Светлана Васильева[195]

Светлана Васильева[195]

Где-то над Бискайским над заливом…

Думая о рождении человека, нельзя не вспомнить место этого рождения, а также другие точки пространства, впоследствии соединенные линией человеческой жизни. В произведениях Василия Аксенова есть своя занимательная география. Москва, Ленинград, Магадан, Казань, Крым, Вашингтон, Биарриц. Ключевые точки, к которым, должно быть, применим термин Льва Гумилева «местообразование» (по аналогии с «месторождением»). География Аксенова, как и любая наука, предметна и стремится к точности самоописания. В этом творческом процессе — как рассказывает автор — были и такие моменты, когда он, порывшись в августиновских кладовых памяти, «измышлял» то или иное место действия, населял его персонажами и только потом сам там оказывался. Если все, вплоть до ландшафта, было угадано верно, место отвечало взаимностью, «узнавало» повествователя, подбрасывало ему сюжеты на будущее. Так и с Биаррицем, вдохновившим роман «Редкие земли». Блоковские ли тамариски навеяли, растущие, подобно нашей родной бузине, прямо из камней над Бискайским заливом по всему маршруту от Франции до Испании? Аксеновская ли мечта о «новом Переделкине» тут виновата? Но Биарриц с его домом-садом-кабинетом, спасенной в адскую жару усилиями поливальщика красавицей магнолией, отрытыми из заросшей земли синими ирисами, шумящей поблизости стиральной машиной океана — это действительно прежде всего место работы.

Волей случая, а вернее, в связи с днем рождения другого писателя, Евгения Попова, младшего товарища Аксенова, мы тоже очутились в тех краях. И Аксенов как местный старожил показывал нам дивный тамарисковый парк, еще не совершивший странный литературный кульбит в нашу российскую, комсомольско-капиталистическую действительность. Потом, скромно справляя 60-летие Попова, сидели впятером (мы трое плюс Майя с Пушкиным) в недешевом ресторанчике, ловили шум волн и недоумевающие взгляды редких соседей по столикам: о чем эти сравнительно немолодые люди (в сопровождении какого-то «Пушкина», с собачьим аппетитом уплетающего дары моря) столь оживленно беседуют битых два часа, чему так радуются в бессезонье, в опустевшем Биаррице? «Сами-то они, должно быть, качество очередного блюда обсуждают…» — саркастически заметил Василий Павлович. Может, он ошибался. Посетители общепита говорили… о достоинствах тамариска. Во всяком случае, когда-нибудь, прочитав в переводе «Редкие земли», они уж точно призадумаются о связи природы и демократии, о путях развития капитализма в двух наших отдельно взятых странах, о сказках тамарискового парка. А мне так тамарисками был подсказан замысел одной поэмы, строки из которой я теперь и возвращаю по месту аксеновского обитания…

…Где-то над Бискайским над заливом

На границе тучи ходят низко.

Положу билетик свой счастливый

В треснувшее лоно тамариска.

Было далеко, а стало близко:

Кедр ливанский, фига и олива.

О нагие сучья уколоться

Здесь мешает зелени участье,

Рыцарская доблестность уродцев.

Оторву билетик свой несчастный.

Растеряюсь пред седым красавцем.

Напою собаку у колодца.

Сходства черт (фигуры тамарисков

Повторяют крен моей печали)

Ни малейшего… Но оглянись-ка,

Парк темнеет, а маяк светает.

Океан небесный свод качает,

Точно колыбель, на грани риска.

Ход стволов под бурею большою

В камень врос и корню дал подмогу

Изнутри сожженною душою,

Черным телом, нищим и убогим.

Поклонюсь героям одноногим.

Видно, вместе гибнуть хорошо им.

Если не протянется граница

Рождества и смерти, нет ответа,

Как страданье с радостью роднится,

Чем рознятся та звезда и Эта,

И зачем в обычае поэта

То отчаяться, а то возвеселиться.

Говорят, вода — источник жизни,

Аква витэ. Можно выпить залпом.

Утром о вселенском о ленд-лизе

Громко бредят волны, и внезапно

Океан, почуяв вкус и запах,

Верною собакой сушу лижет.

И закат клубится над горами,

Создавая призрачные фоны

Юных девушек в цветочной гамме

Умиранья и рожденья Персефоны.

И светил зажженные плафоны

Весь сезон горят — не догорают.

Что же тамариска тело стонет,

Почему так трескается в корчах?

Униженье красоты и кроны

И ветвей завистливая порча —

Неужели это нам пророчит

Дивный парк? Иль в море парус тонет?

Что же над простором над бескрайним

Диск луны так остро морду скалит,

Лес крадется берегом бискайским,

Точно леший по отвесным скалам.

Может, это жизнь наколдовала.

Может, все висит на острой грани…