Ю. Чернов1 Две встречи с Михаилом Шолоховым
Ю. Чернов1
Две встречи с Михаилом Шолоховым
Всякое дальнее путешествие начинается на карте…
Запершись в кабинете краевой газеты «Молодой целинник», два разъездных корреспондента усердно прокладывали пятитысячекилометровый маршрут мотопробега по 51-й «целинной» параллели – от Целинограда до Бреста, а оттуда – до Москвы. Поездка посвящалась 10-летию с начала освоения целины. На нашем пути оказались Оренбург, Уральск, Саратов, Воронеж, Курск, Киев, Минск, Смоленск, множество сел и деревень. Нам, газетчикам, было о чем рассказать жителям западных областей, земляки, родные и близкие которых растили десятый целинный колос.
Красная горизонтальная линия маршрута, ведомая рукой моего товарища Петра Скобелкина, уже уперлась в глазок Саратова, а затем вдруг резко пошла южнее 51-й параллели. «Отклоняемся», – заметил я. «Нет», – пыхнул дымом трубки Петр, не спуская глаз с черной точки, обозначавшей станицу Вешенскую. Рука его неудержимо двигалась к станице, словно ее притягивал магнит. Мне ничего не оставалось, как приложить к карандашу и свою руку, чтобы «доехать» до Вешенской вместе. Мы многозначительно и радостно переглянулись.
– А если нас спросят, почему заехали не в ту степь? – спрашивал я, догадываясь об ответе. И услышал:
– Именно в ту. У нас – поднятая целина, и у него – «Поднятая целина»!
С этой минуты предстоящая поездка обрела больший смысл и значимость. Но вместе с надеждой росла и тревога: вдруг встреча по каким-либо причинам не состоится?
Добавим к этим опасениям сомнения в надежности транспорта для путешествия – потрепанный в непрерывных разъездах редакционный «Ирбит» с коляской. И хотя «Ирбит» с помощью кисти превратился в «Ирбитскую силу», а на люльке появилось категоричное – «Только вперед!», это не застраховало нас в пути ни от частых поломок, ни от мото-сальто на дне безымянной бал очки. Авария приключилась на самой границе Саратовской и Волгоградской областей и напомнила нам, что спешить теперь не следует: нас уже ласкали горячие, придонские ветры, несшие пряный сенокосный аромат. Настойчивее других в нем пробивался дух томленного на солнце донника..
Ах, этот донник! Мне, уроженцу степного Алтая, с детства влюбленному в золотистые пахучие высыпки на солонцах или в старых придорожных канавах, только здесь подумалось: так вот откуда пошло гулять это звонкое слово – «донник»!
Чем ближе мы подъезжали к Вешенской по тяжелым песчаным дорогам, тем отчетливее проступали и узнавались «шолоховские» места, знакомые по книгам, тем больше попадалось людей, лично встречавшихся с писателем.
Ночь застала нас в хуторе Поддубровка, что близ донского притока Хопер. На постой нас радушно приняли в своем курене старый казак Петр Иванович Сиськов и его супруга, Прасковья Николаевна.
Петр Иванович – спокойно-деловитый седовласый кряж – обстоятельно показывал нам свой сад:
– Эта яблоня – шафран, а вот – антоновка – зимняя и летняя… Эти – бергамот разных сортов. Пробуйте, пробуйте…
Мы уже напробовались по горло, а Петр Иванович все подает и подает душистые краснобокие и янтарные, глянцевито-чистые и опушенные молочно-дымчатой пыльцой плоды.
– Лопнем! – взмолились мы.
– Ешьте, сынки, пользуйтесь. Куда нам со старухой такая прорва. А мои-то поразлетелись из гнезда, кто куда… Эх, время-то…
– Ну, вам, Петр Иванович, грешно на время жаловаться. Здоровались, так чуть пальцы нам не поломали.
– Это я шутил. А здоровье уж не то. Осенью я, старый пень, накосился люцерны, да как раня бывало, ковш холодной воды хватил.
Опосля меня и припечатало – к кровати. Всю зиму провалялся. А к весне, как ведметь, заворочался, заворочался и, гляди-ка, отошел…
– Петр Иванович, а с Шолоховым не доводилось встречаться?
– Как не доводилось. Он всегда с народом. Иной раз, как мимо едет, и к нам заглядывает, молока попьет. Понравилось ему наше молоко.
Петр Иванович помолчал.
