ГАННИБАЛОВА КЛЯТВА

ГАННИБАЛОВА КЛЯТВА

Русский порт Таганрог на Азовском море. 1833 год. Узкий мыс далеко врезался в тяжелые, серые, ленивые воды. На пристани кипит работа — грузят зерном итальянский корабль. По сходням бегают черноглазые, мускулистые люди, несущие на бронзовых, блестящих от пота спинах тяжелые мешки. С берега за их работой наблюдает капитан — высокий, плечистый и статный молодой человек. Утолщенная переносица придает его лицу характерное «львиное» выражение. Светловолосый и синеглазый, он больше похож на жителя страны, куда приехал, чем на земляков-итальянцев. А между тем он коренной житель Ниццы, далекого прекрасного города на лазурном берегу Средиземного моря. Там в морском реестре 1832 года записано; «Гарибальди Джузеппе Мария, сын Доменико Гарибальди и Розы Раймонди, родился 4 июля 1807 года в Ницце, внесен в список капитанов ниццского управления 27 февраля 1832 г. за «№ 289».

Сейчас Гарибальди двадцать шесть лет. Всего год, как он стал капитаном, но его уже знают на родине как отважного, искусного моряка, прошедшего все ступени морской службы — от юнги до капитана. Двенадцать лет жизни отдал он морю, совершил несколько дальних плаваний. Двенадцать лет неусыпного труда, борьбы с морской стихией. Зато при каждом возвращении его в родную Ниццу земляки восторженно приветствовали своего любимца Пеппино (его называли еще Mons? Peppin). Сотни людей собирались к молу поглядеть на него, пожать ему руку.

Добродушные ниццардцы гордились своим соотечественником, прославившим их город среди моряков Лигурии и Прованса. Но никто еще не подозревал тогда, что этого моряка ждет мировая известность, что о нем сложат легенды и песни, что во всех уголках земного шара будут повторять его славное имя, имя одного из великих борцов за народную свободу!

Гарибальди не в первый раз посещал Россию, страну dei servi cosacchi (рабов-казаков), и всегда с большим любопытством присматривался к ее жизни. Так и на этот раз, тотчас по прибытии в Таганрог, еще до начала погрузочных работ, молодой капитан отправился в город. На главной площади Гарибальди заметил новый памятник.

— Кто это? — спросил он прохожего, указывая на статую.

— Его величество покойный император Александр. Александр, поработитель Европы! Деспот, мрачная тень которого легла и на далекую Италию, родину Джузеппе. Русские самодержцы считали себя вправе вмешиваться во внутренние дела других стран и «охранять» их от малейших проблесков свободомыслия. Восемь лет назад скончался в Таганроге Александр, но с его смертью ничего не изменилось. На троне России оказался другой тиран — Николай I, так же угрожавший свободе в любом уголке Европы. Гарибальди долго глядел на статую «европейского жандарма», с горечью отдавшись своим постоянным думам о неслыханных страданиях итальянского народа.

К вечеру, когда в небольших покосившихся домиках окраины загорелись огоньки, Гарибальди направился в один из береговых кабачков — излюбленное место отдыха моряков. За столиком Гарибальди увидел группу своих товарищей, окруживших итальянца, который говорил с большим воодушевлением. На бледное лицо его падал скупой свет сальной свечи. Гарибальди прислушался к страстному голосу оратора: речь шла о самом дорогом для сердца Джузеппе — об Италии, об угнетенной и разорванной на куски родине, о ее былом величий и теперешнем унижении, о пытках, издевательствах и расстрелах…

— Один за всех, все за одного! — восклицал оратор (его звали Кунео). — Все итальянцы должны отныне объединиться и дружным усилием прогнать тиранов — своих и иностранных! Неаполь за Сицилию, Ломбардия за Тоскану, Венеция за Пьемонт — все должны объединиться и восстать за Италию, за единую, свободную Италию!..

Кунео рассказал, что два года назад в Италии возникло новое революционное общество «Молодая Италия» под руководством Джузеппе Мадзини. Этот вождь, по словам Кунео, не надеется на патриотизм итальянских князей и королей, двуличных вельмож, которым интересы Италии чужды. Мадзини возлагает надежду только на всеобщее восстание. Народ сам должен завоевать себе свободу. Девиз Мадзини: «Dio e Popolo»— «бог и народ». Кунео призывал земляков вступить в общество «Молодая Италия».

Гарибальди слушал горячую речь с увлечением: все это было так близко его собственным стремлениям! Отдавшись внезапному порыву, он бросился к Кунео, обнял его, прижал к груди.

— Клянусь, — воскликнул он, — что с этого момента я твой друг на всю жизнь!

Новый мир открывался перед Гарибальди. Он давно жаждал подвига, мечтал отдаться борьбе за освобождение родной страны. В то время его очень увлекала революционная борьба греческого народа. Героический эпизод Миссолунги[1] воспламенял его воображение.

«Будь у нас такие герои, как Константин Эпарка, Кариоскака или Колокотрони, — говорил Гарибальди своим друзьям, — Италия не оставалась бы более во власти чужеземцев!»

Одно время он даже решил последовать примеру своего любимого поэта Байрона и принять участие в борьбе греческого народа. Случайная встреча с итальянским эмигрантом Кунео в таганрогском портовом кабачке сразу изменила его намерение.

