ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Поздно вечером Сашу привели в комендатуру.

Лысый франтоватый офицер с железным крестом на сером кителе и с вырезанной в виде черта коричневой трубкой в зубах сидел за большим столом, покрытым зеленым сукном. Это был тот самый офицер, у которого Саша накануне в комнате рылся в бумагах. Он узнал его по фотографии. У зашторенных окон, развалившись на стульях, расположились другие офицеры, очевидно чином ниже, в потрепанных кителях. Позади Саши, у двери, стоял начальник полиции в кожаной куртке и с ним два дюжих краснощеких полицая.

— Сколько партизан в отряде? — спросил офицер с железным крестом, ощупывая Сашу глазами.

Саша молчал. Он решил молчать, о чем бы его ни спрашивали. Выпрямившись, со всклокоченной черноволосой головой, в расстегнутом пальто и разорванной гимнастерке, он стоял перед офицером, всем своим видом показывая, что не покорится.

— Где находится партизанский отряд?

Маленький востроносый переводчик четко выговаривал слова.

Саша молчал. В эту минуту он не чувствовал никакого страха, совершенно не думал о том, что его ожидает, и внимательно приглядывался к окружающему.

На столе рядом с массивным мраморным письменым прибором Саша заметил настоящий человеческий череп, белый, с огромными пустыми глазницами и двум рядами длинных желтоватых зубов.

Темно-карие глаза партизана с такой ненависть смотрели на фашистов, и такая непреклонная была в них сила, что подошедший ближе к Саше рослый начальник полиции злобно засопел и, нагнувшись к переводчику, тихо сказал:

— Волчонок. У них вся порода такая. Добром от него ничего не добьешься.

Переводчик, не поняв, что это говорят только для него, быстро, услужливо перевел, пожимая плечами я разводя руками, словно извиняясь, что партизан оказался такой упрямый.

— Волчонок? — переспросил офицер по-немецки нервно барабаня пальцами по столу. Он еще не терял надежды добиться чего-нибудь. Это было тем более важно, что партизана несколько раз видели в городе вероятно он встречался с подпольщиками.

— Мы верим тебе… очевидно, партизан ты не знаешь. Но откуда у тебя были гранаты?.. Где ты жил это время?.. К кому приходил в город?.. Назови фамилии и тебя не будут держать, отпустят…

Саша продолжал молчать, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

Один из офицеров подскочил к нему и наотмашь ударил по лицу. Неожиданно для всех Саша ринулся к столу, сшиб с ног переводчика, схватил тяжелую мраморную чернильницу и, ударив офицера, бросился к зашторенному окну. Но в ту же минуту, сбитый с ног полицаями, он лежал на полу у окна. Полицаи били его до тех пор, пока он не перестал шевелиться.

Саша очнулся на дворе комендатуры, когда ему на голову выплеснули ведро ледяной воды.

Кругом белел снег. В черном небе холодно поблескивали звезды. Увидев, что Саша зашевелился, полицай пнул его ногой в бок.

— Очухался? — спросил он.

Сашу заставили подняться и под руки приволокли в подвал с низким, сырым сводчатым потолком.

Остаток ночи Саша провел в полузабытьи, скорчившись на связке соломы.

Он плохо соображал, где находится и что с ним произошло. Было очень холодно, так холодно, как никогда еще в жизни. Смутно, забываясь тяжелым сном, он видел мать, братишку, отца, партизан… Кто-то толкал его ногой и грубым, хриплым голосом что-то спрашивал. Может быть, приходили тюремщики?.. Саша окончательно пришел в себя только утром, когда в подвал пробился тусклый рассвет.

Днем его опять вывели на допрос. Обратно снова приволокли избитого, окровавленного.

— Упрямый… — говорили полицаи, тяжело отдуваясь и с удивлением поглядывая на худощавого юношу, проявлявшего непонятное им упорство.