– Я и Подтелкова, и Кривошлыкова знал. По одну сторону бились. С Мелеховым Гришкой тоже гражданская сводила. Когда он за наших, за красных, стоял.
– Так ведь не было в жизни Мелехова, – осторожно заметил я.
– Как не было? Был такой Мелехов, врать не умею…
Впоследствии мы не раз слышали от казаков, что они лично знали и Аксинью, и Григория, и деда Щукаря. В этих искренних рассказах – лишнее свидетельство жизненности шолоховских героев, их приняли в народе: вылепленные рукою мастера, они как бы обрели плоть и душу, шагнули со страниц книг, смешались с людьми в реальном потоке жизни.
И точно так же жизнь писателя «в миру» и жизнь в творчестве неотделимы одна от другой. На Дону с Михаилом Александровичем лично знакомы многие. И в судьбах многих сказалось его сердечное участие. Многодетному трактористу с Волоховского хутора Михаилу Михайловичу Конышину в трудное послевоенное время Шолохов помог в починке дома, ребятам Новочеркасского детдома послал саженцы из своего сада, старую колхозницу избавил от волокиты в оформлении пенсии…
…В пойме Хопра загустели сумерки. Около шалаша вспыхнул костер. У огня – косари. Кто-то роняет:
– Эх, сейчас бы ушицу заварить – такой дымок пропадает.
Только сказал, и тут – как в сказке! – из темноты шагнул невысокий человек:
– Можно до вашего шалаша?
– Михаил Александрович?! Присаживайтесь, вот сюда, на сено.
– А я ведь, мужики, не с пустыми руками. Это вам на уху, – и протянул косарям прутик, на котором еще трепыхались окуни…
Хотя и наслышались мы подобных историй о простоте, сердечности и общительности Шолохова, все же не покидало сомнение – примет ли нас Михаил Александрович: поди, услышит, что газетчики, открестится. Наша братия наверняка ему поднадоела…
Зато Петр Иванович, укладывая нас спать на сене в саду, успокоил:
– Почему не примет? По делу – примет.
Той тихой ночи под яблонями не забыть. Последняя ночь перед Вешенской…
Утром мы вскочили рано, засобирались в дорогу. Но разрумянившаяся у русской печи Прасковья Николаевна нас осадила:
– Пока не накормлю блинами – не пущу.
Блины уже бугрились, потрескивали на сковороде.
– Веселее ешьте, с молочком…
Прощание с ними было трогательным, мы будто покидали своих мать и отца, они – разлетевшихся детей. Разволновавшись, мы даже забыли у Сиськовых свои куртки с эмблемами «Молодого целинника». Хватились их километрах в пяти от хутора, но возвращаться (дурная примета!) не стали.
Остаток пути – 80 километров – шли почти весь день. Жара. Дорога – сплошной песок. Буксовали. Мотор перегревался, приходилось остужать. Дорога так вымотала и обозлила, что придала нам храбрости. Въехав в зеленую Вешенскую, мы приняли отчаянное решение – идти в дом Шолохова «с колес» – в потрепанной, пропотевшей одежде, серой от густого слоя пыли.
У зеленых ворот усадьбы, знакомой по фотографиям, нас встретил секретарь Михаила Александровича, выслушал и сообщил: Шолохов принимает английскую делегацию. Будет занят весь вечер. Наведайтесь завтра утром – вас, целинников, он примет.
Мы отправились в редакцию районной газеты «Советский Дон». Утешать нас здесь уже было некому. Зато на обширном дворе (живут же люди!) красовалась копешка редакционного сена. Мы не стали изменять нашей традиции, – спать в пути только на открытом воздухе, – и расположились на сене, сметанном коллегами по перу.
Снова утро, снова волнения. Теперь приходилось принаряжаться. Учетчица писем, у которой мы брали утюг, сказала:
– Поди-ка, зря стараетесь.
Сказала, словно ледяной водой плеснула. Лишенные своих дорожных доспехов, мы и сами чувствовали себя, что называется, не в своей тарелке. И все же парировали:
– Гладить одежду никогда не зря.
В назначенный час – в девять утра – мы подъехали к воротам большого двухэтажного дома. Нас снова встретил секретарь Михаила Александровича и указал на веранду: «Проходите».
