4
4
Моя крёстна, мамина сестра Марья, — её нихто взамуж не брал, её прозвище было Царь-баба, все её боялись. Но взамуж она хотела, и как выйти? В то время приехали с Китая, было две ровни [103]. Старши перезрелы, им как-то надо было определить свою судьбу. Оне выпивали. Ну вот, моя хрёснушка хотела выйти замуж, ну как? Выбрала телёнка, напоила, переспали, после того стали любоваться, она забеременела и приказала её брать, а нет — пострашала: в то время за ето власти брались крепко. И хто попал в ету ловушку — ето Анфилофьев Евгений Титович, парень безответный и добрый (их восемь братьяв и две сестры). Бедняге некуда было деваться, пришлось брать, родители были против, и оне сбежались, тайно убежали в Буенос-Айрес. Когда она принесла сына, приехали, но родители их не приняли. Оне стали жить с бабой Евдокеяй, вскоре их свенчали. Дитя окрестили, назвали Борисом, я стал крёстным, а Степанида крёстной. Мы с ними водились, оне пошли по арендам, обои работяги, у них сразу пошло хорошо, он коммерсант, чё вырастит, сам торгует, везёт туда, где нету. Потом рождается дочь, крестили, назвали Анна, тоже моя крестница.
Интересно: мамин брат Степан и сестра Марья ростили своих детей и внушали против Зайцевых. Мы старались с ними родниться, но с ихной стороны как-то всё бочкём. И детей вырастили, стали совсем чужими. Мы со Степаном молились, он как наставник, а я уставшик и головшик, оне к нам не подходили. Когда подъехали Шарыповы и Ларионовы, у их основался собор, и всё наше родство, включая наших родителей, ходили туда. Нас Шарыповы шшитали за еретиков, мы помалкивали, всё терпели. Вскоре у их за каки-то несправедливости уходют от них наши родители и кум Евгений и крёстна. Крёстна давай нас убеждать, чтобы молились у них, говорит: «Дом большой, места всем хватит». Ну, мы согласились, стали молиться, постепенно она стала во всё вникать, мне ето не нравилось, Степан молчал. Собрались на Пасху, стали молиться, она во всё вникает и везде лезет. Когда отмолились, я с ней разоспорил:
— Зачем я учился — стары напевки и разный [104]устав подымать?
Поспорили, она не сдаёт, тогда я сказал:
— Молитесь, я суда не приду больше.
У них без меня не пошло, и она передавала, чтобы я вернулся. Говорю:
— Нет. Наслышался её досыта, ето не собор, а диктатура. Вот скоро подъедут добры люди, сделам моленну, тогда будем молиться, а пока дома.
Но за ето крёстна мне отомстила. А получилось ето так.
Когда мы со Степаном уехали с Помоне к Герману, кум Евген арендовал в Помоне землю. Борису уже было четырнадцать лет, на тракторе он работал. У нас родилась дочь Таня, всё было хорошо, но что-то дома у нас с Марфой не пошло, стала пушше спорить, не покоряться, всё на вред, не варит, не стират, станешь допытывать — бурчит. Мама надулась, Евдокея надулась. Что такоя? Мы вообче часто гуляли, а тут вовсе с горя загулял. Однажды приезжает мама, и я прихожу пьяный. Мама:
— Где, — поднялась, — таскашься, таскун, уходи из дому!
И Марфа почувствовала таку защиту, повысила голос:
— Уходи и уходи, таскун!
Я в шоке, нихто разбираться не хочет, чуть не вытолкали. Собрал в сумку маленькя одёжи и ухожу. Слышу, мама говорит Марфе:
— Пошлятся да и придёт.
Посмотрим. Ну и судьба же досталась! Беру автобус, еду в провинцию Чубут, в город Пуерто-Мадрин, там у меня друг детства Луис Пачеко, работает на алюминевой фабрике.