И хотя ныло и болело избитое тело, Саша не терял надежды. Он все время настойчиво думал о побеге, в то же время не представляя себе ясно, что он может сделать, находясь в подвале.

Вернувшись из Песковатского, Наташа всю ночь не могла заснуть. Утром, как только рассвело, она побежала к Васе Гвоздеву, но ребят не оказалось. Они не ночевали дома.

Наташа, не зная, что предпринять, медленно пошла по площади мимо комендатуры, мимо обнесенного двумя рядами колючей проволоки подвала, возле которого расхаживал часовой, поеживаясь от холодного ветра.

Все кругом было серое, унылое: небо в клочковатых облаках, мокрые крыши домов, почерневшие от сырости заборы, покрытые жидкой грязью деревянные тротуары.

«Знают ли партизаны, что Шура схвачен?» — тоскливо думала Наташа. Теперь все мысли ее сосредоточились на партизанах. «Стоит только, — думала она, — разыскать их, сообщить, и тогда…» Тогда, казалось Наташе, все изменится…

Незаметно Наташа вышла на обрывистый берег реки и остановилась, глядя вдаль, на слегка запорошенные снегом поля, не замечая пронзительного северного ветра, продувавшего ее насквозь. Постояв, прошла к знакомой лужайке, где они, школьники, раньше играли в волейбол и где она совсем еще недавно встречалась с Сашей.

Наташа снова вернулась к комендатуре. Сердце ей подсказывало, что Саша находится здесь. И если бы не часовой, сердито цыкнувший на нее, Наташа долго стояла бы около этого страшного здания, на котором все еще висела безобидная вывеска «Аптека».

Дядя был дома один. Он беспокойно ходил по комнате из угла в угол и что-то бурчал про себя. По-прежнему угнетала его судьба Григория Штыкова. Гриша все еще держался. Сидел он в одиночке. Чем-либо помочь ему было невозможно.

— Тебе чего?.. — угрюмо спросил он, видя, что племянница стоит у двери и смотрит на него.

Наташа ласково, просительно заговорпла, пытаясь что-либо узнать про Сашу Чекалина:

— Ты все знаешь… Ты можешь помочь.

Ковалев, сморщившись, слушал.

— Не могу… Никак не могу… — почти со стоном закричал он.

Связь с партизанами после ареста Гриши Штыкова прервалась. Новому связному — девушке, заходившей к нему на дом, он так и объяснил и теперь ждал, что же предпримут партизаны. Не выдержав умоляющего голоса Наташи, схватил ватный пиджак, шапку и, на ходу одеваясь, ушел из дому.

Немного отдышавшись, Наташа снова выбежала на улицу. На этот раз ребята были дома.

Вместе с ними находился и Егор.

Выслушав взволнованный рассказ девушки о том, как взяли Сашу в Песковатском, ребята сразу же решили:

— Надо искать партизан.

— Но где искать их? — спросила Наташа. Долго ребята совещались.

— А что, если пойти в Песковатское? — предлагал Володя.

— А чего ты там узнаешь? — возражал Вася. Егор молчал.

— А что, если… в Батюшкове, у жены Тимофеева? — неуверенно произнес он.

Сразу Володя и Вася загорелись. Наташа тоже подняла голову. Споров больше не было. Сперва Егор хотел пойти вдвоем с Васей. Но Володя отговорил.

— Ты здесь, в городе, нужнее… — заявил он Егору.

Володя и Вася пошли в Батюшково. А Егор получил задание поговорить со своим отцом. На этом особенно настаивала Наташа, и долго молчавший Егор скрепя сердце сдался.

— Ладно… — сказал он, тяжело вздохнув. — Поговорю… — И сразу же заторопился домой.

Наташа побежала вслед провожать Егора. Если бы можно было, она с Егором пошла бы к Чугрею и стала бы умолять его помочь Саше.

— Может быть, твой отец согласится! — убеждала она Егора.

