Петр Маяцкий Рядом с Шолоховым

Петр Маяцкий

Рядом с Шолоховым

Я не писатель, не литературовед. Но мне посчастливилось работать бок о бок с Михаилом Александровичем Шолоховым без малого тридцать лет. И хочется мне написать о нем, добром наставнике сельских партийных работников, которых он называл районщиками. Кому-кому, а нам на всю жизнь запомнились проникновенные слова, сказанные Михаилом Александровичем Шолоховым на своем 70-летии:

– Мне приятно и радостно видеть всех собравшихся здесь. Приятно и то, что они не только разделят с нами тяготы неурожайного года, но и сегодняшний праздничный стол. Рад видеть здесь представителей сельского хозяйства, прославленных наших тружеников, рабочих наших заводов Вдвойне приятно мне видеть секретарей райкомов нашей Ростовской области. И вы поймете, почему: все-таки из 70 лет я пробыл в партии 45 и 45 лет я постоянно общался с руководителями Вешенского района. Коммунисты района – это близкий и родной мне народ. Вместе с ними я делил радости и тяготы нелегких 40-х годов. Вместе с ними я рос и мужал как коммунист, учился у них и помогал им осваивать богатства нашей отечественной культуры.

Словом, связь кровная и долголетняя. 45 лет – это немалый срок. Сейчас я смотрю на вас, теперь уже секретарей новой формации. Более грамотные, более культурные. Но они остаются той же славной великой когортой партийных работников, которые были в мое время. Я сейчас на положении старослужащего, ушедшего в отставку и спустя годы приехавшего в свою воинскую часть. Вроде новые бойцы, новые командиры, новая техника. Но старое знамя – старое и нерушимое знамя. Такое у меня ощущение – новые секретари, но то же знамя. То же знамя великой партии осеняет нас и сейчас и ведет к новым подвигам, к новым свершениям.

Как читатель я познакомился с М.А. Шолоховым в середине тридцатых годов, когда жил с родителями в селе Кудиновке под слободой Дегтево нынешнего Миллеровского района. Летними ночами мне со сверстниками часто приводилось пасти измученных за день в работе колхозных лошадей. Отправляясь в ночное, каждый захватывал что-нибудь из съестного – краюху зачерствевшего хлеба, несколько сырых картофелин, чтобы испечь их на костре, а я засовывал за пазуху томик только что появившегося в нашей избе-читальне шолоховского романа «Тихий Дон». Читал его с упоением своим товарищам под низким темным небом у ярко пылающего костра на берегу тихо журчащей речки Калитвы.

Помню, как дрогнул мой голос и на глаза навернулись слезы, когда дочитал до того места, где описывалась казнь подтелковцев. Щипало глаза и у ребят не от дыма костра.

– Что же ты замолчал? – сказал кто-то из них.

Проглотив подступивший к горлу комок, справившись с волнением, я произнес предсмертные слова Подтелкова так, как, думалось, сделал это он, – решительно и твердо:

– Глядите, сколько мало осталось, кто желал бы глядеть на нашу смерть. Совесть убивает! Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псюрней, не щадя живота своего, и теперь гибнем от вражьей руки! Но мы вас не клянем!.. Вы – горько обманутые! Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне правда. Лучших сынов тихого Дона поклали вы в ту яму…

Горько пережили тогда мы, пятнадцати-шестнадцатилетние мальчишки, героическую гибель подтелковцев и тут же, у костра, поклялись отдать свои жизни, если потребуется, за правое дело Подтелкова, Кривошлыкова и их боевых друзей, за нашу Советскую Родину.

Когда мы не шли в ночное, Александр Евграфович Шкондин выписывал наряд на чтение «Тихого Дона» в своей бригаде № 2 колхоза «Большевистский путь». Люди собирались в конторе бригадного двора. Если она была занята, шли к нам в дом, несли склянки с дефицитным в то время керосином для коптящей трехлинейной лампы. Набивалось в две комнаты столько, что буквально яблоку негде было упасть. Читали мы поочередно с Георгием Голубовым и Николаем Балдиным. Тишина была такой, что слышно было, как муха пролетит.

Пожилые вспоминали про точно описанное Шолоховым свое житье-бытье. Для нас, молодых, шолоховские книги, без преувеличения, стали путеводными в жизни. Я имею в виду и «Поднятую целину», и его военную прозу – «Науку ненависти», и неоконченный роман «Они сражались за Родину». Ведь моим сверстникам пришлось сражаться за Родину, познать «науку ненависти» в тяжелые годы Великой Отечественной войны. А до того и после – строить, укреплять колхозы, совхозы. Многие из них стали прославленными механизаторами, полеводами, животноводами. Есть среди них и инженеры, агрономы, зоотехники, несмотря на почтенный возраст, многие работают и поныне в сельском хозяйстве. Немало таких, кто возглавлял и возглавляет колхозы и совхозы, став достойными преемниками незабываемого шолоховского двадцатипятитысячника Семена Давыдова.

Рано начался и мой собственный труд на селе. Прервался он призывом на действительную службу, потом войной. Служил на Черноморском флоте, на эскадренном миноносце «Бодрый». Участвовал в защите Одессы, Севастополя. Был направлен в армейскую разведку. Фронтовые версты оказались длинными. Заполярье. 4-й Украинский. После него 2-й Дальневосточный. И так до мая 1947 года.

Вернувшись на «гражданку», с год работал в аппарате Мальчевского районного Совета. В следующем послали на учебу в Ростовскую высшую партийную школу. Параллельно окончил пединститут. В 1950 году был направлен на работу в Мальчевский РК ВКП(б). В 1956 году был избран первым секретарем Боковского РК КПСС. В это время и состоялось мое личное знакомство с Михаилом Александровичем Шолоховым. А было это так.