Петр достал из люльки мотоцикла сувениры, я – фотоаппарат, предусмотрительно завернутый в газету. Сотрудники «Советского Дона» предупреждали, что Михаил Александрович не любит фотографироваться. И вот мы пошли через просторный двор к высокой веранде хозяина. Какими же долгими показались эти полста метров! Михаил Александрович и несколько его гостей – участников районного партийного пленума – сидели на веранде…
Пусть простит нам читатель наше излишнее волнение и очевидную потерю естественности поведения в эти первые минуты встречи. Не берусь судить, сумели бы мы или нет обрести ее сами, если бы нас тотчас не выручил Михаил Александрович. Он уже поднялся и легко, с улыбкой, шел навстречу. Зоркие, с лукавой хитрецой глаза щедро теплятся добротой, слегка прищурены. Рукопожатие – крепкое. Жесты скупы, но четки:
– Садитесь.
Едва присев на изящные плетеные стулья, мы снова встали и, передав Михаилу Александровичу горячие приветы от целинников, вручили наши скромные сувениры – газеты и мешочек с целинной пшеницей. Михаил Александрович оценивающе взвесил подарок, пощупал:
– Вот захватили бы побольше, чтоб блинов напечь! За пшеницу спасибо, задобрили меня. Только что я, вы всю страну почаще добрым хлебом радуйте. Ну а теперь скажите, вы позавтракали?
– Да, спасибо.
– Тогда расскажите нам о себе, откуда родом, какая у вас цель поездки.
Мы рассказали. Понимающее: «Ага».
– Только вот в толк не возьму, как же вы к нам попали? Вешенская гораздо ниже 51-й параллели.
– Михаил Александрович! Наша поднятая целина и ваша «Поднятая целина» лежат на одной параллели!
– Что ж, я с такой географией согласен, – засмеялся Михаил Александрович. – А коль мы родня, рассказывайте, какие у вас нынче виды на урожай. Как Целиноград строится? А то я пролетал над Акмолинском в 1959 году… Сверху вид был неважный.
Получилось так, что «интервью» брали не мы, журналисты, а он. Его живо интересовали и заботы целины, и наши дорожные впечатления. Он слушал опустив глаза, не перебивая.
Нам показалось, что Шолохов не имеет обыкновения долго глядеть в глаза собеседника. Быстрого, проницательного взгляда ему достаточно, чтобы сделать ясный «снимок», а потом он «видит» человека по голосу – и ни одна фальшивая нотка не ускользает от его слуха. Криводушия, подобострастия он не может терпеть, равно как и тех, кто идет к нему с корыстным умыслом. Об этой черте характера Шолохова в один голос говорят все, кто его знает.
Зато в доверительной беседе с ним собеседник получит истинное удовольствие от разговора, который мне хочется сравнить с костром: в нем и тепло сердечности, и быстрое пламя ума, и едковатый, с жалами искр, дымок юмора. Тягу к веселому заметишь сразу. Шолохов никогда не упустит возможности подшутить и над собой, и над собеседником. Говорят, в смехе проглядывает характер. В заразительном смехе Михаила Александровича – его искренность.
Очень позабавил Шолохова наш рассказ о том, как в Воронежском совхозе Оренбургской области один солидный товарищ принял нас за шпионов. Он долго изучал маршрут, разрисованный на люльке мотоцикла, присматривался к нашим джинсам, эмблемам и в конце концов потребовал от нас документ – куда и зачем едем. Мы пытались отшутиться. Чтобы отвязаться, показали маршрутный лист. Не помогло. «А может, вы прикончили тех, про кого тут написано. Чем докажете? Давайте паспорта!» Мы уже не знали, что делать, – паспорта заложены в багаже. «Зовите милицию», – сказали мы. Проверяющий несколько растерялся и пошел в контору, угрожая: «Я этого дела не оставлю. Вот так они разъезжают по стране эти… Эти Пастернаки!»
– Так и сказал – Пастернаки? – сквозь смех переспросил Шолохов. – А кем же он работал?
– Да счетоводом.
Все ложатся на стол. Добрый знакомец – смех. Мы уже давно забыли, что находимся у него – «глыба» Шолохова уже не довлела над нами.
Беседа вертится легко, весело, но то и дело возвращается к проблемам целины.
– Да у нас же с собой фотовыставка о целинном крае, – спохватывается Петр. – Хотите посмотреть, Михаил Александрович?
– С удовольствием.
Пока Петр ходил за фотографиями, пришел секретарь и передал Шолохову, что с ним настойчиво требует встречи учительница из Саратова.
– С чем она? Расспроси, может, сам поможешь…
– Пытался. Ни с кем не хочет говорить, кроме Шолохова…
Михаил Александрович вздохнул:
– Одолевают нас посетители. Особенно школьники. Откуда только не едут, и всем подавай Шолохова – фотографироваться.
