Московские кордоны

Московские кордоны

Несмотря на заверения Молотова в его речи от 22 июня о том, что продовольственных запасов хватит на десять лет, карточная система введена не будет, и жителям страны не нужно сеять панику, запасаясь продуктами, карточная система была введена через несколько недель. Распределение продуктов распространялось только на большие города и крупные промышленные центры.

Что же касается провинции, то там все жили, кто как мог, то есть на самоснабжении… Жители провинций были предоставлены самим себе и, в большинстве своем, жили впроголодь.

О том, что в Москве хлеб «дают» по карточкам, знали во всех уголках Советского Союза. Даже несмотря на то, что Москва еще подвергалась ожесточенным бомбардировкам и немцы находились в нескольких километрах от Москвы, въезд в Москву в это время был еще запрещен, и Москву усиленно охраняли от возвращения всех, кто пытался вернуться без официального вызова.

Легально могли вернуться только те лица, которые имели специальный пропуск. Такие пропуска могли получить только те, кто обязан был вернуться, ответственные работники государственного аппарата и промышленности. Это была очень небольшая горстка людей, они могли привезти и членов своей семьи.

Основная же масса эвакуированных в это тяжелое время таких возможностей не имела, и в Москву люди попадали «нелегально». Все старались «ловчить», искали людей, которых можно было бы подкупить, чтобы достать пропуск. Если в первое время это можно было сделать за литр-полтора водки (водка в это время была дороже всех денег), то с течением времени такса за эту операцию увеличилась, так как вернуться из провинции старались все. В провинции становилось все голоднее и холоднее.

Чем больше появлялось в Москве таких «незаконных жильцов», тем труднее было получить разрешение на въезд в Москву и тем больше контрольных пунктов устанавливалось вокруг Москвы. Но оцепить всю Москву физически было невозможно. И если пикеты устанавливались, главным образом, на главных железнодорожных и шоссейных магистралях, то народ просачивался в город под прикрытием ночной темноты по лесным тропинкам. И любая старушка за городом, знавшая не хуже всякого генерала топографию местности на «подступах» к Москве, охотно, и иногда безвозмездно, давала справки, как миновать все грозные преграды и проникнуть в Москву. И к весне Москва была уже более или менее укомплектована.

Наша мама также, чтобы не осложнять ситуацию, решила сойти с поезда на последней остановке перед Москвой, и в Москву добралась на пригородной электричке. Значит, не такие уж грозные были все эти преграды. Самое страшное было возобновить прописку, потому что такие ретивые домоуправы, как наш Коршунов, быстро «выписывали», лишали прописки тех, кто был эвакуирован в 1941 г. В эту квартиру или комнату еще кого-нибудь вселяли, как было с моей очень хорошей знакомой Соней Смоткин-Сторобиной (муж ее Федя Сторобин, бывший следователь уголовного розыска, был в 1937 году арестован и погиб в Магадане, куда был сослан). Соню с ребенком эвакуировали, а в ее комнату вселили большую семью — шесть человек, и мне пришлось очень долго хлопотать, чтобы выселить эту семью и вернуть Соне ее комнату. Потеря жилой площади в Москве означала лишение права вернуться в Москву, права на работу и права на продовольственные карточки. Моя мама тоже только после того, как погиб мой брат, получила право жить в Москве со мной и получить продовольственную карточку на этот поистине горький кусок хлеба.

По карточкам всегда можно было получить хлеб. На остальные продукты, такие как овощи, мясо, сахар, масло, крупы, также выдавались талоны, которые с трудом, но отоваривались или отоваривались небольшими порциями, по сто, по двести граммов в месяц по месту прикрепления карточек.

В Москве существовал еще рынок, где картошка стоила 60 рублей килограмм. Одна луковица или морковка стоили от 5 до 10 рублей. Литр молока 60 рублей и дороже. Хлеб 120 рублей килограмм черный, белый дороже. Пара ботинок или костюм уже зашкаливали за 1000 рублей.

Промтоварные магазины в это время тоже были пустые. К открытию народ, еще по старой памяти, собирался вокруг: «А вдруг чего-нибудь дадут». Ворвавшись внутрь, обегали все этажи и вылетали обратно, так как внутри было холодно и пусто. И я всегда с ужасом думала, что бы мы делали, если бы не нашли хотя бы самое-самое необходимое, и что будут делать те, которых так же, как и нас, обворовали до нитки.

Воровство продуктовых карточек судом приравнивалось к убийству, и воров судили как убийц. Но новых, взамен утерянных продуктовых карточек, не выдавали ни при каких обстоятельствах. Это произошло и с нами. И до сих пор тяжело вспомнить, что мы испытали, потеряв все продуктовые карточки 3 августа, в самом начале месяца.