В Вешенской организовали общественный просмотр только что отснятых двух серий фильма «Тихий Дон». На него пригласили преподавателей русского языка и литературы, участников гражданской войны, руководителей хозяйств и первых секретарей райкомов партии четырех районов: самого Вешенского, Верхнедонского, Мигулинского и нашего Боковского. Просмотр проходил в тесноватом старом здании кинотеатра. Вел его режиссер-постановщик фильма Сергей Герасимов. С ним приехали ведущие артисты П. Глебов, Э. Быстрицкая, 3. Кириенко и С. Бондарчук. С. Бондарчук никакого отношения к фильму Герасимова не имел и присоединился к его группе, чтобы встретиться с Шолоховым и получить от него добро на экранизацию «Судьбы человека».

После просмотра каждой серии шло ее активное обсуждение. Выступали все желающие. И, надо сказать, недостатка в них не было. Фильм приняли тепло. Замечания были доброжелательными. И все-таки Сергей Герасимов заметно волновался. Может, причиной тому было присутствие Шолохова, на которого он все время поглядывал вопрошающе. А Шолохов молчал.

– Спасибо вам, дорогие казаки и казачки, за добрые слова, за хорошие пожелания в наш адрес, – сказал Герасимов. – Мы постараемся все ваши замечания использовать в своей работе и сделать кинофильм «Тихий Дон» таким, чтобы он понравился нашим зрителям так, как нравится роман Михаила Александровича Шолохова «Тихий Дон».

Михаил Александрович, слушая одобрения фильма, улыбался. Улыбнулся он и последним словам Герасимова. Вежливо поблагодарив всех за активное обсуждение фильма, за внимание к его творчеству и особенно к роману «Тихий Дон», Шолохов тем не менее сказал неожиданное:

– Я, товарищи, не весьма рад просмотренным двум сериям кинофильма. И поймите, дорогие друзья, меня правильно. Я хочу, чтобы читатели читали роман «Тихий Дон» и смотрели кинофильмы, а не так, как получилось с романом Дмитрия Фурманова «Чапаев». Братья Васильевы поставили кинофильм настолько удачно и хорошо, что только смотрят фильм, а роман никто не читает и многие уже забыли, кто автор этого замечательного романа.

В перерыве ко мне подошел вешенский секретарь райкома партии Василий Сетраков.

– Ты, Петро, не уезжай домой после окончания обсуждения, – сказал он. – Михаил Александрович приглашает на ужин в столовую. Там будут все секретари райкомов партии, Герасимов с артистами, Сергей Бондарчук. От вашей делегации, кроме тебя, должны быть директор Каргинского совхоза Бабанский и директор Грачевской МТС Ярославский. Понял?

– А что положено от нас? – спросил я.

Сетраков замялся:

– Особо ничего. Ужин я предложил оплатить в складчину секретарям райкомов. Как считаешь?

Я внес названную сумму и пошел в президиум.

– Ты куришь? – спросил меня Шолохов, сидевший рядом со мной.

– Да, Михаил Александрович, – ответил я.

– Тогда пойдем перекурим.

Зашли мы в небольшой кабинет. Я спросил первое пришедшее в голову:

– Вам нравится, Михаил Александрович, как проходит обсуждение фильмов?

Шолохов, откровенно оглядев меня, сказал с задоринкой:

– Обсуждение идет хорошо. Чего-чего, а обсуждать мы научились, хлебом не корми.

Помолчали. Шолохов продолжал изучающе смотреть на меня. Погладил усы и как обухом по голове:

– Слушай, разведчик. Неужели ты думаешь, что у меня не на что угостить вас? Как ты клюнул на складчину? Как вы могли решить такое за моей спиной?

Я был ошарашен, даже лоб вспотел. Но, показалось, ответ нашел подходящий:

– Мы здесь на положении гостей, Михаил Александрович, и должны выполнять решения хозяина, уважать его.

– Ну что ж, считай, все мы и решили, – положил Шолохов руку мне на плечо. – Передай секретарям, пусть заберут свои паи и не опаздывают на ужин.

Мне было неловко. Так же почувствовали себя секретари, когда я рассказал им о разговоре с Шолоховым. А хозяин – Василий Алексеевич Сетраков – запричитал:

– Ну, держись, Васька, достанется тебе!

За ужином разговором владели артисты. Они вспоминали, как готовили и исполняли свои роли. Шолохов внимательно слушал. Где-то минут через сорок поднялся и сказал:

– Вы меня извините, товарищи. Благодарю организаторов за ужин. Не огорчайтесь. Я вас покидаю, – и обратился к Сетракову: – Василий Алексеевич, уделите больше внимания женщинам. Смотрите, они больно много говорят о своей тяжелой работе на съемках и почти ничего не едят.

Спустя полчаса как уехал Шолохов в столовой появился шофер Николай Володин – видный, улыбчивый казак. Пробравшись ко мне, сказал тихо:

– Вы меня извините. Я приехал за вами и директором Каргинского совхоза Константином Дмитриевичем Бабанским. Вас ждет у себя дома Михаил Александрович Шолохов.

Бабанский был мужем единственной родственницы Шолохова – его двоюродной сестры. А зачем ему понадобился я?

Расстояние до дома Шолохова было небольшим. Но ехали, показалось мне, долго. Дорога была – сплошные ухабы и песок. Вешенская в пятидесятые годы, кто помнит, была похожа на ту, о которой писалось в «Тихом Доне»: «…вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица».

В гуще жилых куреней, жавшихся друг к другу на высоком берегу Дона, белел шолоховский дом. К воротам и калитке его забора вела узкая улочка. Я смотрел вокруг во все глаза, наслушавшись россказней о помещичьей пышности шолоховской усадьбы с большой конюшней для нескольких пар выездных лошадей и… аэродромом!

Ничего этого, конечно, не было. Двор как двор, хорошо ухоженный. Слева от дорожки к дому между деревьями зеленели грядки огорода. Справа в хозяйских постройках смачно жевала жвачку корова и кудахтали куры. Чуть дальше был сад, где теперь могила М.А. Шолохова. За садом гараж для автомашины…

К дому я прошел с бьющимся от волнения сердцем. Вошел в дом, как в храм мировой культуры. Но убранство его было предельно простым, ничего лишнего, кроме самого необходимого.