Впоследствии Гарибальди писал об этом в своих «Мемуарах» так: «Христофор Колумб, затерянный в безбрежных просторах Атлантического океана, выслушивавший угрозы товарищей, которых он просил обождать хотя бы еще три дня, и в конце третьего дня услышавший крик «Земля!» — не был счастливее меня: я услышал слово «Отечество» и увидел на горизонте свет маяка революции 1830 года. Значит, подумал я, есть все же люди, посвятившие себя делу освобождения Италии!»

В том же году произошла и другая встреча, сыгравшая большую роль в жизни Гарибальди. Во время стоянки «Клоринды» в одном из портов Эгейского моря, по пути в Константинополь, Гарибальди познакомился с группой политических деятелей, изгнанных из Франции. Сторонники утопического учения Сен-Симона, они надеялись найти почву для своей пропаганды среди восточных народов. Во главе их стоял Эмиль Барро. Они пытались устроить в предместье Парижа Менильмонтан трудовую коммуну, чтобы наглядно пропагандировать идею освобожденного труда. Их судили и после года тюремного заключения выслали из Франции.

Новые для Гарибальди идеи сенсимонистов сильно его взволновали. Ведь и он тоже смутно мечтал о «благе всего человечества». Он почувствовал симпатию к этим смелым людям, лишившимся за свои убеждения родины, дома, семьи. Гарибальди взял их на свой корабль, чтобы довезти до Константинополя.

Стояли чудесные дни. Стройная «Клоринда», сияя белизной вздутых ветром парусов, мчалась, слегка покачиваясь, по голубой глади Эгейского моря. То слева, то справа на горизонте возникали голубые и дымчато-лиловые горы, выраставшие прямо из моря. При приближении к ним дымка рассеивалась, и оказывалось, что это не горы, а острова. Они были покрыты зеленью пастбищ, на которых в подзорную Трубу удавалось разглядеть белых коз, загорелые тела пастухов… Самые имена этих островов звучали, как музыка, напоминая Гарибальди поэмы Гомера и мифы античной древности: Крит, Милос, Андрос, Хиос…

Особенно прекрасны были ночи, теплые южные ночи Эллады, память о которых надолго запечатлелась в сердце Гарибальди.

«Во время этих прозрачных ночей Востока, — вспоминает он в «Мемуарах», — ночей, которые, как говорит Шатобриан, в сущности, даже не мрак, а лишь отсутствие дня, под небом, усыпанным звездами, на поверхности этого моря мы спорили не только на узкие национальные темы, которыми в то время ограничивался мой патриотический кругозор, но и о великих вопросах, касавшихся всего человечества! Точно завеса упала с моих глаз. Горизонт мой расширился. Пока я не познакомился с Э. Барро, я намерен был посвятить жизнь служению моей родине. Познакомившись с ним, я решил посвятить ее служению всему человечеству».

— Всемирная ассоциация трудящихся, — говорили ему сенсимонисты, — вот наше будущее! От каждого по его способностям, каждой способности по ее делам — вот новое право, которое заменит собой право завоевания и право рождения; человек, вступив в товарищество с человеком, будет эксплуатировать природу, отданную ему во власть!

Эмиль Барро вовсе не собирался расхолаживать патриотический пыл Гарибальди. Но освобождение Италии, говорил он, должно являться только частью великой освободительной борьбы масс против гнета немногих — знатных и имущих. Что толку, если Италия станет единым государством и будет управляться итальянцами, ведь народным массам придется по-прежнему денно и нощно работать на господ, оставаться нищими и невежественными.

Крепко засели эти слова в душе Гарибальди, и он почувствовал всю их правоту. Впервые пред его сознанием встали сложные и острые вопросы классовой борьбы. Гарибальди хорошо знал, что такое голод, и видел горькую нужду своего народа. Сам он происходил из небогатой семьи моряка; общество трудящихся рыбаков, бедных ремесленников и селян было ему всего дороже и ближе. Но сенсимонисты не могли указать ему правильного решения волновавших его вопросов. Он был человеком реального действия, а не утопистом, и их неопределенные рассуждения о «мирном» достижении «всеобщего счастья» никак не могли удовлетворить его. Поэтому Гарибальди еще больше сосредоточился на стоявшей перед ним конкретной, непосредственной цели: освобождении итальянского народа от жестокого гнета иностранных завоевателей и самодержавных князей. Он не желал дольше ждать и решил как можно скорее разыскать вождя «Молодой Италии» — Мадзини, о котором с таким энтузиазмом рассказывал ему Кунео. Действовать, действовать во что бы то ни стало, быстро и энергично, — иначе он не представлял себе жизни.

С невольным сожалением думал он, что скоро придется расстаться с интересными собеседниками. Бывают же люди, беседы с которыми дают больше, чем чтение самых полезных книг!..

Тесные Дарданеллы остались позади, на горизонте появились острова Мраморного моря, и, наконец, в розовых лучах восходящего солнца радужным видением возник Константинополь. Пора, пора проститься с друзьями! Но их слова и советы остались в памяти Гарибальди на всю жизнь.

Чтобы понять причину революционного воодушевления Гарибальди, уяснить себе, к какому лагерю он отныне примкнет, необходимо оглянуться назад, на события, происходившие на Апеннинском полуострове в течение четырех с лишним десятилетий, истекших после начала Великой французской буржуазной революции.