ПРИГОВОРЕН К СМЕРТНОЙ КАЗНИ

ПРИГОВОРЕН К СМЕРТНОЙ КАЗНИ

Возвратившись из плавания, Гарибальди в том же 1833 году отыскал Мадзини в Марселе и при посредстве некоего Кови познакомился с ним.

Это была встреча двух выдающихся людей. Бронзовый моряк с мужественным лицом, обрамленным ниспадающими на плечи золотыми кудрями, горячо пожимал руку бледному, хрупкому интеллигенту, черные большие глаза которого светились то несокрушимой энергией, то необыкновенно мягко и ласково.

С волнением глядя на человека с одухотворенными глазами, Гарибальди думал: «Так вот он каков, этот Мадзини, учитель и вождь, обещающий освободить народ от тирании!» И Гарибальди сказал просто:

— Я готов, брат! Скажите мне — где, когда и как?

С неописуемым восторгом узнал Гарибальди в сентябре 1833 года, что Мадзини согласился привлечь его к участию в предстоящем восстании. Отныне Гарибальди получил партийную кличку «Борель». Вскоре его посвятили в подробности очередного заговора мадзинистов: политические эмигранты организовали за границей экспедиционный корпус, который должен был в октябре вторгнуться из Савойи и Женевы в Пьемонт и произвести там переворот. Во главе корпуса стоял генуэзский генерал Раморино, прославившийся участием в польском восстании. Гарибальди, как опытному моряку, поручили готовить восстание в королевском флоте. С этой целью он поступил простым матросом на корабль «Эвридика» 27 января 1834 года.

Гарибальди с нетерпением ожидал сигнала к восстанию, но, по неизвестной для него причине, оно все время откладывалось. Как он узнал впоследствии, виной всему был сам генерал Раморино: не веря в успех экспедиции, он намеренно оттягивал ее.

3 февраля 1834 года Гарибальди перешел на фрегат «Де Женей», стоявший в Генуэзском порту. Он надеялся, что на этом фрегате, где служило много его приятелей, легче всего будет поднять восстание.

Наконец условный сигнал получен! Вечером 4 февраля заговорщики должны собраться на площади Сарцана, атаковать казарму и овладеть всей Генуей. Одновременно моряки должны захватить корабли.

Не желая подводить товарищей, Гарибальди решил съездить на берег — лично проверить все на месте. Добравшись до площади Сарцана, он стал там прогуливаться. К его изумлению, заговорщики не показывались. Он прождал около двух часов; уже стемнело. Сжимая в карманах рукоятки двух пистолетов, Гарибальди нетерпеливо вглядывался в одиноких прохожих, торопливо пересекавших площадь. Наконец он случайно увидел одного из знакомых и узнал от него, что в городе идут аресты, что к площади стягиваются войска, что савойская экспедиция сорвалась, а Раморино распустил свой отряд… Все еще не веря, в сильном волнении Гарибальди продолжал бродить по площади. У мальчика, продававшего газеты, он купил свежий номер «Гадзетта ди Дженова». Вот что он прочел: «Правительство его величества давно уже знало о подготовке революционерами восстания в Савойе. Это восстание было организовано изгнанниками-итальянцами при содействии польских эмигрантов, живущих в Бернском кантоне. Было известно, что в кантонах Во и Женевском есть склад с несколькими тысячами ружей… В условленный день поляки уже находились на швейцарском берегу Женевского озера. Однако их товарищи, узнав об энергичных мероприятиях савойского губернатора, не только отказались сами выехать, но и не дали полякам оружия из склада и помешали им отплыть на зафрахтованных судах. Тогда поляки двинулись в Нион… и причалили к женевскому берегу в двух милях от границы Савойи (возле Бельрив). 1 февраля эта шайка, состоящая из 300 человек, была разоружена и арестована…»