Все, что происходило в этот день, мне запомнилось удивительно ярко, до мельчайших подробностей. Ведь с этой встречи в доме началось мое долгое знакомство с Михаилом Александровичем Шолоховым, переросшее в большую дружбу на долгие годы, до последних минут его жизни.

Запомнил, как вошли мы с Константином Дмитриевичем Бабанским в боковую дверь. Поднялись по ступенькам коридорчика и оказались в небольшой прихожей. Прямо, справа и слева ее были двери. Позже я узнал: прямо была гостиная, справа – столовая, слева – кабинет Шолохова. Из стены прихожей торчали вделанные в нее деревянные крючки вешалки. Чуть поодаль висело зеркало, перед которым стояли круглый столик и два обыкновенных стула. Только причесались мы у зеркала, как услышали:

– Ну, здорово, мои милые боковчане. Рад вас видеть у себя, да тем более Нюра обещала угостить хорошей вечерей. Костя знает, она у нас на это способна.

Константин Дмитриевич кивнул. Нюра – Анна Антоновна – милая, добрая женщина, помогала Марии Петровне, жене Шолохова, нянчить детей. С тех пор так привязалась к шолоховской семье и так полюбилась ей, что стала в доме как своя.

Михаил Александрович легонько подтолкнул нас в столовую – комнату с двумя окнами, за которыми открывался вид на Дон. У стены стоял видавший виды дерматиновый диван, посредине – прямоугольный стол, накрытый гладко-белой скатертью, с четырьмя стульями по бокам и одному по торцам. Усадив меня справа, Бабанского слева от себя, Михаил Александрович стал расспрашивать его о жене, своей сестре:

– Как Мария? Как ее здоровье? Я наслышан, что у нее не все в порядке с глазами.

Константин Дмитриевич подтвердил, что у нее стало очень плохим зрение. Врачи никак не могут поставить диагноз, а она переживает, нервничает.

Михаил Александрович, слушая внимательно Бабанского, раскуривал – она почему-то все время гасла – трубку. Бабанскому он сказал:

– Вот это называется казаки. Два таких мужика, и довели до такого состояния женщину. Почему ты раньше ничего не говорил, молчал? Я знаю, ты тоже заполошный в работе, как я. Но работа работою, а Марию надо лечить, и если тебе некогда, то за это возьмусь я. Ты, наверно, возражать не будешь?

Константин Дмитриевич почувствовал себя виноватым.

– Ну, дорогой мой зятек Костя, мы и договорились, – закончил Михаил Александрович, раскурив наконец трубку.

Анна Антоновна принесла большую сковороду с приготовленной по-казачьи яичницей с мелкой рыбешкой. Поставила на стол бутылку коньяку, три маленькие рюмочки и не к казачьему столу маленькие блюдечки с мелко нарезанными ломтиками лимона, посыпанными сахаром. Михаил Александрович проводил ее смеющимися глазами:

– Она у нас запоминающая. Однажды по приезде из Москвы я рассказал, как поприсутствовал случайно на заседании парткомиссии. Слушали двух товарищей. Изрядно выпив, они что-то натворили. «А что вы пили?» – спросил председательствующий. «Коньяк», – сказал один. «Коньяк? А закусывали небось рыбой?» – «Селедкой», – ответил второй. «Понятно, – сказали им. – За то, что вы выпили лишнее и не знали, что коньяк закусывают лимоном с сахаром, выносим вам по строгому выговору». С тех пор Нюра, как видите, обязательно приносит к коньяку каждому блюдечко с лимоном, чтобы ни я, ни вы не попали на парткомиссию, – рассмеялся Шолохов.

В тот вечер Михаил Александрович часто шутил. Впоследствии я понял, что он это делал для того, чтобы снять замеченную у собеседника напряженность, скованность. Ушла она и от меня, позволив не только свободно разговаривать, но и рассмотреть гостеприимного хозяина дома: невысокого, но плотного, крепкого, с большим выпуклым лбом, с веточками вен на висках, с хитроватым прищуром цепких, зорких глаз. Несколько раз ловил я на себе их изучающий взгляд: каков ты, мол, секретарь, что из себя представляешь? Мне он сказал, что рад был встретиться и ближе познакомиться.

– Наслышан о тебе, Петр Иванович. Так держать, как говорят у вас на флоте!

Я поблагодарил. Немногим позже услышал от него грустноватые размышления. Многих видел я секретарей райкомов, говорил Шолохов. Видел и хороших, видел и плохих. Чего не хватает подчас у наших районных партийных вожаков, так это чувства меры по отношению к людям. Откуда только и берутся неуважительность, высокомерие, чванство, всепозволительность. У таких горе-вожаков только одно – давай план. Но какова судьба тех, кто денно и нощно вкалывает сполна, – его это не касается. На свете много всяких зловредных бактерий, но самый страшный вирус – это вирус высокомерия, безразличия к судьбе трудового человека.

– Вот ты, Петро, – обратился ко мне Михаил Александрович, – с чего начинаешь свою встречу, когда приезжаешь на ферму к дояркам или на ток, где готовят зерно, а там в основном тоже женщины? Небось и здравствуй не скажешь, а сразу понес: то не так, это не туды и так далее.

– Нет, не так, – сказал я.

– А как? – допытывался Шолохов.

– Если я приезжаю на ферму или на ток, то всегда говорю: «Здравствуйте».

– Вот и не весьма правильно, – усмехнулся Шолохов. – Нужно сказать: «Здорове дневали» или «Здорово ночевали». Так принято у казаков. Таков обычай…

После кофе хозяин пригласил нас в свой рабочий кабинет. Обстановка его была так же неприхотлива, как во всех комнатах. Обращали на себя внимание забитый книгами шкаф и двухтумбовый стол, заваленный бандеролями и письмами. Писем приходило более ста в день как к писателю и депутату Верховного Совета СССР. Одно из писем, помню, его огорчило. Читатель «Судьбы человека» из Ленинграда написал, что в эпизоде расстрела эсэсовцами четырех военнопленных – одного еврея и четырех русских, похожих на евреев, – автор проявил антисемитизм.

