Скажите, почему так мало в мире сказок?

Скажите, почему так мало в мире сказок?

Компьютером я научилась пользоваться, правда, под диктовку, очень медленно и на самом примитивном уровне. Это мне не мешало узнавать, что думают люди, что помнят о моем Пете. Начались увлекательные путешествия. Однажды, набрав в поисковике Яндекса слова «Скажите, почему…», я попала на сайт Стихи.ру. «Скажите, почему?» – не только название любимого танго Петра Константиновича, но и вопрос, который меня мучает, не отпускает. Пользователь Слава с ником Glory написал стихи по мотивам песни «Скажите, почему?» и посвятил их Петру Лещенко. Пошли отклики, все в стихах, грустные и веселые. Все начинались с вопроса «Скажите, почему?». Среди откликнувшихся были врачи, учителя, рабочие, студенты. Профессии разные, и география адресатов обширная, увлечение одно – стихи. Каждый из них писал свою историю. Некоторые стихи просто удивительные. Если переложить их на музыку, прозвучал бы прекрасный современный романс-ответ на известное танго Строка. Всего одна строчка, больше полувека назад написанная, создала столько историй!

Скажите, почему вопрос мне задаете,

Ведь повода для сплетен не дам я никому!

Я – птица над землей, парящая в полете.

Силки Вы мне сплели, скажите, почему?

Или:

Скажите, почему так мало в мире сказок?

Несбыточны мечты и так сильна печаль?

И почему любовь так зла, скажите, заклинаю!

И почему нельзя убить воспоминаний шаль?

А вот ответ:

Не скажу, потому что – не знаю,

Где найду и кого потеряю,

Где любовь, где руины в дыму…

Мне самой бы узнать – почему???

И снова вопрос:

Скажи, почему мне так трудно любить?

Любить не тебя, а кого-то другого?

Скажи, почему не могу я забыть?

Тебя вспоминаю я снова и снова…

В отличие от этих сказок, созданных уже в новом веке, сюжет нашего романа был довольно банален: Фея, Золушка, бал, Принц. Роль Принца досталась Петру Лещенко, Золушкой стала я, Феем – мой знакомый музыкант. А бал – нашумевший концерт Петра Лещенко в оккупированной Одессе. Вот только концовка не была медовой, карета, так красиво начавшая свой путь, очень скоро превратилась в тыкву без окон и дверей, без продолжения сказки.

И не осталось ни Веры, ни Надежды – только Любовь.

Прекрасное и столь же безжалостное время расставило свои знаки препинания. Оккупированная немецко-румынскими войсками Одесса 1942 года нас свела, продолжился роман в Бухаресте, а завершился порознь за колючей проволокой.

Сказка длиною в десять лет с правом на Любовь, а потом и по сей день долгие и мучительные годы одиночества с правом лишь на память о той Любви.

Что мы с тобой сделали не так? Ведь могли, как и подобает в сказке, жить вместе, долго и счастливо. Корю себя, что не вникала в твои переговоры, дела. Рядом со мной был ТЫ, не оболочка, которая сегодня чаще встречается, а настоящий мужчина. Любящий и надежный, заботливый и щедрый, деликатный, и я наслаждалась этим, не задумываясь, через что приходится тебе проходить, чтобы оставаться таким. Ты продолжал из чувства долга помогать своей бывшей жене в бизнесе. Я относилась с пониманием, потому что это было твое решение.

Ты очень любил сына Игоря. Хотел, чтобы я познакомилась с ним. Наша первая встреча с Игорем произошла в Одессе, когда мальчику было 11 лет, потом знакомство продолжилось в Бухаресте. Игорь был очень привязан к тебе, болезненно реагировал на твою похвалу, не к нему обращенную, на твое внимание к другим. И еще он очень не любил страну, из которой я приехала. «Это юношеское непонимание и мамой ему навязанные взгляды» – считал ты. Думаю, ревность и неприязнь к моей стране усложнили наши с Игорем отношения.

На мачеху я не тянула, но и другом не смогла Игорю стать. Ведь я свою страну любила и гордилась ею. И конечно, ревновала тебя. Я, как и сын твой, хотела быть для тебя единственной. Игорь по молодости не смог принять меня. Я по той же причине даже не пыталась понять его: слишком была увлечена тобой, своей любовью, наполнившей столькими красками мою жизнь.

