Внутренняя тюрьма. 9 октября

Внутренняя тюрьма. 9 октября

Вечером, после судебного заседания, доктор Зайдель, сидя напротив своего подзащитного, подводил предварительные итоги и вносил коррективы.

— В целом, я считаю, всё идёт нормально, без сюрпризов. Вам следует точно следовать избранной нами линии защиты и педалировать внимание на некоторых ключевых моментах. Вы меня слушаете?

— Да, конечно.

— Первое: вы — жертва режима, превратившего молодого человека, будущего учителя, в орудие убийства. Именно орудие, запомните, слепое орудие, инструмент для осуществления преступных замыслов государственной машины. Далее: вы подчинялись приказу, вы не могли ему не подчиниться. В Нюрнберге в своё время этот аргумент генералам не помог, но немцы всё равно почитают такие понятия, как дисциплина, солдатский долг и прочая чепуха. Вы меня понимаете? Но тут вы можете рассчитывать не на сентиментальное сочувствие, а хотя бы на понимание. Третье: ужасы жизни в СССР, насильственное превращение человека в покорного раба. Вы, помнится, в разговорах с Инге сравнивали КГБ с гестапо…

— Я такого не говорил. Вы меня неправильно поняли. Это Инге как-то сгоряча ляпнула, что эти организации — близнецы — братья.

— Не важно, кто из вас сказал. Главное — развить эту тему. У немцев своё отношение к гестапо. Оно вам на руку. Только придумайте какие-нибудь душещипательные детали — о микрофонах в квартире, о перлюстрации писем, узаконенной системе доносительства и прочее. Договорились?

— Но микрофоны действительно были! — дёрнулся Сташинский. — Что тут придумывать?

— Ну и чудесно. Развивайте эту тему дальше. Добавьте, что вас повсюду сопровождали сотрудники КГБ, следили за вами, в том числе в момент вашего бегства. Но главное: всё время напирайте на то, что искренне раскаиваетесь в совершённых проступках (не употребляйте лишний раз слово «убийство»), что ваше бегство и покаяние продиктовано желанием очистить душу и предостеречь мир не заблуждаться относительно СССР…

Зайдель поднялся с неудобного стула, прошёлся взад-вперёд по комнатке, предназначенной для общения с подсудимым, и остановился перед Сташинским:

— Ещё одна деталь. Прошу вас: отвечая на вопросы, говорите неторопливо, делайте паузы, запинайтесь, подбирайте слова. Это ваша исповедь, ваше покаяние. Не барабаньте, как по писаному. Я краем уха слышал, что газетчики уже окрестили вас студентом-зубрилкой и негодным актёришкой… Но вы не обращайте на это внимания, я распорядился газет вам не давать.

— Герр Зайдель, как вы считаете, каков будет приговор? — Сташинский давно мучился, но всё никак не решался задать этот вопрос.

— Обвинение потребует пожизненного заключения. — Адвокат испытывающе взглянул на подзащитного. — Я буду настаивать на всемерном снисхождении. Президенту Ягушу нужно будет найти золотую середину.

— Что вы имеете в виду?

— Богдан, поймите, — Зайдель за месяцы общения со Сташинским уже привык, что этому парню всё приходится повторять по нескольку раз, — есть факт преступления, есть преступник, который не отрицает совершённого… проступка. Он заслуживает наказания? Безусловно! Но есть и заказчик преступления, который превратил… добропорядочного человека против его воли (заметьте, это важно!) в убийцу. Так кто заслуживает большего наказания? Именно — заказчик! Им в нашем случае выступает государство, которое ненавидят во всём мире… Курить хотите? Ах да, простите, всё забываю, вы ведь бросили. Молодец, я вам завидую.

— Как там Инге? — не обращая внимания на последние реплики адвоката, спросил Сташинский.

— О, опять забыл, простите. Она передает вам привет, Богдан. Я ею восхищаюсь, такое самообладание. Фрау — мужественная, сильная женщина. Берите с неё пример.