Итак, все кончено! Оглянувшись, Гарибальди заметил вдали патрули солдат и понял: еще немного — и он погиб! Он бросился в первую попавшуюся фруктовую лавку. Продавщица, которой он чистосердечно рассказал все, обещала ему помочь. («В те дни и много лет спустя, — замечает по этому поводу Джесси Марио, друг и биограф Гарибальди, — ни разу не случалось, чтоб генуэзец, а тем более генуэзская женщина отказали в защите и помощи патриоту, преследуемому королевскими войсками».) Она спрятала его в своей каморке, а когда наступила ночь, принесла ему крестьянское платье. Гарибальди очутился на большой дороге. Куда идти? Ориентировавшись, он решительно двинулся по направлению к родной Ницце. Гарибальди шел напрямик, по садам и оврагам, перелезая через колючие изгороди и перепрыгивая через канавы. «К счастью, — шутливо замечает он в «Мемуарах», — я привык к таким упражнениям. После часа гимнастики я миновал, наконец, последний сад и перебрался через последнюю стену, преграждавшую мне путь». Затем он стал взбираться на горы Сестри. Днем он спал, ночью шел. Через десять суток Гарибальди очутился в Ницце. Оборванный, измученный, почти неузнаваемый, явился он к своим родителям.

Гарибальди горячо любил и уважал свою мать. Роза Раймонди была красивая женщина, простая в обращении, с приветливыми и скромными манерами. В отличие от многих женщин своего времени она получила некоторое образование, много читала и была в курсе политических событий. Ее сильно тревожила рано обнаружившаяся у Джузеппе склонность к мореплаванию. Время было неспокойное (наполеоновские войны). Желая спасти сына от всевозможных опасностей, мать наметила для него более мирную карьеру, и муж с ней согласился. «Если мой отец, — говорил Гарибальди, — не дал мне более разностороннего воспитания, если он не обучил меня гимнастике, фехтованию и прочим физическим упражнениям, то виной этому было то, что тогда предпочитали делать из молодых людей монахов и юристов, чем достойных граждан, способных служить своей угнетенной стране…»

Отец Гарибальди — «падрон Доменико», как обычно называли его портовые моряки, был добродушным и недалеким человеком, по развитию стоявшим много ниже жены[11]. Все его помыслы ограничивались корабельной службой и семьей. Специального образования он не получил и научился морскому делу на отцовских судах. Оставшись сиротой, он продолжал работу отца: снаряжал небольшие суда и сам ходил на них между портами Средиземного моря. В дальние плавания из-за недостатка знаний, а может быть, и смелости, он не решался отправляться. Всю жизнь он оставался скромным каботажным капитаном, предпочитая небольшие рейсы и свою уютную тартану «Санта Репарата».

Легко представить ужас и гнев капитана Доменико, когда он узнал об участии сына в антиправительственном восстании. В сильной ярости он стал бранить и упрекать Джузеппе. Мать рыдала и на коленях умоляла сына «явиться с повинной к начальству»: она надеялась, что этим он спасет свою голову. С горечью слушал Гарибальди родителей, которые не понимали воодушевлявших его великих порывов. Он вышел в сад, где протекло его детство, и, усевшись на скамью, глубоко задумался.

Гарибальди страстно любил родную Ниццу и ее изумительные окрестности. Он снова увидел тройной венец дальних гор, нежную, яркую зелень цветущих холмов, с вершин которых часто любовался смутными очертаниями далекой гористой Корсики, парусами судов, бороздивших блестящую поверхность моря, и предался воспоминаниям о своем детстве…

Море неудержимо влекло к себе маленького Пеппино, и он часто удирал из дому к морскому берегу. Мальчик любил валяться на песке, болтать с матросами и рыбаками, которые сушили сети и вытаскивали на берег барки. Здесь же он впервые научился ловко взбираться по канатам и реям рыболовных судов. Это искусство пригодилось в дальнейшем, когда он стал участвовать в морских сражениях: он прекрасно наблюдал за передвижением судов неприятеля. С детских лет вода была его стихией. Он сам говорил, что «не помнит того времени, когда он не плавал бы, как рыба». С раннего детства отличался физической силой и бесстрашием. Восьми лет от роду Пеппино Гарибальди спас тонувшую прачку. Когда ему было тринадцать лет, он вытащил из воды нескольких товарищей, лодка которых перевернулась. Как только Гарибальди научился владеть ружьем, он стал часто ходить к склонам Монбороне и Монгроссо в поисках куропаток. Большой радостью в жизни мальчика было начало ловли тунца в соседнем порту Виллафранка, откуда ежегодно вывозились тысячи бочек этой вкусной рыбы из породы макрелей.