А ты мудростью своего любящего сердца понимал, что такой недостаток, как молодость, с годами пройдет, и не стоит нас с Игорем ломать, силком заставлять дружить и любить друг друга. Мне бы иначе себя повести и найти ключик к нему. Думаю, это было несложно, ведь Игорь был мне симпатичен: очень добрый, милый, воспитанный мальчик. Не сделала. Не успела. Если бы молодость знала…

Многие слова «опыт» и «мудрость» считают синонимами. И то и другое, конечно, приходит с годами, но результаты разные. Одних людей опыт делает осторожными, поступки их чаще идут против сердца, не по совести. Они постоянно живут, подстраховывая себя во всем. К другим, напротив, с опытом приходит мудрость. Они способны почувствовать, понять тех, кому нужны, они живут, стремясь не навредить тем, кто рядом. Опрометчивость их поступкам не свойственна, но и свою шкуру любой ценой спасать не будут. Ты был мудрым: твоего тепла, доброты, любви хватало всем, кто нуждался в тебе. Ты был терпимым к врагам своим, многое умел прощать. Ты отвечал на подлость человеческую словами из Евангелия: «Прости их, Господи…» В такие минуты на твоем лице появлялось недоумение, даже растерянность, и ты повторял: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят…» Сегодня, наблюдая, как многие, считающие себя прогрессивной силой и опорой страны, оправдывают сталинские репрессии, перечеркивая память о загубленных судьбах, о людях талантливых, которые способны были прославить нашу страну, вспоминаю твое: «Прости их, Господи…» Господь их простил, но я простить не могу.

Покаяние способно уберечь от повтора трагедии, но мы и этого до сих пор не сделали. Покаяться, извиниться перед теми, кому искорежили жизнь, поклониться тем, кого лишили права жить, помянуть их не на собственной кухне, а с высокой трибуны, открыто, во всеуслышание. Так и не смогли. Вот и дожили, что дети удивленно спрашивают своих незаконно пострадавших родных: «Не верится, что невиновных уничтожали. Может, 5–7 человек попали в тюрьмы по ошибке, но остальные…» Дети не знают правды, с внуков и вовсе спрашивать нечего.

Многие читали доклад Хрущева о культе личности? Шуму вокруг было много, но прочитать смогли единицы. Сейчас есть Интернет, такая возможность появилась, но кому сегодня нужен этот доклад? Вот мы и вернулись к прославлению сталинизма с фашизмом. Потому и спрашиваю: «Петя, родной мой, пусть те, кто не ведал и творил, – несчастные люди, а тех, кто ведал и творил, их тоже прощать надо?»

Следователь, который вел мое дело с громким обвинением в измене родине, кричал на меня:

– Зачем тебе нужен был этот Лещенко – отщепенец и белогвардеец? Ты бы заслуженной артисткой стала. У тебя все должно было удачно скласться (он употреблял именно это слово, хотя производил впечатление грамотного человека. – В. Л.). Ну зачем ты на его концерт пошла? Зачем уехала с ним?

– Полюбила.

– Думать головой надо было. Теперь срок за любовь свою получишь.

Позже, в лагере, да и потом на воле, когда от обиды за судьбу свою нескладную сердчишко болью перехватывало, не раз задавала себе один и тот же вопрос: если бы все сначала начать, пошла бы я на твой концерт? Ответ был всегда один: да, да, да! Не могу сказать, что ни о чем не жалею. Жалею. Ошибки были. Глупостей по молодости сотворила немало. Сегодня многое я бы иначе сделала. Но с тобой, и тогда, и сейчас: на край света не раздумывая! Я получила от тебя в наследство самое дорогое – любовь. И пусть слишком маленький срок мне был отмерен, десять лет счастья, но это были мои десять лет Счастья.

Больше полувека миновало, крепко жизнь меня оземь стукнула, мечты и сказки давно позади, уже пора на небеса к тебе собираться, а я верю, что только любовь права, только любовь способна на безрассудство, только в любовь верю.

Мне исполнилось девятнадцать, и я полюбила, и все устои праведные рухнули. Конечно, не пристало так рассуждать мне, воспитанной в образцовой семье коммуниста, ответственного работника погранотряда НКВД. Мне, выросшей в доме, где главными ценностями были портрет Ленина на стене и разговоры о будущем, которое надо строить со своим народом, не выбиваясь из строя, единой толпой, в ногу, плечом к плечу и – вперед, в светлое завтра.