– Вот видите, какая штука, – говорил Шолохов. – Обиделся товарищ. А за что?..

– Вы ему ответили? – спросил я.

– Написал в ответе, что ни одно из своих произведений никогда никому не посвящал. А именно рассказ «Судьба человека» посвятил большому моему помощнику в нелегком творческом труде заведующей Ленинской библиотекой товарищу Левицкой Евгении Григорьевне, члену партии с 1903 года, по национальности еврейке.

Шолохов принялся перебирать другие письма. Я взглянул на настенные часы и переглянулся с Бабанским. Пора было гостям и честь знать.

– Миша, – сказал Константин Дмитриевич, – спасибо тебе за все. Нам пора отбывать, тебе отдыхать. Разреши, мы уедем.

Шолохов ответил не сразу, увлекшись письмами. Подняв голову, сказал, что был рад разделить с нами вечер. Попросил Бабанского передать сердечный привет Марии. Спросил, как зовут мою жену. Улыбнулся, услышав, что тоже Марией. Проводил он нас до дверей. Пожимая руки, спохватился:

– Стойте. Я ведь Петру приготовил подарок и чуть было не забыл. Побудьте здесь, я мигом принесу.

Вернулся он с четырехтомником «Тихого Дона». На титульном листе первого тома было написано: «Дорогому Петру Маяцкому с отцовской любовью. М. Шолохов». Я человек не сентиментальный. Но этот подарок меня растрогал чуть не до слез.

Возвращаясь домой, думал, будет ли еще когда у меня встреча с Михаилом Александровичем. Не знал, что счастливая судьба готовит их множество, что сведет она нас надолго и накрепко. Произойдет это, когда изберут меня первым секретарем Вешенского райкома партии.

У М.А. Шолохова было много общественных и почетных должностей. Но превыше всего, по-моему, ценил он доверие своих рядовых земляков и вешенских коммунистов. Они постоянно избирали его депутатом своего районного Совета и членом райкома партии. Этим пользовался я, постоянно обращаясь к нему за советами по партийной и хозяйственной работе в районе. Впрочем, он и сам просил держать его в курсе всех дел. А дел было – не вспомнить всех, не перечесть. Расскажу только о некоторых.

По моей настоятельной просьбе выступил М.А. Шолохов на районной партийной конференции. Положение в районе, знал он, было сложным. Колхозы и совхозы были экономически слабыми. Из-за недостатка кормов снижалась продуктивность животноводства. Шолохов призвал решительно перестроить экономику района. Начал свое выступление с присущим ему юмором. Хотел сказать несколько «теплых» и «ласковых» слов руководителям хозяйств. Но тут же заговорил напористо, остро:

– Косный вы народ, товарищи руководители! Многие из вас живут одним днем, не заглядывают в будущее, не планируют свое хозяйство в соответствии с задачами этого будущего. Привыкли работать по старинке: посеять пшеничку, кое-как перезимовать скот и не думать о развитии других доходных отраслей. Но ведь единым хлебом сыт не будешь. Не то время. Мне подчас бывает так неудобно перед гостями, которые приезжают со всего мира. Чтобы угостить их, мы находим что-нибудь. А вот показать наши фермы, колхозы, совхозы пока не можем. Везем или в Зерноградский, или в Сальский район.

Привел Шолохов давнюю пословицу – «Не красна изба углами, а красна пирогами» – и тут же вспомнил, как на заре коллективизации рачительно хозяйствовал в хуторе Лебяжьем двадцатипятитысячник Андрей Плоткин. Он не только хлеб сеял, сажал бахчи, разводил гусей, уток. Получаемую продукцию возили в город, продавали и получали от этого немалые доходы.

– А вот другой пример, – продолжал Шолохов. – В Ващаевском колхозе председательствовал одно время Степан Климаныч Мельников. Помню, советовал я ему: разведи, Климаныч, индеек, у тебя же степной колхоз. Так он отмахнулся пренебрежительно. Будь они прокляты, сказал. Индюшки страшно капризные и к тому же змей глотают. Но я ему в ответ: так ведь наши жены тоже иногда капризными бывают. Но мы же их не бросаем! Нельзя, товарищи, по личным капризам пренебрегать доходными отраслями хозяйства. Приедете домой, соберите стариков. Они вам подскажут, что разводить и как разводить, за что надо взяться в первую очередь. При составлении перспективного плана обязательно надо учесть все доходные статьи, чтобы полновеснее был трудодень колхозников, зажиточнее и культурнее становилась их жизнь. Чтобы уже на следующей партийной конференции мы не были бы бедными родственниками, а равноправными среди лучших в Ростовской области.

Добрые советы Шолохова вызвали раздумья руководителей района, хозяйств, специалистов и главное – рабочих совхозов и колхозников. Взвесив все, мы уяснили, что кроме организационных вопросов, которые необходимо было решать в районе по кадрам, дисциплине, по отношению к своим обязанностям многих специалистов, потребуются немалые капитальные вложения со стороны государства. Без этого становление хозяйств на крепкую основу будет идти очень долго, а по некоторым позициям мы вообще ничего не достигнем.

Посоветовавшись с Михаилом Александровичем, собрав все документы и получив разрешение обкома партии, отправился я в Москву и довольно быстро попал в Совет Министров республики. «Пробивной ты, Петро», – хвалили одни. Другие говорили, что мне повезло. Но дело было, видно, в другом. Многие двери открывались перед именем Шолохова. Подтверждением тому был такой случай.

