Сопромат или любовь?

Сопромат или любовь?

Вернувшись после отпуска в Москву в мрачное дождливое утро и с трудом протиснувшись в трамвай, полный мокрых раздраженных пассажиров, я задумалась — куда ехать? После каждого приезда, даже на 4-м уже курсе, ордер на общежитие так просто с «разбегу» нельзя было получить, надо было постоять в очереди, и через неделю, через две, если повезет, получить ордер, а пока ночуй, где попало. Даже на 3-м курсе я только в конце семестра получила общежитие.

Когда я вошла в институт, там уже было полно народу, несмотря на ранний час. В хозчасть стояла очередь, ребята выглядели обновленными, посвежевшими, девушки в новых нарядах, и глядя на эти хорошие, веселые лица, я прибодрилась.

— Ты знаешь, мы уже целую неделю здесь торчим, а занятия начинаются через день, — успокоили меня ребята.

Неужели опять ждать здесь не одну, а, может быть, несколько недель? Идти к знакомым у меня не было никакого желания, хотя я знала, что везде меня примут хорошо, но все жили в таких стесненных условиях, что лишнего человека трудно было втиснуть. Сколько раз за прошлые годы, если мне приходилось поздно возвращаться или задержаться, я засыпала прямо на ступеньках лестничной клетки. Так я стеснялась и боялась побеспокоить людей, давших мне приют. Мне так хотелось получить свой уголок, свою кровать и приступить нормально к занятиям!

Но — о чудо! — к концу дня мы с Олей Беркович получили ордер и как угорелые помчались устраиваться. Я была такая счастливая! Наша кабинка стала самой популярной, все домашние занятия нашей бригады теперь проходили у нас.

С питанием было очень, очень тяжело, поэтому было принято решение для лучшего обслуживания студентов организовать трехразовое питание в столовой при нашем общежитии. Туда мы сдавали свои продовольственные карточки, и взамен должны были получать завтрак, обед и ужин. Но здесь образовывались такие очереди, что для того, чтобы получить завтрак и не опоздать в институт, нужно было встать в очередь чуть ли не в шесть часов утра, то же было с обедом и ужином. А внутри столовой за каждым сидящим за столом тоже стояла очередь в несколько человек, здесь не хватало посуды, столов, стульев, даже вилок и ножей.

Еда была до такой степени безвкусная, что ее с трудом можно было проглотить. Рыбные котлеты из перемолотой кильки мы называли «котлеты из каспийского барашка». Перловую кашу — «выдвиженка», а вывозил всех нас и здесь, и в кафетерии института наш знаменитый винегрет.

Этот «Дом коммуны» был не занят, он был просто битком набит студентами всех национальностей со всех концов Советского Союза.

И несмотря на все это, было огромное чувство удовлетворения от сознания того, что мы учимся, что всколыхнулась и рванулась масса простого народа, как веками нетронутая целина, навстречу знаниям. Рабочие и крестьяне из самых далеких, глухих захолустий, все стремились к учебе.

Вряд ли где-либо в мире в это время можно было встретить более разнообразную массу людей, как по внешнему виду, так и по внутреннему содержанию, чем в наших институтах. Здесь были студенты всех национальностей, населявших одну шестую часть планеты в возрасте от 17 до 40–45 лет и выше, на одном курсе часто учились отец с сыном и мать с дочерью.

Наконец эксперименты поисков новых методов обучения если не закончились, то приутихли. Преподаватели перестали ставить всем просто «зачет» в конце каждого семестра или в конце учебного года на основании своих впечатлений об успеваемости студентов, как это было первые пару лет, поэтому у нас никогда не было дополнительной заботы по сдаче экзаменов. А сейчас вышло постановление сдавать экзамены во время сессий по всем основным техническим и специальным предметам. Это делало предмет более весомым, и те, кто не боялся таких экзаменов, по-настоящему были рады. В этом году также были введены отметки «отлично», «хорошо», «удовлетворительно» и «неудовлетворительно». Речь шла также о чтении профессорами совместных лекций студентам различных факультетов, проходивших один и тот же предмет. От этих первых реформ на устах профессоров появилась улыбка, а когда вышло постановление о сдаче дипломных проектов, то ликование было полное.