Только мои мечты были далеко-далеко от домашних установок, хотя я очень дорожила своими близкими, своим домом. Любимой мелодией был не заводской гудок, и не строем ходить я хотела. Консерватория, сцена, слава, поклонники были моей мечтой. И, простите, грешна, красивые платья и туфельки нестоптанные мне снились.

Я не воспринимала как трагедию то, что приходится довольствоваться малым. Пианино, подаренное учительницей музыки, аккордеон, данный на время приятелем, единственное выходное платье, пальто, перелицованное из маминого старого, да гордость отца – проигрыватель с пластинками советской эстрады. Тем, у кого было больше, не завидовала. Тем, кто хуже жил, сочувствовала и старалась делиться с ними, чем могла. Нет-нет, уж если обещала быть до конца честной даже в мелочах, то скажу, что жутко злилась на одноклассников, на перемене разворачивающих свои завтраки – бутерброды с колбаской, сыром, французские булочки. В том поедании домашних завтраков в середине 1930-х был некий садизм по отношению к другим. Не хочешь делиться – отойди в сторонку и ешь на здоровье! Ведь большинство оставалось без школьных завтраков. Мне мама готовила бутерброды из кусочков черного хлеба – посыпала сахаром и чуть-чуть поливала чайной заваркой, чтобы сахар не рассыпался. Тогда я стыдилась своих завтраков, было ощущение, что тебя хотят унизить.

Уже в Бухаресте, уплетая белую булочку с хрустящей корочкой, я вспомнила об этом. Рассказала тебе. Ты готов был все булочки скупить для меня. С трудом остановила твой порыв:

– Не булочки мне нужны. Запах выпечки напомнил о том давнишнем унижении. Ведь так, как мои бывшие однокашники, стыдно поступать?

– Не стыдно. Тот, кто так поступает, думает иначе. Вот ты садишься за рояль, играешь Чайковского, а другая девочка не умеет играть, у нее только булочка, которой она может похвастаться.

– Но я, когда играю, не хвастаюсь. Что же, мне самой себе играть или только тем, кто умеет? Булочка и музыка рядом быть не могут.

– Могут. Просто ты гордишься своим умением, а подружка – маминым бутербродом. Ее пожалеть надо было и еще свой бутерброд отдать.

Твои неожиданные выводы были хорошей школой доброты и понимания. Вроде бы все просто и правильно, но у меня в голове другие выводы-заготовки были. Как внушали мне, так и я пыталась всех перевоспитать правильными лозунгами. Ты меня приучал думать иначе: каждый поступает так, как он считает нужным. Если он поступает плохо, то это его проблемы.

Не судите, да не судимы будете…

О тебе, певце Петре Лещенко, в нашем доме никогда не говорили, и пластинок с записями твоих песен не было, ведь ты в запрещенных ходил. Но я слышала о тебе, знала, что ты есть. До сих пор перед глазами одна картинка нет-нет да всплывет.

…Мы в гостях у маминой старшей сестры, тети Мани. Тогда в продаже появились первые советские радиоприемники. У тети Мани был такой, СДВ. Почему-то владельцы были недовольны маркой – первую букву расшифровывали ругательным обращением к изготовителям, а дальше следовал призыв: «Деньги верните!» Но маму с тетей все устраивало. Если покрутить ручку настройки приемника, то можно было поймать «вражеские голоса», которые никуда не звали, по крайней мере я этого не слышала, а песни иностранные крутили. Эмигранта Лещенко часто передавали польская и болгарская радиостанции. Слышимость была плохая, но мама с тетей Маней – они тебя обожали, – приложив ухо к приемнику, слушали в твоем исполнении «Татьяну», «Чубчик». Потом тихонько напевали. Я наслаждаться музыкой вперемешку с шипением и скрипом не желала. Так что о тебе и твоем репертуаре имела очень приблизительное представление.

Когда увидела в городе афиши с твоим портретом, а знакомые музыканты подтвердили, что Лещенко должен приехать в Одессу с концертами, что им предложили войти в твой сборный оркестр и, если захочу, они могут провести меня на репетицию, я тут же согласилась. Лишь подумала тогда, как хорошо, что отец ушел на фронт, он не пустил бы.

Репетиция и знакомство с тобой, Маэстро, состоялись. Я получила из твоих рук контрамарку на тот концерт.

Метроном начал отсчет моего десятилетнего счастья.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.