Но когда Егор вернулся домой, отец сидел мрачный. Он даже не захотел разговаривать с сыном.

— Явился? — только спросил он и снова ушел в комендатуру.

— В немилость впал у начальства. Вот и нервничает… — сообш, ила Егору мать, жалобно глядя на него и не понимая, радоваться ей или печалиться.

Егор уже слышал. Жадность отца, нечистого на руку, таскавшего к себе вещи из разгромленных, опустевших домов в городе, возбудила к нему неприязнь даже в комендатуре.

Напрасно Наташа надеялась. Вскоре, встретив Егора на улице, по его угрюмому лицу и насупленному взгляду поняла, что и у него ничего не получилось.

А Вася и Володя в это время бодро шагали в Батюшково. Однако в селе их ждало разочарование: семьи Тимофеева там уже не было. На калитке дома висел замок.

— Надо поспрошать у жителей… — решили ребята.

Они прошли вдоль села, но не встретили подходящего человека, с кем бы можно было поговорить о партизанах. Они прошли еще несколько километров, до следующей деревни. Но там находилась немецкая воинская часть. Улица была запружена легкими танками, грузовиками в огромных маскировочных чехлах. Ребята подошли к колодцу на краю деревни. Пожилая колхозница в сером армяке набирала воду, хмуро и пугливо озираясь по сторонам. Ребята осмелились — заговорили с ней о партизанах.

— На что вам партизаны? — сурово спросила женщина, нахмурив брови.

Ребята замялись, понимая, что так открыто им ничего не скажут о партизанах, если даже знают.

— Идите подальше отсюда и держите язык за зубами, — посоветовала женщина, смягчившись.

— Амба! — сказал Володя, безнадежно махнув рукой.

Ребята поплелись обратно в город. Найти партизан оказалось не так просто. Может быть, они и были совсем рядом, но кто мог об этом сказать?

— Завтра я разыщу партизан, — уверенно заявил Володя, когда они пришли домой и, не раздеваясь, легли отдохнуть. Возлагал он теперь все надежды на мать Мити Клевцова, наивно полагая, что она-то знает, где обосновались партизаны.

Поздно вечером пришел Егор.

— Повесить хотят Сашу… — сказал он, тяжело опускаясь на стул. Это все, что он смог дома узнать.

Не только ребята из города пытались найти в этот день партизан. Искали партизанский отряд и ребята из Песковатского.

Все село уже с утра знало, что Саша схвачен в своем доме фашистами. Знали, что выследил Сашу староста Авдюхин.

Когда Егорушка и Серега пришли утром к старикам Чекалиным, Марья Петровна суетливо топила печку, а Николай Осипович в расстегнутой рубашке сидел на лавке, безжизненно опустив голову на грудь. Слезы покатились у Марьи Петровны по щекам, когда она начала рассказывать про внука.

Ребята сидели у Чекалиных недолго. Они поняли, что старики им ничем не помогут. На улице к Сереге и Егорушке присоединились Зинка и другие ребята. Все вместе они теперь собрались в незапертом старом сарае у прогона.

— Как же это так?.. — упрекала Зинка Серегу и Егорушку. — Вы же вчера долго еще оставались у Саши… Я видела… Не могли предупредить.

Егорушка чувствовал, что он больше всех виноват. Нельзя было Сашу одного оставлять.

— Не догадались охрану на ночь у дома установить… — горевал Степок.

Теперь все удрученно молчали.

— Как же, ребята? — растерянно спрашивал Серега.

— А что, если пойти к леснику, — предложил Егорушка.

Он знал, что лесник живет километров за пятнадцать от села, за оврагом Крутой Верх. Ребята сразу оживились, заговорили, убеждая друг друга, что если даже лесник сам и не знает, где лагерь партизан, то поможет найти их.

Егорушка и Степок немедленно помчались к леснику. И хотя Березкин, встретивший ребят сухо, настороженно, заявил, что нигде не встречался с партизанами и ничего не знает о них, ребята почувствовали, что он кое-что знает, но не хочет говорить.

