Дир Разговор с Шолоховым
Дир
Разговор с Шолоховым
Михаил Александрович Шолохов гостеприимен: для записи этого разговора он уступает свое место за письменным столом, а сам, посасывая трубку, присаживается на диван. Скупой на разговоры писатель соглашается ответить на вопросы «Известий»:
– Да, я пишу четвертую книгу «Тихого Дона». Осенью думаю закончить вторую книгу «Поднятой целины».
– И тогда?
– Подойдет черед пьесы!
– Это будет пьеса?..
– Сугубо реалистическая! О старых и новых крестьянах, или точнее – об «отцах и детях» крестьянского происхождения. Пьесу эту я начал писать года три назад и отложил ради «Поднятой целины» и до окончания «Тихого Дона».
– Стало быть, «Тихий Дон»?..
– Будет романом в четырех книгах! Четвертая, которая сейчас пишется, будет и последней.
– До каких же рубежей доводите вы в ней своих героев? Писателю вдруг понадобилось набить трубку.
– До каких рубежей? – Тов. Шолохов встает с дивана и подходит к окну. – Вы посмотрите на Дон – какая провесень!
Дон виден из окна. Наш разговор происходит в рабочем кабинете писателя. Этот кабинет – нечто вроде голубятни над просторным голубым домом, что стоит среди белых куреней станицы Вешенской. Здесь, в станице, многократно описанной в «Тихом Доне» под собственным именем, живет писатель. Насупротив его дома – заезжий двор: Дом колхозника. Отсюда до железной дороги больше ста пятидесяти километров. Чтобы получить интервью от писателя, мы прилетели сюда на почтовом самолете.
На Дону – провесень. Река стала непроезжей. У берегов – забереги, во льду – прососы. Весенний день! Вешенские весны не раз описаны Шолоховым. Псевдонимы расшифровываются здесь необычайно легко. И сейчас из рабочего кабинета писателя в окно видна весна в Гремячем логу, та, что описана в «Поднятой целине».
– До каких рубежей? Это вы о Григории Мелехове?
– И о нем, и об Аксинье, и о Пантелее Прокофьевиче, и о Митьке Кошевом, и о Степане…
– Пантелей Прокофьевич в четвертой части романа умирает.
– Его убивают?
– Он умирает своей нестрашной, тихой смертью.
– А Григорий?
Тут скромность писателя оказывает решительное сопротивление любопытству журналиста. Уклончивыми ответами писатель дает понять, что четвертая книга «Тихого Дона» – самая трудная для него: величественную и великолепную эпопею, развернутую в предыдущих книгах, необходимо закончить достойно! В черновиках книга существует, она переделывалась несколько раз, и сейчас писатель снова и снова работает над ее главами. Не приняты писателем и окончательные решения по судьбам героев – Шолохов перебирает варианты. Известно лишь, что Григорий Мелехов остается в живых до последней главы. Ясен и его географический маршрут. Писатель сообщает:
– В конце третьей книги Мелехов командует повстанческой дивизией под станицей Вешенской. Отсюда он будет наступать на север, примерно на Балашов, а потом ему суждено вместе с белыми армиями откатиться до Новороссийска.
– И возвратиться на хутор Татарский?
– Нет! После разгрома белого движения на юге и конца вооруженной борьбы на Дону казак Мелехов попадет в Красную армию и в рядах Первой конной совершит поход на польский фронт.
– А возвратившись, осядет на землю?
– Тоже нет! Он еще побывает в банде. У Мелехова очень индивидуальная судьба, и в нем я никак не пытаюсь олицетворить середняцкое казачество. От белых я его, конечно, оторву, но в большевика превращать не буду. Не большевик он! Из большевиков в четвертой книге выделится М. Кошевой. Я выдвину его с заднего плана и сосредоточу на нем большее внимание. Новых же людей, в том числе и большевиков, вводить в роман необычайно трудно.