Неподалеку от хутора Калининского начали строить у нас телевизионный ретранслятор. Михаил Александрович постоянно интересовался, как идут дела на этой стройке. Завершить ее намечали к 50-летию Советской власти. Но в ходе строительства, как это, к сожалению, часто бывает, возникли серьезные затруднения. Николаевский судостроительный завод перестал поставлять цельнометаллические секции для телевизионной вышки, что грозило затянуть стройку на два-три года. Узнав об этом, Шолохов пригласил меня к себе и сказал:

– Поезжай-ка ты, Петро, сам в Николаев и поговори от моего имени с рабочими. Может, они согласятся поработать во внеурочное время. Думаю, николаевцы должны уважить нашим казакам и казачкам.

Через два дня я был в Николаеве, побеседовал в парткоме завода, встретился с рабочими-литейщиками. Николаевцы с большим пониманием отнеслись к нашей просьбе, пообещали в течение месяца отработать по три часа во внеурочное время, чтобы выполнить наш заказ. И слово свое сдержали. За месяц до юбилея Советской власти в домах наших верхнедонцев загорелись голубые экраны телевизоров…

В Совмине РСФСР я говорил, что приехал по инициативе райкома партии и личной просьбе Шолохова, и тотчас начинал отвечать на вопросы о Михаиле Александровиче, его здоровье. Все наши просьбы были выслушаны внимательно. Буквально через три дня в нашем райкоме раздался звонок. Из Москвы сообщили, что к нам выезжает группа работников из Госплана РСФСР, Сельхозтехники, из Министерства просвещения, бытового обслуживания, торговли и других, чтобы на месте изучить положение дел и внести предложения Совету Министров.

Ответственные работники из Москвы более двух недель добросовестно изучали все наши беды. А затем попросили провести в их присутствии расширенное заседание бюро райкома с участием руководителей ведущих хозяйств, местных ведомств. На бюро присутствовали М.А. Шолохов и первый секретарь Ростовского обкома партии М.С. Соломенцев.

Доклад представителя Госплана РСФСР вызвал множество вопросов. Досталось нам в нем крепко на орехи, но и было немало подсказано полезного для поднятия экономики хозяйств. Но Шолохова доклад не удовлетворил.

– Я думаю, – сказал он, – что выражу мнение всех, если поблагодарю товарищей из Совета Министров республики за внимание, которое они проявили к нашим хозяйствам и подсказали очень дельные предложения, как нам самим улучшить работу. Но мне сдается и другое. Ни основной докладчик, ни другие товарищи из Москвы пока не сказали свое слово, а какая же будет оказана помощь хозяйствам района со стороны министерства и других центральных ведомств. Думаю, всем понятно, товарищи, что из малого слагается всегда большое. Из отдельных зерен – большой урожай, из отдельного камня, положенного под фундамент, воздвигается огромное здание. Так и от вас – ваша самая маленькая помощь даст хорошие плоды.

Лед тронулся. Республика помогла хозяйствам долгосрочными ссудами, выделила средства на строительство производственных и культурно-бытовых помещений, на приобретение новейших сельскохозяйственных машин. Подтянулись и мы. Больше стали внедрять в производство достижений науки и передового опыта, что помогло хозяйствам повысить урожайность сельскохозяйственных культур, увеличить производство и заготовки животноводческих продуктов. Окрылены были труженики. За достигнутые ими успехи сотни передовиков были награждены орденами и медалями. За небольшое время окупилась помощь, оказанная району Советом Министров.

Радовались мы. И Михаил Александрович вроде разделял с нами радость. А на одном из партийных активов озадачил: поднял вопрос о необходимости развития в районе мясного скотоводства, так чтобы в дальнейшем перевести эту отрасль на промышленную основу. Мы обсудили этот вопрос на бюро райкома и столкнулись с немалыми трудностями. Заниматься мясным скотоводством без хорошо поставленной племенной работы было немыслимо. Для этого надо было создать племенное ядро в районе. Об этом мы и сказали Шолохову.

– Вы только начните, а я вам помогу, – пообещал он.

Хотелось еще поговорить с ним, но Михаил Александрович уехал в Казахстан.

Исподволь мы стали готовить помещения, корма, подбирать техников-осеменаторов. Знали, что на ветер Шолохов слов не бросает. Вернется, спросит, что делаем. Покоя не давал нерешенный вопрос о племенном ядре.

Однажды в полночь у меня в доме раздался резкий телефонный звонок. Звонила междугородка – Шолохов из Казахстана.

– Договорился я, Петро, – говорил он хрипловатым голосом, – с казахскими товарищами насчет ста бычков-производителей мясной породы и шестисот голов эдельбаевских овец. Вагонов, сам знаешь, нет. Организуй самовывоз. Шли представителя с колонной машин. Что касается размещения – решайте сами.

– Благодарим, Михаил Александрович, за хлопоты и заботу, – ответил я. – Овец разместим в совхозе «Кружилинский». Там овцой занимаются давно, знают в этом деле толк. Быков-производите-лей сосредоточим на Базковской семенной станции, часть уйдет по хозяйствам.

– Добро, – послышалось в трубке. – Кто будет ехать за старшего, пусть сначала заедет в Министерство сельского хозяйства республики. Там товарищи в курсе дела. Действуй, комиссар!

Колонна была отправлена буквально в суточный срок. Старшим назначили И.А. Булавина. (Он в то время был директором кружилинского совхоза. После разделения Вешенского района, моего ухода в Боковскую возглавлял Вешенскую партийную организацию. Сейчас директор Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова.) В общем итоге мы достигли цели, которую поставил перед нами Шолохов на партийном активе.

Михаил Александрович умел заражать, втягивать в интересное дело не только руководителей, но и простых тружеников, будить у них здоровое честолюбие. Он пристально следил за профессиональным и духовным ростом своих земляков, помогал им находить главное в повседневном труде, учил дерзать в достижении новых рубежей. Это проявилось при присуждении ему почетного звания – лауреата Ленинской премии за роман «Поднятая целина».