Ребята безнадежно переглянулись. Пора уходить.

— Есть у меня знакомые, — уклончиво пообещал Березкин, решительно выпроваживая ребят из избы. — Может, они увидят партизан, дадут им знать…

На крыльце он еще постоял, последил, куда пошли ребята. Потом, тяжело вздохнув, вернулся в темную избу.

Уже начинало вечереть, когда ребята подошли к Песковатскому. У околицы нагнали закутанную в темный платок женщину с узелком в руках. Рядом с ней шел парнишка в серой заячьей шапке. Они двигались медленно, неуверенно, по временам останавливаясь на дороге, словно кого-то поджидая.

— Ты знаешь, кто это? — спросил Егорушка у Степка, когда ребята были уже на своем посаде. — Это Сашина мать. Честное слово. И Витюшка с ней.

— Что же ты раньше не сказал? — рассердился Степок. — Я бы подошел к ней, спросил… — Что он спросил бы, Степок и сам не знал.

— Только сейчас догадался, — растерянно признался Егорушка, не понимая, чем могла бы помочь им мать Саши.

— Смотри, староста по посаду шныряет, — тревожно предупредил Степок, оглядываясь.

Не желая попадаться на глаза Авдюхину, ребята поспешно шмыгнули в закоулок и задворками разошлись по домам.

А Сашу в это время снова привели на допрос. Одновременно привели и Митю. Очевидно, гитлеровцы решили устроить им очную ставку, рассчитывая заставить партизан заговорить. Но ребята, торопливо обменявшись взглядами, не подали и виду, что знают друг друга, хотя каждый из них понимал, что это бесполезно.

На Митю было страшно смотреть. В кровоподтеках, синее лицо, запекшиеся губы, разорванная в клочья рубашка. Но держался он спокойно, и Саша понял: Митяй устоял, ничего не выдал.

Саша ощутил новый прилив сил.

Как ему хотелось сейчас подойти поближе к Мите, пожать ему руку и сказать: «Держись, Митяй! Не бойся… Я тоже не боюсь… Нас еще отобьют свои. Вот увидишь…»

Если бы можно было сейчас заговорить с Митяем! Но об этом нечего и думать. Можно только смотреть на Митю и мысленно разговаривать с ним…

На этот раз допрашивал другой офицер, толстый, о водянистыми, бесцветными глазами и прилизанными белокурыми волосами, зачесанными гладко на пробор. Судя по знакам отличия, он был выше по чину, чем предыдущий. Он допрашивал по-русски, чисто, но как-то деревянно выговаривая каждое слово.

И так как Саша по-прежнему ничего не отвечал, офицер стал допрашивать Митю.

— Его знаешь? — спросил он Митю, указывая рукой на Сашу.

— Не знаю, — глухо, исподлобья глядя на офицера, ответил Митя.

— Были вместе в партизанском отряде?

— Я не был в партизанском отряде, — медленно проговорил Митя, взглянув на Сашу.

— А ты тоже скажешь, что не был? — тяжелый вопрошающий взгляд офицера словно буравил Сашу.

Саша молчал. Он выпрямился, поднял голову, встряхнув длинными спутанными прядями черных волос.

Ему вдруг захотелось сделать что-то такое, чтобы это воодушевило Митю и дошло до Гриши Штыкова, которого он так и не видел и ничего не знал о его судьбе.

Слегка прищурив глаза, Саша смело, с вызовом посмотрел на офицера, переступил с ноги на ногу и снова неожиданно для стоявших рядом конвоиров быстро рванулся к столу. Но за ним зорко следили. Кто-то из солдат схватил его сзади за воротник, другой сильно, так что у Саши хрустнули зубы, ударил по лицу.