О том, где и чему он учился, Гарибальди, к сожалению, рассказывает мало. Вот что он пишет в «Мемуарах»: «Моими первыми учителями были два священника. Я думаю, что своим низким умственным и моральным уровнем итальянское племя обязано главным образом этому вредному обычаю… Я сохранил нежное воспоминание о третьем моем учителе, синьоре Арене, преподававшем мне итальянский язык, каллиграфию и математику. Своими немногими познаниями я обязан более всего ему, человеку светскому; в особенности я благодарен ему за то, что он обучал меня родному языку и римской истории».

Следует отметить, что Гарибальди на всю жизнь сохранил живейший интерес к литературе. Он декламировал на память поэмы (например, «I Sepolcri» Фосколо), целые главы из «Илиады» Гомера, «Божественной комедии» Данте, «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо…

Мать уже начинала радоваться успехам Пеппино. Ей казалось, что он навсегда излечился от своей «пагубной страсти» — любви к морю. Но неожиданный случай разрушил ее надежды. Неукротимый Пеппино, мечтавший о приключениях и путешествиях, сговорился с тремя товарищами, и на рыбачьей лодке они тайком отправились морем в Геную. Но священник, учитель Джузеппе, проследил за своим воспитанником и донес отцу. Вне себя Доменико пустился в погоню за беглецами и настиг их вблизи Монако. Можно себе представить, какой нагоняй получил Пеппино! С этого дня Доменико и Роза Гарибальди не на шутку призадумались над дальнейшей судьбой мальчика. Капитан сдержанно, но настойчиво заявил жене, что борьба с явно выраженным призванием мальчика бесполезна и что в конце концов мореплавание не такое уже недостойное занятие, раз все в их роду посвятили себя этой профессии! Скрепя сердце Роза Гарибальди согласилась с доводами мужа. Они решили проделать опыт и устроили мальчика юнгой на бригантину «Костанца», шедшую из Ниццы в Одессу. Это был быстроходный, надежный парусник. Опечаленная синьора Роза умоляла капитана Анджело Пезанте как-нибудь вызвать в мальчике отвращение к морским плаваниям. Старый морской волк, усмехаясь и дивясь материнской наивности, обещал сделать все от него зависящее.

Капитан Анджело честно выполнил обещание, взвалив на юнгу самые тяжелые и неприятные работы. Но очень скоро он убедился, что юный Джузеппе Гарибальди прекрасно справляется со всем и не боится никаких трудностей, опасностей и бурь. С этого момента мальчик окончательно завладел сердцем капитана.

По возвращении Джузеппе с востока отец взял его на свою тартану. Однажды, когда они бросили якорь в гавани Чивита-Веккия, Джузеппе упросил отца свезти его в Рим. Рим! Столица древней республики! Вечный город, где каждый камень повествует о великих подвигах! В памяти юноши вставали страницы Плутарха, образы Горациев, Гракхов, Сципиона, Катилины… Но как велико было его разочарование, когда он увидал современный ему католический Рим — отвратительное гнездо кардиналов, попов и монахов! На этих людей папа Пий VII возложил воспитание молодежи. Войско, управление, цензура, личная жизнь граждан — все находилось в руках прелатов. Печальное зрелище вечно коленопреклоненных людей — в церквах, на улицах, во время проезда папы или религиозной процессии — вызывало в юноше гнев и возмущение. Говорить об этом с отцом было бесполезно: благочестивый человек покорно выполнял все требования католического ритуала…

Сидевший в маленьком саду отцовского дома Гарибальди очнулся от воспоминаний, радостных и печальных. Нельзя было медлить: сейчас его жизни угрожала серьезная опасность!

В ту же ночь он в последний раз обнял плачущую мать и в сопровождении двух друзей — Жозефа Жона и Анжа Густавини — направился к берегу Вара. Река широко разлилась из-за дождей, но Гарибальди, отличный пловец, переплыл ее. Добравшись до противоположного берега, он махнул рукой товарищам и пустился в путь.