Если раньше студенты, окончившие институт, получали только справку об окончании института и отправлялись работать на предприятия, то после этого постановления многие инженеры, проработавшие уже несколько лет на производстве, возвращались в Москву для переподготовки и защиты дипломного проекта.

Итак, во время весенней сессии мы готовились к сдаче экзамена по сопротивлению материалов, одному из наиболее сложных, как все утверждали, предметов:

— Сдал сопромат — жениться можно, — шутили профессора.

Занятия бригадами еще не были отменены, в нашей бригаде было три парттысячника. Нашим парттысячникам было глубоко за сорок. Каждому из них было невероятно трудно понять те «кружевные» формулы, которые выводила им на доске серьезная Оля Беркович, особенно Седушкову, о котором говорили, что он в Белоруссии занимал очень высокий пост. Он всегда ходил важно, с огромным, набитым до отказа портфелем. Оля, тоже из Белоруссии, была у него как нянька.

Я сидела на подоконнике 3-го этажа и, глядя на пышно распустившийся Парк культуры и отдыха, вспоминала свежий песок его аллей, Москву-реку, блестевшую серебристой лентой в лучах заходящего солнца, и, слушая музыку, доносившуюся из парка, думала, как хорошо было бы вместо зубрежки этих сухих формул очутиться в парке, лечь и поваляться на прохладной травке. Или влюбиться в кого-нибудь, но в кого? В нашем институте многие студенты и профессора старались ухаживать за мной — я даже не знаю почему, я была такая недотрога, что мне казалось, могла отпугнуть кого угодно. Но, несмотря на большой выбор, что-то мне говорило, что все это не то, любовь нагрянет внезапно, и тогда я не буду выбирать, как сейчас, кто лучше, кто хуже, — нет, героя своего романа я еще не нашла. Любовь, думала я, должна быть какая-то другая, от нее нужно пьянеть, забыть все, не думать, а, закрыв глаза, нырнуть, как в ледяную прорубь. Любовь должна обжечь… А ты еще так никого не любила, подожди, она еще придет, — шептало что-то внутри… В душе я уже любила, любила крепко, безрассудно, сильно — но кто он, я не знала. Меня волновала эта таинственность — этот кто-то, которого я так крепко люблю, и который не знает, даже не подозревает о моем существовании. Ну что ж, куда мне торопиться подожду… Ну, а если не найду?.. Тогда все, наверное, пройдет, остынет, и я просто выйду замуж за кого-нибудь. Кто этот «кто-нибудь», я тоже не имела никакого представления.

— Ты все мечтаешь, это черт знает что, — нервничал Седушков. — Вот провалишь завтра сопромат и всю нашу бригаду.

Вбежала хохотушка Танюшка:

— Вот что, пошли-ка все в парк, отдохнем, подышим свежим воздухом. А завтра прибудут к нам иностранные студенты, и мы должны их встречать, попросили одеться получше.

Это значило, надо было идти «домой», и приводить в порядок свой «гардероб». Все считали, что американские студенты — это что-то особенное. Действительно, они были одеты более практично и просто. Я же, прибежав «домой», начали искать чулки. Помню, были у меня две пары, берегла я их, как зеницу ока, куда они делись, не могла понять.

— Рая заходила, что-то у тебя искала, — вспомнила Танюша.

Все порванные нашла под матрасом.

— Вот бревно, — обозлилась я, — хоть бы для американских гостей одну целую пару мне оставила.

И было грустно, что пара чулок должна стать проблемой и испортить настроение.

Прием прошел хорошо, не знаю, какое у иностранцев осталось впечатление от нашего мрачного недостроенного института, но зато мы с гордостью показали им нашу новую замечательную металлургическую лабораторию и угостили их по-русски.