинтересовался бы моим случаем и, быть может, даже написал бы обо мне статью в журнал и выступил бы на конференции. В мои планы не входило прославиться подобным образом, поэтому я и промолчала.

Не скрою, что у меня были и кое-какие мысли относительно самого доктора. Кажется, он упомянул импотенцию в числе заболеваний, поддающихся излечению гипнозом? Что, если мне воздействовать на него — мягко, незаметно? Или, напротив, предпринять массированную атаку, но внушить ему, чтобы потом он все забыл?

Нет-нет, я всегда была ужасной трусихой. Я не могла решиться на это. Его нежелание иметь дело с женщинами могло иметь глубокие физиологические причины, и мое вмешательство тогда только навредило бы ему, заставив желать невозможного. Внушение могло не удастся мне, и тогда он очнулся бы от гипноза помнящим все, разгневанным… А в гневе он был страшен. И я отказалась от своей мысли, решив, что дружба и покровительство Марка дороже мне эфемерной возможности стать его любовницей.

И я не пожалела о принятом мною решении. Несомненно, Марк Лебуле по своим душевным качествам был способен на глубокую привязанность. Я разбила бы его сердце. Ведь через некоторое время Шанель стала буквально умолять меня, чтобы я приехала к ней.

И я подчинилась.

До сих пор не понимаю — почему ей меня не хватало? Я могу понять ее нужду во мне в трудные времена, когда я была необходима ей как помощница, как вдумчивый собеседник и, в конце концов, как существо, неизменно глядевшее на нее снизу вверх. Но зачем я была нужна ей, когда она жила в роскоши и довольстве в Итон-Холле и была подругой герцога — признанной светом и людьми, почти законной женой?

Быть может, тайна крылась как раз в этом несчастном «почти». 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.