– Мы вот тоже…
– С вами – другое дело, вы люди родственной профессии…
Михаил Александрович внимательно рассматривал большие фотографии целинных фоторепортеров. С особым интересом – снимок Анатолия Куриленко «Целина начиналась так». На фотографии первые целинники совхоза имени Ю. Гагарина разбивали палатки.
Понравился и другой снимок: уголок нетронутой степи.
– Орлы, как у нас…
Заходил разговор и про рыбалку. Мы припомнили нашу незадачливую ловлю на Хопре.
Лицо Шолохова озаботилось.
– Да, рыбы стало меньше. Какой-то заводик устроил на Хопре стоки. Никак до него не доберемся. А надо.
– Вот и Байкал под угрозой…
– Это особая, большая статья. Один высокий товарищ сказал мне, что будут ставить целлюлозный комбинат…
Михаил Александрович не сказал тогда о защите Байкала ничего. Зато потом его речь на съезде писателей, где говорилось и о сохранении чистоты Байкала, услышала вся страна. Теперь мы знаем, какие приняты меры по охране этого уникального творения природы.
Мы расставались взволнованные, взбодренные шолоховской шуткой, согретые теплотой его ясных глаз. Это на всю дорогу, надолго…
А в пути мы ощущали «вешенское тепло» и в буквальном смысле слова. Во время встречи, когда зашла речь о гостеприимстве казаков («А что казаки – добрый народ? – спросил Шолохов. – Говорят, скуповаты…»), мы с благодарностью вспомнили про стариков Сиськовых и случайно проговорились про забытые куртки. Шолохов тут же попросил секретаря послать в хутор телеграмму, а нам сказал:
– В дороге без курток нельзя. Я вас обеспечу теплушками.
Мы отказывались, просили не беспокоиться.
– Ничего, ничего. Это мой личный подарок. За ваши ласковые глаза… А эмблему казачки вышьют. Поди, холостые? Ну вот!
На прощание еще раз сказал:
– Так не забудьте: целинникам от меня – низкий поклон…
Через два года мы снова заперлись в кабинете редакции, вычерчивая новый маршрут. На этот раз – через республики Средней Азии, Кавказ и, разумеется, Вешенскую. И вот вторая встреча со станицей на донском песке, с ее тихими, зелеными улицами. Кажется, здесь все так же, как и два года назад. В садах-огородах – щедрая россыпь черешни и вишни, ярко-желтые лохматые подсолнухи глазеют у плетней на редких прохожих, а у колодцев – неторопливый говор казачек.
Мы у знакомого зеленого дома, утонувшего в буйстве большого сада. Нам не повезло. Во дворе нас встретила тихонькая маленькая старушка. Угостила яблоками (прямо с дерева), внимательно выслушала и спросила:
– Да как же вы его не повстречали? Минута, как уехал. На рыбалку.
– А в какое место?
– Этого, сынки, не скажу. Не знаю.
На счастье, секретарь Шолохова под большим секретом назвал станицу Буканскую на Хопре, куда – по всей вероятности – поехал рыбачить Шолохов.
В Буканской о приезде Шолохова никто не слышал. Нам посоветовали съездить к Валентину Ивановичу Ходунову, у которого часто гостит писатель. Валентин Иванович тоже ничего не знал о поездке Шолохова.
– Если у Крестов его нет, то ищите возле хутора Остроуховский. Иногда он там рыбачит.
Кресты – название заброшенного местечка на берегу Хопра. Здесь тихие бездонные омута, густая, в пояс, трава и дремные, с ниспадающей кроной деревья. Иные нависают над самым крутояром. Благодатное место для рыбалки. Но Шолохова здесь не было…
В хуторе Остроуховский все повторилось. Нам посоветовали проехать еще выше по Хопру, к хутору Пустовскому.
Уже вечерело, когда одна из жительниц Пустовского объяснила нам дорогу:
– Выедете за хутор – увидите кладбище. За ним – старая дорога к Хопру. Он больше рыбачит у высокого яра на глубоких местах.
Снова поиски. Тропа петляет между деревьями, то приближается, то удаляется от реки. Стало совсем темно, пришлось включить свет. Мы уже потеряли надежду, когда на песке увидели вдруг свежий след автомашины. Рванулись по нему и застряли в песке. На руках перетащили мотоцикл. Едем дальше, наугад. Из-за кустов вдруг выскочили на укромную поляну и спешно заглушили мотоцикл.