Весть об этом принесло радио погожим апрельским днем. Первым пришел поздравить М.А. Шолохова его первый учитель Т.Т. Мрыхин вместе со школьниками. Потом двери дома уже не закрывались. В Вешенскую поспешали многие с окрестных станиц и хуторов. Всех собрали на митинг в районном Доме культуры, Дворца культуры еще не было.

И вот что сказал Шолохов, обращаясь к своим землякам:

– В числе удостоенных Ленинской премии есть не только писатели и поэты, но и люди труда. Вот я и думаю: в Ростовской области Ленинскую премию я получил один. А почему бы и вам, труженикам Вешенского района, с азартом не включиться в соревнование и тоже попытаться получить Ленинскую премию. Почему бы, скажем, какой-нибудь свинарке не попытаться вырастить годовалых поросят этак центнера на три весом каждого и тоже получить за это премию? Дерзать надо, товарищи! Дерзайте…

Этот призыв писателя, опубликованный в районной газете, взволновал свинарку из хутора Кружилинского Хритинью Алексеевну Бокову. Она самозабвенно работала на ферме, что называется до седьмого пота. Вскоре ферма в соревновании животноводов района заняла первое место. Ровно через год на ней было получено 1125 голов поросят. По тому времени это было рекордное количество приплода, Хритинья Алексеевна не только сохранила всех до единого поросят, но и передала в группу доращивания каждого в пудовом весе.

Х.А. Боковой присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Мне особенно хорошо была известна депутатская деятельность М.А. Шолохова. На моих глазах его усилиями много было сделано по благоустройству станиц и хуторов Верхнего Дона. Взять, для примера, станицу Каргинскую. В ней начинался творческий путь писателя, и он никогда не забывал об этом. В один из приездов он услышал:

– Михаил Александрович, школу бы нам новую, не хватает мест ребятишкам в той, в которой вы сами учились.

– А вы обращались по этому поводу в облисполком?

– Мы обращаемся к вам, как к нашему депутату.

– Ну, за мной дело не станет. Только один я школу не построю.

– А вы помогите как депутат.

В мае 1960 года пришла телеграмма: «Рад сообщить дорогим станичникам, что строительство школы в Каргинской начнется в этом году. Полученная мною Ленинская премия передана на строительство новой школы взамен той, в которой когда-то давно учился грамоте. Крепко обнимаю дорогих каргинцев. Ваш Михаил Шолохов».

Получив телеграмму, каргинцы попросили Михаила Александровича приехать к ним. Встречу устроили возле его родной школы, где собрались друзья юности, соученики Шолохова и нынешние школьники. Десятиклассник Петр Лиховидов преподнес дорогому гостю хлеб-соль, ученицы Нина Соболева и Надя Баркина – букеты полевых цветов. Услышал Михаил Александрович много теплых, сердечных слов и, растроганный, поднялся на крыльцо старой школы.

– Дорогие станичники, друзья! – говорил он взволнованно. – Благодарю вас за теплые слова и пожелания. Много я исходил по дорогам войны, много ездил по разным странам, но никогда не забывал вас, земляки, всегда помнил о наших родных краях.

То, что полученную мною Ленинскую премию я целиком отдаю на строительство новой школы в станице Каргинской, – не такое уж большое событие. Первую премию я отдал на оборону страны в годы Великой Отечественной войны, а теперь, когда каргинцы обратились с просьбой помочь им в строительстве средней школы, мне радостно было пойти на это дело. Это мне подсказала моя партийная совесть. Сердечно благодарю вас за приглашение в станицу Каргинскую, которая была близка моему сердцу… Еще раз хочу сказать вам, дорогие станичники, что я не забываю вас, что вспоминаю, как поется в старинной песне, «о юных днях в краю родном, где я любил, где отчий дом»…

Когда через два года школа была построена и на торжествах по этому случаю Шолохова стали шумно благодарить, он ответил шуткой:

– Я вам дал только пуговицу, а костюм к ней Советская власть пришила.

А сколько было сделано им, народным избранником, в Вешках! Дворец культуры, кинотеатр, гостиница, магазины, санаторий… Ушли под асфальт сыпучие пески на улицах. Как и в Каргинской, получили юные вешенцы новую школу. Наверняка ее старшеклассникам позавидовал бы секретарь Гремяченской партячейки, услышав, как они говорят на трудно дававшемся ему английском.

Много сил и энергии было отдано Шолоховым, чтобы «вышибить» средства на строительство асфальтированной дороги от Вешек до Миллерова, где находится железнодорожный узел. Эта дорога прошла через Кашарский, Боковский районы и через более чем десять хозяйств. При жизни Шолохова закладывался построенный недавно мост через Дон, о котором вешенцы мечтали десятилетиями. Многое, очень многое напоминает в Вешках о Шолохове: благоустроенная набережная, стадион… Всего не перечислишь.

Однажды мои друзья-районщики спросили:

– А скажи, Петро, только честно, трудно тебе бывает с дедом? Всегда ли вы ладите? Говорят, он пообещал давить на тебя.

– Всеми своими пятью пудами, – рассмеялся я и рассказал, когда и при каких обстоятельствах пообещал это дед, как иногда называли мы между собой Шолохова.

Сейчас много говорят о перестройке, человеческом факторе. А я с вешенцами много лет назад слышал об этом от Шолохова, разве что только говорил он другими словами. И тот памятный пленум райкома партии, о котором я рассказал районщикам, мог бы прозвучать как сегодняшний. Он был посвящен нашим нарушениям трудовой и государственной дисциплины, борьбе с рвачами, хапугами, пьяницами.

– Было бы хорошо, – сказал я Шолохову, – если бы на нем выступили вы.

Михаил Александрович не стал отговариваться, только попросил:

– Ты, Петро Иванович, подготовь факты, назови нарушителей, остальное за мной.