Приехал к нему, он обрадовался, принял меня. Стал узнавать, где хорошо заработать можно. Он повёл к своему другу, что работает на порту начальником, сгружают свежую рыбу в яшиках лебёдками, и плотют хорошо. Но ето кооператив, и у всех номера, надо быть на порту в пять часов утра, а зимой холодно. На порту работают проходимсы, которы любят лазить по ночам. И бывает так: набор, а рабочих не хватает, вот тут и берут новичков, и каждый раз надо ждать. Как не хватает, так и успевашь работаешь, ето случалось два-три раза в неделю, но прожить хватало. Перво казалось трудно и чижало, но, когда понял сноровку, стало хорошо получаться и легко. Каждый день я был на порту, начальники кооператива ето видели, да и уже со многими соревновался, что [105]аргентинсы приходют голодны, мату пососут да и на работу, а силы нету. А я по-русски: хорошо позавтракаю да с собой на работу беру обед, вот и сыт голодному не верит. Через полтора месяца вызывают в контору, проздравляют и выдают мне карточкю с номером 33. Тогда начал работать каждый день. Когда не хватало суднов, нас посылали на международный порт Адмиранте Сторни, а мы работали на команданте Луис Пьедро Буено, на большим порту сгружали морожену рыбу и загружали заграничные судна.
Как-то раз вижу русский флаг, подхожу, спрашиваю на вахте:
— Можно к вам?
— Можно.
Захожу, там передали капитану, приходит:
— Вы откуда?
Рассказываю.
— Интересно. Заходи!
Собрали на стол, выпили-закусили, расспросы, рассказы. Все чудятся:
— Через столь лет, уже внук, и чисто на русским языке говоришь! И русская рубашка, поясок — ето сказка!
Мне ето всё казалось чудно: как так оне удивляются? Показали русские фильмы, приглашали в Россию. Всё там казалось родноя.
Подходит греческое судно. Я узнал, что ето судно каждых два года приходит на етот порт и хорошо плотют. Я обратился к капитану, через переводшика попросил работу, он спрашивает:
— На каких языках говоришь?
— На русским, на испанским, на португальским.
— А на английским говоришь?
— Нет, но, ежлив надо, можно подучиться.
— Хорошо, мы будем стоять пятнадцать дней. Неси паспорт, сделам контракт на два года. Через два года в ети же числы судно будет в етим порту, зарплата 1500 долларов в месяц, но получишь их все через два года на етим порту. А на каждым порту, где будет стоять судно, даём виятик [106]на каждый день по 30 долларов на личные расходы.
— Хорошо, я подумаю.
Действительно, задумался. Два года — 38 000 долларов, ето можно купить 50–60 гектар с фруктой. У меня паспорт дома простроченной, но ето полбеды: за два дня в Буенос-Айресе можно поновить. Но как с Марфой? Надоело мне спорить, разойтись раз навсегда — детей жалко, да и стосковался: как ни говори, уже четыре месяца прошло.
Приезжаю домой, тесть в гостях:
— Ну что, набегался?
— Ишо нет.
Узнала мама, приходит:
— Зачем приехал?
— За документами.
— И куда?
— В Европу.
— Зачем?
Всё рассказал.
— А семья?
— Семья, чё вы, сами выгнали, а за чё, сам не знаю.
— Как не знашь?
— Не знаю.
— А кака у тебя женчина в Помоне?
— Никакой нету.
— Как никакой нету, а которой поясок подарил?
Тогда я догадался, в чём дело.
— Стоп-стоп, вы мараете совсем невинных людей. Марфа, в таким-то числе к нам приезжали за сливами наши помонски друзья, Жюлияни с женой. Он попросил поясок, я тебе сказал: «Марфа, иди принеси». Ты принесла и подарила. Хочете, поедем к ним и сверимся.
Оне заотпирались.
— Как так, довели до разводу, выгнали ни за что.
Мама говорит:
— А в ребятах ты как жил?
— Мама, в ребятах у меня не было семьи, я покаялся и клятву сам себе дал, чтобы жене не изменять. А где вы выдрали ету сказку?
— Да Марья Гениха рассказывает, что ты етой женчины хороший друг и она тебя шибко хвалит.
— Да, ето правды, мы с ней хорошие друзья, и с мужем, и с сыновьями. А что, нельзя иметь с женчинами дружбу или женчинам дружить с мужчинами и не думать толькя об сексе?
Молчат.
— Прости, мы ошиблись.
— Вы ошиблись! От людей смех, от Бога грех, а дети при чём? Зачем оне доложны страдать из-за наших ошибок?
Молчат.
— Ну вот, поеду на два года моряком, через два года можем купить своёй земли и жить себе спокойно.
Марфа в слёзы, мама не пускат. Говорю Марфе:
— Неужели всю жизнь будем ходить по арендам?
— Да, лучше будем ходить по арендам, но я не хочу, чтобы ты уезжал.
— Но так трудно нам будет.
— Пускай трудно, но вместе.
— Ну как хошь.