– Ну а что случится с Аксиньей?
Писатель улыбается. Буквально в тысячах писем к нему повторялся этот вопрос. И в частности, сегодня т. С-ский, начальник станции Черноярская С.-К. жел. дороги, прислал письмо с оплаченным ответом, в котором официально, на железнодорожном бланке, требует от писателя ответа:
– Товарищ Шолохов! Прошу сообщить, есть ли кто жив из героев «Тихого Дона»; в частности, некоторые утверждают, что жива Аксинья; верно ли это?
– Верно! Аксинья жива и останется живой до последней главы. У нее не будет детей, но не будет и большого женского надрыва.
– Что ожидает других героев?
– Правдивый конец. Вместить такое обилие материала в одной книге, как вы сами понимаете, – трудновато. Этим объясняются и тугие темпы, при которых книга пишется. Давно я сижу над ней. Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил. Нужно кончать роман, который пишется восемь лет.
– Когда же вы его опубликуете?
– Думаю закончить книгу в начале лета.
– И напечатать в журнале?
– И напечатать, минуя журнал.
– Почему, минуя журнал?
– Довольно волочить читателя по страницам ежемесячников! Мне представляется, что в журналах надо печатать короткие произведения – пришла пора расчистить ежемесячники от романов с продолжением в пользу повестей и рассказов. Это ускорит и выход книг из печати – не придется ждать окончания публикации романа в журнале.
Больше о «Тихом Доне» писатель сообщить не может: главы книги перечеркиваются и переписываются – рабочий день Шолохова начинается в семь часов утра и заканчивается поздним вечером.
– Сколько книг будет в «Поднятой целине»?
– Вторая книга будет и последней. Она захватит и 1931 год – период становления колхозов. Фигура середняка, вступающего в колхоз, по-прежнему будет центральной, хотя это и создаст известную ограниченность в развороте событий. Вначале я предполагал показать во второй книге МТС, но потом отказался от этой мысли: МТС в Гремячем Логу не будет! С позиций сегодняшнего дня, когда колхозами пройдена такая огромная историческая дистанция, мне очень хотелось бы провести Гремячий Лог через саботажный период, полнокровней показать районщиков, но к этим темам придется возвратиться уж в новом романе. Вторая книга «Поднятой целины» – это история.
– Как развернется сюжет во второй книге?
– Откровенно говоря, для людей в ней – разворот небольшой. Их бы перенести в 1932 год! Вот когда можно было дать расцвет характеров! А так заранее предвижу, что вторая книга будет скучнее первой.
– Действующие лица остаются прежние?
– Да, тройка во главе с Давыдовым остается, дед Щукарь, надеюсь, не утратит своей веселости, районщики станут умнее и культурнее. Половцев и Тимофей войдут в мелкую бандочку. Хочется мне и во второй книге не все разжевывать, оставить читателю место для размышления, для домыслов. Во второй книге, как и в первой, мне хочется бытописать. Уж больно мудрен и любопытен колхозный быт. И представляется мне, что несколько иронический термин «бытописатель» теперь теряет остроту иронии. Нужно бытописать, и лестно быть бытописателем!
Развивая эту тему, писатель с большим увлечением рисует наброски типа районного работника: Шолохова явно волнует сейчас этот тип, он чувствует себя должником районщиков! Он многократно сравнивает их со средними интеллигентами Запада и восторгается человеческой добротностью, жаждой познаний, мировоззренческой целостностью людей, ведущих за собой районы.
– Писатели, в том числе и я, – говорит он откровенно, – в неоплатном долгу перед этими замечательными людьми, которые изумительно быстро растут, овладевают знаниями и культурой в самом хорошем смысле этого слова.