В день пленума по договоренности я зашел за Шолоховым, и мы направились в Дом культуры. Зал его был переполнен. Появление Михаила Александровича было встречено бурными аплодисментами. Ладони у вешенских казаков-хлеборобов широкие, поэтому хлопки были оглушительными. Под усами Шолохова появилась легкая улыбка. Он всегда прикрывал ею свою неловкость при проявлении к нему бурных чувств. Я хорошо помню, как на открытии памятника Семену Михайловичу Буденному в Ростове он спросил у его автора Вучетича, как он относится к шумному вниманию к себе. Вучетич неопределенно пожал плечами. Михаил Александрович обронил:

– А я терплю с трудом.

Выступил Михаил Александрович в прениях на пленуме четвертым. Когда я объявил о предоставлении ему слова, зал снова взорвался аплодисментами, в которых утонуло сказанное Шолоховым:

– Чему вы радуетесь, казаки и казачки? Я вам приятного мало скажу.

Аплодисменты стихли, когда Михаил Александрович взял в руки небольшой листок.

– Веселого я вам мало скажу, – повторил он. – Раньше в больницах не история болезни была, а так называемый «скорбный листок», куда записывались всякие симптомы заболевшего человека. Вот я и пришел на пленум, запасшись таким скорбным листком. Тут много говорилось о достижениях наших, о количестве ударников коммунистического труда, о том, что имеем положительного. Но много и отрицательного за последние годы появилось в жизни нашей парторганизации. И, по-моему, это в равной степени не только меня, руководство райкома, но и всех вас должно тревожить и волновать.

Прямое обращение к аудитории было характерным для Шолохова. Он не терпел общих фраз, требовал в выступлениях конкретности.

– Партийная организация у нас здоровая, – оглядел Шолохов зал, – трудолюбивая. Но, как говорят, в семье не без урода. А нельзя ли более серьезно взяться за дело в свете последних решений Центрального Комитета партии, который принимает суровые меры по оздоровлению нашего быта, в области идеологии, по воспитанию молодежи, по борьбе со всеми отрицательными явлениями, которые отравляют нашу жизнь, нашу действительность? – И обратился к примерам: – Смотрите, что у нас есть в районе… Это не мной сочинено. Являясь длительное время председателем колхоза имени XXI партсъезда, товарищ Тымчик зазнался, стал высокомерно относиться к колхозникам, собрал вокруг себя пьяниц и подхалимов, организовывал групповые пьянки, потворствовал расхитителям, всячески оберегая их от справедливого наказания. Сам в пьяном виде разбил колхозную машину. Ну, как говорится, дальше ехать некуда и на этой машине никуда не поедешь, – прокомментировал Шолохов.

Продолжая выступление, от предъявил принципиальный спрос к руководителям хозяйств, отделений, бригад. Не только критиковал, но и беспощадно высмеивал некоторых за корысть, мелкодушие, двуличие. Вот что он сказал о механике совхоза «Грачевский» Абакумове:

– Абакумов Алексей Федорович издевательски относится к общественной работе… На самом деле издевательски. А почему, дальше видно будет. Формально выполняя обязанности механика, не проявляет заботы о народном добре. Но дома, в своем личном хозяйстве, как бы перелицовывается, преображается. Становится скупым и бережливым хозяином с повадками прибрать все к своим рукам. Имея хороший дом, Абакумов занялся строительством второго. А на чертей он ему нужен? – гневно спросил Шолохов и рассказал, как этот же механик украл двигатель от новой совхозной доильной установки и приспособил его для распиловки леса. Какой он развел у себя огромный сад, пасеку, как откармливал двух свиней на краденых совхозных кормах. Молодая, здоровая, бездетная жена его в совхозе не работает. А когда же ей работать за своим хозяйством? – снова прозвучал вопрос. Далее Михаил Александрович сказал: – Иные работники всю душу и трудолюбие вкладывают в личное хозяйство, на производстве же отбывают день до вечера. Да еще бахвалятся, что умеют жить. Дорого обходится государству такой образ жизни, а также халатность и безответственность отдельных работников.

Досталось по первое число землякам от Шолохова за самогоноварение, недостойное поведение в общественных местах и быту. Вызвал в зале смех такой эпизод:

– Члены КПСС Ушаков и Григорьев из колхоза имени Шолохова ходили славить Христа. А запив, два дня пьянствовали. Вот я не знаю, – говорил Михаил Александрович, – Христа они прославили или нет, а меня прославили. Так сказать, довесили к моей славе. Вот только благодарить их за это я не хочу.

Много, очень много справедливо горького высказал на этом пленуме М.А. Шолохов.

– Была у казаков такая поговорка: на что казак сядет, то к нему и прилипает. Может, в прошлом это было. Но сейчас, мне думается, надо вот что сделать. Если у некоторых любителей чужого добра, в частности государственного, такое уж клейкое место, каким он садится, то надо попробовать эту клейковину скипидаром смывать, а потом еще и наждачной бумагой протереть. Да так, чтобы до кровицы, до болячки.

Обычно светлые, глаза Михаила Александровича темнели, когда он говорил о мошенниках, лихоимцах, которым ничего не стоит перепутать свой карман с государственным. Упрекнув коммунистов в либерализме, в том, что они сами, бывает, «идут не туда», Шолохов взглянул на меня и сказал:

– Я вам твердо обещаю, что на Петра Ивановича Маяцкого я буду давить всем моим весом, всеми пятью пудами, чтобы он с вас и стружку снимал, и пенку снимал, и чтобы вы почувствовали, что есть руководство в Вешенском районе. Не либералы сидят, которые все прощают, еще норовят платочком носовым слезы вытирать хапугам, растратчикам, пьяницам и всякой остальной сволочи. Давайте с этим общим злом бороться по-настоящему.

После Шолохова все выступали на редкость хорошо. Никаких самоотчетов, по-деловому, остро, с критикой и самокритикой. Михаил Александрович слушал с интересом, делал пометки в блокноте, наклонился ко мне:

– Я, кажется, выполнил поставленную тобой задачу, дал тон пленуму. Теперь ты меня отпусти. Надо и самому, и хозяйке помочь подготовиться к завтрашней встрече гостей. Не наши, зарубежные приезжают.