— Отведите их, — сказал офицер, поморщившись. Мясистой, в золотых перстнях рукой он потер свою гладко выбритую, синеватую щеку, сплюнул. — Повешу!.. — вдруг исступленно закричал он, вскочив со стула и затопав ногами так, что зазвенели у него на груди кресты и медали. — Повешу!.. Завтра же повешу! Ну-у!

Он выбежал из-за стола, тяжелый, грузный, с перекошенным лицом, подскочил к ребятам, потрясая кулаками.

Саша ожидал, что фашист начнет бить их. Но бить ребят на этот раз не стали.

Их обоих отвепн в подвал, туда, где раньше находился Саша.

«Будут подслушивать» — сообразил Саша, когда они остались вдвоем с Митей.

Но кто помешает им говорить шепотом, так, чтобы ни одна душа больше не слышала?..

Саша протянул Мите руку. Тот схватил ее, крепко сжал. Без слов они сказали друг другу больше, чем словами. Самое главное — они были вместе.

Немного спустя за Сашей снова пришли. Для него не сделали исключения. Допрос только еще начинался: Обратно в подвал Сашу принесли. Снова облили ледяной водой. Тогда он очнулся…

Надежда Самойловна с Витюшкой в это время были в Песковатском. Марья Петровна, заливаясь слезами, рассказала им, как оккупанты взяли Павла, как увели его неизвестно куда, наверное на расстрел. Она, как и все в Песковатском, не знала, что Саша бежал с отцом. Рассказала Марья Петровна и про Сашу:

— Схватили Шурика в нежилой избе… Там он ночевал, к нам не пошел. У нас на постое солдаты были… Двадцать солдат и полицаев схватили Шуру. И не мог он один, вдобавок хворый, обороняться. А выдал его староста Авдюхин, сообщил через своих людей в город… Что теперь с Шурой, никто ничего не знает…

Пришел свекор. Надежда Самойловна с трудом узнала его: так он постарел, сгорбился за последнее время.

— Ну вот… дожили… — сказал он глухим, вздрагивающим голосом и снова вышел в сени.

Витюшка видел, что дедушка заплакал.

Тоскливо прошел вечер в полутемной избе, при тусклом, мерцавшем свете ночника. Еще тоскливее тянулась ночь.

Казалось Надежде Самойловне, что не будет конца этой ночи. Сухими, воспаленными глазами смотрела она на чуть теплившуюся перед иконами лампаду. Слышала, как жарко молилась свекровь, шепча: «Спаси, господи, Александра… и Павла… сохрани им жизнь…»

Утром, еще до рассвета, свекровь поставила самовар, собрала на стол. Надежда Самойловна снова ни до чего не дотронулась.

И только она собралась уходить с Витюшкой в город, чтобы там у знакомых узнать про мужа и сына, как в избе появился староста Авдюхин. Свекровь затряслась, увидя его, а свекор громко засопел, нахмурился, сжимая и разжимая все еще крепкие, заскорузлые кулаки.

Авдюхин, войдя в избу, снял шапку, перекрестился, ласково поздоровался. Ему никто не ответил. Но это нисколько не смутило старосту.

Посмотрев на Надежду Самойловну, Авдюхин покрутил рыжеватой бородой, ухмыльнулся и, не отходя от двери, притворно-добродушным тоном проговорил:

— Давненько, Самойловна, не видались… Что ж, идем в город, сына выручать…

Поняв намек старосты, свекор засуетился. Он хотел незаметно толкнуть невестку, дать ей понять: беги, мол, пока не поздно, а я попридержу его.

Но бежать было уже поздно. У крыльца стояли солдаты, полицаи. Да Надежда Самойловна и не думала бежать. Не хватило бы сил.

Она оделась. Одела сына. Простилась со стариками и вышла на крыльцо.

В Песковатском видели, как повели Чекалину с Витюшкой в город.

Позади конвойных шел Авдюхин и всю дорогу злобно шипел:

— Искореню… Весь чекалинский корень уничтожу…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.