Лично у Шолохова связи с районщиками самые интимные: писатель, возвратившись из длительной поездки за границу, отчитывается в ней и на пленуме райкома партии, и перед комсомольцами района. Когда в доме у писателя вдруг не оказывается ни перьев, ни чернил – за чернилами и перьями писатель идет в райком. «Поднятую целину» он по главам читал в райкоме вешенскому районному активу: и об этом сейчас вспоминает со счастливой улыбкой:
– Я закончил главу о соцсоревновании. Принес в райком. Прочел. Была у меня неясность: какую норму выработки взять для Кондрата Майданникова? Товарищи обсудили это и посоветовали: загнуть норму надо, чтобы было на что равняться! Я загнул. После мне потом писали из колхозов: «А не много вспахал, соревнуя, Кондрат?» Значит, было на что равняться!
Среди беседы писателю принесли почту – в станицу залетел совершающий рейс по кольцу почтовый самолет и доставил газеты и письма. Московские газеты имели восьмидневную давность. Писатель обрадовался, – в недели распутицы будет еще и не то: до ближайшей железнодорожной станции отсюда ведь 150 километров. Далеко от Москвы живет писатель Шолохов!
– Почему вы живете в станице Вешенской?
– Отсюда не надо ездить в творческие командировки! Лучше работается, когда живешь вблизи материала, по соседству с героями, часто встречаешься с ними, наблюдаешь их неустанно.
– А это недалеко от читателя? Письма от него доходят до вас?
– Исправно.
– И много?
– Порядочно.
– Их нужно считать сотнями, эти письма?
– Это не совсем точно.
– На что же вы ведете счет читательским письмам?
– Пока что на тысячи.
– Что пишет вам читатель?
– Одна деталь: интеллигент пишет писателю меньше, нежели колхозник, рабочий, районщик. Как правило, письма изобилуют творческими советами – читатель бескорыстно заинтересован в том, чтобы помочь писателю сделать его героев лучшими. Много упреков. В частности, во многих письмах меня упрекают за Лушку в «Поднятой целине». Какая-то часть писем-советов не расходится с моими творческими замыслами: читатели подсказывают мне то, что я сам думаю о героях. Умное читательское письмо мне, писателю, приносит больше пользы, чем иные критические статьи…
О критике писатель Шолохов невысокого мнения:
– Критика мне ничего не дала. Мелка она очень, заумна. Люди критикуют то, чего не знают. Критики у нас не ездят даже в творческие командировки и предпочитают, особенно последнее время, писать «научные» труды, чтобы утвердить себя в членах союза писателей. В критике же читателя я ощущаю и взволнованную заинтересованность, и проникновение в творческие замыслы, и боль, и радость – человеческая страстность есть в этой критике!
Невысокого мнения писатель и о тех драматургических переделках «Поднятой целины», которые идут на сценах театров столицы и провинции:
– В кино мне не повезло. «Тихий Дон» – просто плохой фильм. Спектакль «Поднятая целина», поставленный режиссером Симоновым с большой спешкой, – тоже смехоподобный спектакль. Это не «Поднятая целина». Он меня глубоко не удовлетворяет. Да и нельзя из романа делать пьесу. Нужно писать пьесу, чтобы из нее можно было сделать роман.
Среди разговора о сценической судьбе «Поднятой целины» писателю принесли молнию из Москвы – Народный комиссариат обороны СССР хочет знать, когда писатель Шолохов сможет приехать в Москву. У Народного комиссариата обороны писатель Шолохов тоже состоит на вооружении.
Наша беседа закончена. Писатель идет молнировать ответ Наркомату обороны. И мы идем мимо огромного книжного шкафа. На верхней полке его – больше сотни книг в различных переплетах, различных форматов. Но это только две книги – «Тихий Дон» и «Поднятая целина». На полке шкафа собраны переводы их на четырнадцать языков, изданные во всех столицах европейских государств. Многих переводов на полках, впрочем, нет. Сам Шолохов точно не знает, на какие языки переведены его произведения.
На улице мы прощаемся: чтобы запись этого разговора отправить почтой в Москву, нам придется до железной дороги ехать на лошадях четверо суток.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.