– Я не против, но сам не могу. К пленуму надо обращаться. Товарищи! – поднялся я. – Тут от члена пленума райкома…

– Погоди, сам скажу, – остановил меня Михаил Александрович. – Просьба есть, товарищи казаки. Мы должны завтра с Марией Петровной принять с утра иностранных гостей. Дело дипломатичное. Порядок во всем надо навести. Хозяйке одной не управиться, помочь надо. Чтобы не было так: говорим о равноправии женщин, а сами дома ни за холодную воду.

– Отпустим Михаила Александровича? – спросил я.

– Уважим, – подняли руки присутствующие и проводили Шолохова аплодисментами.

Поздним вечером в моем кабинете раздался телефонный звонок. Шолохов спрашивал, кто и как выступал после его ухода, какое приняли постановление, что наметили на ближайшее время по подъему и укреплению дисциплины, не требуется ли какая-нибудь помощь от него.

Так было всегда. Михаил Александрович просил его информировать обо всем. Случались трудности, мог звонить по несколько раз на день, позвать к себе или зайти в райком. Он был одним из самых активных коммунистов районной партийной организации, участвовал в решении буквально всех вопросов.

– И все-таки, – выслушав мой рассказ о пленуме, сказали мои друзья-районщики, – неужели у вас не было никаких споров, конфликтов. Ведь Шолохов с характером.

Характера Михаилу Александровичу было действительно не занимать. Да и не прожить бы без него в нелегкой юности, в борьбе за «Тихий Дон», «Поднятую целину», за их публикации. Факты известные, о них достаточно писали литературоведы. Я сказал своим друзьям, что работать мне рядом с Шолоховым было и трудно, и легко. Трудно потому, что я в его присутствии всегда ощущал ту партийную ответственность, которая была на меня возложена как на секретаря Шолоховского райкома. А легко потому, что рядом был мудрый советчик, душевный наставник, я постоянно чувствовал его дружеское плечо и мог опереться на него. Ну а споры, конечно, были, как и некоторые размолвки. Спорили, случалось, до седьмого пота. Сердились друг на друга. Но все это по работе, по большому счету – хотя бы из-за строительства санатория.

Идея создания его возникла, когда под станицей начала работать Каменская геологоразведочная экспедиция. Что они искали – их дело. Но как-то осенью пришел ко мне в кабинет оттуда мастер буровой установки и поставил на стол два пузырька с водой. Я вопросительно посмотрел на него.

Он сказал:

– Мы натолкнулись на воду, которая пошла из скважины, и там, где протекала она, трава и деревья на глазах погибли. Может, заинтересуетесь?

Вначале я подумал: хорош подарочек. Но на всякий случай пригласил главного врача нашей райбольницы Владимира Трофимовича Карнаушенко. Владимир Трофимович предложил отправить пробы воды из скважины в Пятигорский научно-исследовательский институт курортологии и физиотерапии.

Послали и очень быстро получили неожиданную радостную весть. Вешенская вода является лечебной купальной водой. Аналогами ее могут служить воды прибалтийского курорта Паланги, «Белой горки» в Воронежской области, известные воды Солигач-Кострома и некоторых источников Старой Руссы. При соответствующем разбавлении эта вода могла быть использована и для питьевого лечения. Внушительным был список заболеваний, которые можно было лечить с ее помощью.

Решение было тоже быстрым. Первое: организовать ванны при райбольнице. Второе: ходатайствовать об открытии санатория. Позвонили в ВЦСПС. Оттуда прислали специальную комиссию с четырьмя профессорами. Комиссия признала во всем подходящим местом для строительства санатория. Из Москвы телеграфировали: шлите своего представителя для оформления проектной документации.

На этом этапе решил я проинформировать Шолохова, думал обрадовать. Говорил обо всем с подъемом. Но он явно наших восторгов не разделил. Пыхнув папиросой, спросил:

– А зачем это нужно, да еще в Вешенской? Ты представляешь, что это такое?

– Очень хорошо представляю.

– Я категорически против строительства санатория. Ты бы, комиссар, лучше подумал о тубдиспансере в нашем хвойном лесу.

Помолчав, Шолохов обронил обидное по поводу желания некоторых увидеть в Вешках красоток-курортниц. Я стал излагать свои аргументы. Их было немало, и достаточно убедительных, как мне казалось. В станице проживало более семи тысяч человек. Лесхоз, рыбколхоз и несколько учреждений не могли дать всем работу. А круглогодичный санаторий на 500 мест мог бы помочь трудоустроить многих. Он бы стал и местом сбыта овощей, фруктов, бахчевых культур, некоторой животноводческой продукции, которую нелегко было возить почти за 140 километров до Миллерова. Это заставило бы хозяйства лучше и качественнее заниматься производством фруктов и овощей, обратить внимание на производство молочной продукции. Появление санатория потребовало бы капитального улучшения дорог, строительства аэродрома, речного порта, положительно отразилось бы на развитии культуры, туристской и экскурсионной работы…

Шолохов умел слушать доводы, но не так легко отказывался от своего первоначального мнения. В таких случаях надо было уметь ждать…

Был еще такой случай. Директор Вешенского мехлесхоза Кобылецкий за пьянку, учиненный среди ночи дебош за метеостанции был освобожден от должности и исключен из партии. Бюро райкома партии не приняло как смягчающие обстоятельства былые заслуги. А его собутыльники, подхалимы и угодники стали на это упирать: оступился, дескать, случайно человек. Написав апелляцию, стали они собирать подписи рабочих лесхоза. Кого уговаривали, кому угрожали, правдами и неправдами набрали человек двадцать ходатаев. Но пошли не в райком, а добились приема у Шолохова. Михаил Александрович выслушал их и пригласил меня. Показалось мне, что он тоже посчитал наши меры слишком крутыми. Не случайно же он задал вопрос:

– А если я попрошу, вы отмените свое решение?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.