Слева стояла автомашина, поодаль дымил угасающий костер, а в двух шагах – Михаил Александрович. Он не спеша закуривал и посматривал в нашу сторону. На нем были кепка, коричневая куртка с «молнией», резиновые сапоги с пряжками.
– Узнали непрошеных гостей?
– Ну как же. Только почему же непрошеных? Давайте-ка сразу к столу.
Мы уселись за легкий столик с раскладными стульями. На стол подавала Мария Петровна – жена Михаила Александровича. Душистый кулеш с салом, яйца, вареники с вишней, колбаса – все было очень вкусно.
– Ешьте, ешьте. Мы уже поужинали. А с вами выпьем чайку, за компанию.
И снова завертелась беседа, непринужденная, не ограниченная никакой тематикой. Нам показалось, что мы вернулись домой.
Первым делом рассказали, с каким трудом нашли стоянку.
– Э, да я гляжу, вы следопыты, – заметил Шолохов и, улыбнувшись, добавил: – Придется мне искать новое место для рыбалки.
Кто-то из нас похвалил кулеш.
– На Дону он называется полевским. А в поле и жук мясо.
За столом опять ни на минуту не умолкал смех. От души смеялись над тем, как Шолохов объяснил происхождение своей фамилии:
– Шел человек и охал! Вот и Шолохов! А вообще-то было древнее имя Шолох…
С Хопра потянуло холодом. А шофер Михаила Александровича сидел в одной рубашке.
– Вам не холодно?
– Ничуть.
– Он же казак, – пояснил Шолохов. – Знаете, есть такой анекдот. Едет казак из лесу. На нем одна кепчонка да худой армяк.
А мороз лютый. – Не замерз? – спрашивают. А тот в ответ: – К-к-казаки не з-за-мерзают.
Посмеявшись, продолжал:
– Вот и мы тоже сегодня не з-з-замерзаем. В прошлый раз ездили на рыбалку, брали восемь одеял. А зря – жара стояла. А вчера повесили их посушить перед рыбалкой, да так и забыли снять. Сегодня пригодились бы.
У костра, да на Хопре – как не поговорить про рыбалку? Здесь ловят рыбу на ракушку. Однажды Шолохов поймал сома на пятнадцать килограммов.
– А вообще-то рыба дилетантов не любит, – заключил Михаил Александрович.
Мы старались больше слушать (журналисты же!), но ничего не получилось. Шолохов незаметно втягивал всех в разговор. Говорить с ним легко, интересно – о чем бы ни шла речь: о мотоцикле и названиях городов, о Мартти Ларин или Сабанееве.
И снова нам пришлось давать подробнейший отчет о своей поездке, о встречах на дорогах. А в вопросах, которые задавал писатель, угадывался его живой интерес к самым различным сторонам жизни. Этой жаждой познания, любовью к человеку наполнен каждый его рабочий день, начинающийся в четыре утра. Запомнили мы и совет Михаила Александровича:
– Если будете писать о поездке, не тяните, пишите по горячим следам.
Хотя и устали мы, но ложиться не хотелось. Тогда Мария Петровна дала команду спать…
Утром следующего дня мы уезжали из гостеприимного шолоховского стана. В дорогу нам вручили малосольные огурцы, колбасу, сушеную рыбу, большой кусок сала.
– Возьмите в дорогу и таганок – пригодится. У нас их два, – предложил Михаил Александрович, не слушая наших возражений.
– Который же из двух? – сдались мы.
– Любой.
– Тогда берем вот этот – с кривой ножкой, – сказал один из нас, – по крайней мере, у него выражена какая-то индивидуальность.
Все смеются.
Перед отъездом мы достали карту, чтобы наметить дальнейший маршрут, и Михаил Александрович вместе с нами обсуждал кратчайший путь на Воронежскую трассу. По его совету решили ехать через станицу Слащевскую.
– А там спросите, – напутствовал нас Михаил Александрович.
Отъехав километра два, мы остановились и «по горячим следам»
восстановили канву разговора. Этот рассказ, в котором с предельной точностью приведены слова писателя, будем надеяться, добавит кое-какие штрихи к портрету Михаила Александровича.
Мы прошли от Вешенской по дорогам России еще не одну тысячу километров, попадали в ливни, ехали холодными ночами. Нас согревали в пути «теплушки» Шолохова и всегда греет тепло его слов, его щедрого и большого сердца.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.