Встретив отряд французских пограничников, Гарибальди откровенно рассказал им, кто он такой, наивно воображая, что конституционная Франция окажет ему гостеприимство. Но пограничники арестовали его и «впредь до распоряжений» отправили в Грасс, а оттуда в Драгиньян. Там его поместили в первом этаже какой-то казармы, окна которой выходили в сад. Гарибальди подошел к окну, делая вид, что любуется пейзажем. Затем, улучив момент, спрыгнул в сад и был таков. Пока жандармы спохватились, бросились догонять, он был уже далеко в горах. По пути он забрел в таверну и разговорился с хозяином. Тут он вторично совершил неосторожность, открыв, что он политический беглец.

— В таком случае я вынужден вас арестовать! — заявил перепуганный хозяин.

Гарибальди пожал плечами.

— Прекрасно! — спокойно ответил он. — Но вы успеете сделать это позже, когда я кончу свой ужин и уплачу вам за него двойную цену.

Заметив недоверчивый взгляд трактирщика, брошенный на его скромный узелок, Гарибальди засунул руку в карман и побренчал золотыми экю. Это произвело впечатление. Тем временем таверна стала наполняться людьми. Здесь обычно собиралась деревенская молодежь: пили, плясали, пели, курили, играли в карты, беседовали о политике.

Кончив ужинать, Гарибальди подошел к группе поющих. Выслушав песню, он поднял бокал и воскликнул:

— Теперь очередь за мной!

Гарибальди спел два куплета песенки Беранже «Бог простых людей» — одной из любимых Французским народом:

Земных владык законами и властью

Не раз играл здесь баловень судьбы.

И вы, цари, игрушкой были счастью,

Пред ним во прах склоняясь, как рабы!

Вы все в пыли. Я ж чист и сохраняю

В борьбе за жизнь — покой и удальство.

Держа бокал, тебе себя вверяю,

Всех чистых сердцем божество!

Успех был настолько велик, что трактирщик не осмелился больше беспокоить певца. По настоянию молодежи Гарибальди повторил куплеты. Он весело закончил словами припева:

Кошмары снов я смело разгоняю,

Вот мудрости моей вам существо.

Держа бокал, тебе себя вверяю,

Всех чистых сердцем божество!

Его обнимали, целовали и с энтузиазмом кричали:

— Да здравствует Беранже! Да здравствует Франция! Да здравствует Италия!

Так благодаря своей находчивости Гарибальди удалось спастись. «Беранже умер, не подозревая об оказанной мне услуге!» — шутливо замечает он в «Мемуарах».

Сообщники и друзья Гарибальди (кличка его была, как сказано, «Борель») долгое время считали, что он расстрелян, так как прочли в «Пьемонтской газете» сообщение, в котором среди казненных упоминался некий Джузеппе Борель.

Но в приговоре шла речь о другом, настоящем Бореле. Узнав об этом, Гарибальди из осторожности решил переменить свое имя на Джузеппе Пане.

На двадцатый день после своего бегства из Генуи он очутился в Марселе и вскоре прочел в местной газете приговор генуэзского военного суда, на этот раз касавшийся его лично:

«Военный дивизионный совет в своем заседании в Генуе, по приказу его превосходительства господина губернатора, рассмотрел дело государственного военного фиска против Мутру Эдоардо родом из Ниццы, моряка 3-го класса королевской службы; Гарибальди Джузеппе Мария, сына Доменико, 26 лет, морского капитана торгового флота и матроса 3-го класса королевской службы; Каорси, 30 лет, и Маскарелли Витторе, 24 лет, и установил, что Гарибальди, Маскарелли и Каорси были организаторами заговора в нашем городе в январе и феврале этого года и стремились вызвать в королевских войсках восстание для свержения правительства его величества.

Выслушав это сообщение и призвав на помощь господа бога, суд приговорил: Гарибальди, Маскарелли и Каорси — к наказанию позорной смертью и к публичному отмщению как врагов отечества и государства и бандитов первой категории. Генуя, 3 июня 1834 г. — Брэа, секретарь. Рассмотрено и одобрено. Губернатор, дивизионный начальник, маркиз Паулуччи».

Итак, Гарибальди был заочно приговорен к смертной казни. О возвращении на родину нечего было и думать…