Глава V. Зрелые годы Лайеля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V. Зрелые годы Лайеля

Жизнь Лайеля после издания «Основных начал». – Экскурсия в Пиренеи. – Профессорская деятельность Лайеля. – Поднятие Швеции. – Поездки в Америку. – Мнение о рабстве. – Дальнейшие экскурсии. – Краткий очерк их результатов. – Общественная деятельность Лайеля. – Его отношение к политике. – Борьба за независимость науки. – Литературные вкусы Лайеля. – Общество, в котором он вращался. – Почести и награды.

Издание «Основных начал» было важнейшим событием в жизни Лайеля. До тех пор малоизвестный геолог, не вполне благонравный, хотя и «подающий надежды» ученик Буклэнда, он разом стал во главе науки. Правда, отцы-командиры возмущались таким нарушением субординации, но и они не могли не видеть, что имеют дело с главой школы.

Вообще, его книга произвела ошеломляющее впечатление, как и все подобные труды, поворачивающие науку в новое русло. Знали, что он намерен выступить в защиту униформизма, но никто не ожидал, что из этого выйдет преобразование науки. Сама по себе идея была стара и общеизвестна: мы называли ученых, которые пытались применить ее к истории Земли. Но эти попытки, казалось, только обнаружили ее бессилие; так что огромное большинство геологов решило, что с этим орудием ничего не поделаешь. Что сделал с ним Лайель – мы уже видели.

С адвокатурой он давно распростился; теперь исчезли последние сомнения относительно карьеры. Вся его дальнейшая жизнь была посвящена науке. Вся она прошла в геологических экскурсиях и в обработке данных, собранных во время экскурсий. Неблагодарный материал для биографа! Жизнь без приключений! Жизнь без событий, однообразная и прозаическая, глава из ученого трактата! То есть были в этой жизни свои приключения, свои события: открытие какого-нибудь игуанадона, установление связи между двумя формациями и прочее, и прочее, но кто, кроме специалиста, может оценить глубокий и драматический интерес подобных событий?

Лайель много путешествовал по Европе и Америке: добрая треть его жизни прошла «в поле», как выражаются геологи. Но эти экскурсии совершались в пределах цивилизованных стран и не представляют драматического элемента: столкновений с дикарями, с лютыми зверями и т. п. Приключения и невзгоды, которые приходилось переживать Лайелю – более будничного свойства: случалось промокнуть под дождем; засесть в грязи на дороге по милости сломавшегося колеса; заночевать в какой-нибудь лачужке на пустой желудок, не достав на ужин ни яиц, ни молока, потому что хозяева по бедности никаких домашних животных, кроме блох, не держат; приходилось воевать с таможенными чиновниками или с полицией, пристававшей к путешественнику с недоверчивыми: кто? куда? откуда? зачем? по чьему позволению?

В жизни, посвященной духовным интересам, события идейного характера являются естественными вехами, разбивающими ее на известные периоды. Так, в жизни Лайеля мы можем различать период детства, когда впервые пробудилась у него еще инстинктивная любовь к естествознанию; учебные годы, когда гимназия на время отвратила его от истинного призвания; возвращение к науке, завершившееся изданием «Основных начал»; последовавшие за ними тридцать лет, посвященные обработке новой геологии; последние годы жизни, ознаменовавшиеся важным переломом в его воззрениях и новым направлением его занятий, так как, не оставляя геологии, он увлекся наукой о доисторическом человеке.

Мы добрались до издания «Основных начал»; теперь дадим беглый очерк последовавшей за ними эпохи – наиболее деятельной и плодотворной в жизни Лайеля.

Напечатав первый том своей книги, он предпринял геологическую экскурсию в Южную Францию и Пиренеи, с каким-то капитаном Куком. Капитан Кук интересовался преимущественно «познанием всякого рода мест», Лайель изучал геологическую структуру Пиренеи и потухшие вулканы в Каталонии. Обоих допекала подозрительная испанская полиция, не хотевшая верить, чтобы офицер английского флота и его загадочный спутник путешествовали для собирания камней и трав (капитан Кук занимался между прочим ботаникой). Какой-то алкальд «догадался», наконец, что эти странные люди – эмиссары тайного общества, основавшегося в Лондоне с целью распространения либеральных принципов в монархических государствах Европы. «Догадка» грозила самыми непредвиденными приключениями нашим путешественникам; к счастью, они запаслись охранным листом от губернатора, мудрый алкальд, покипятившись и заявив, что «губернатор ему не указ, потому что он, алкальд, получает приказы от самого короля», – в конце концов все-таки угомонился.

Возвращаясь из этой экскурсии, Лайель заехал в Париж потолковать с тамошними учеными, но, как мы уже упоминали, они были слишком заняты политической катастрофой (Июльской революцией), чтобы думать о геологии.

В Лондоне ему предложили читать лекции геологии в «Королевской коллегии». Он согласился, – не совсем охотно, впрочем, так как боялся, что профессорская деятельность будет помехой самостоятельным исследованиям. При этом возникло было сомнение насчет его ортодоксальности: духовные особы, имевшие голос при назначении профессоров, находили учение Лайеля не вполне благочестивым, не вполне согласным с традиционной космогонией… Однако, в конце концов, снизошли и объявили, что странные доктрины Лайеля основываются на изучении фактов, – быть может, неверно понятых, – но не проистекают из враждебного чувства к откровению. Итак, он сделался профессором и сохранял эту должность в течение двух лет. Она не особенно мешала его самостоятельным исследованиям: за это время он успел сделать три геологических экскурсии – в вулканический округ Эйфель, между Рейном и Мозелем, в Швейцарию и Тироль; кроме того, обработал и издал второй и третий тома «Основных начал», куда вошли и результаты упомянутых экскурсий.

В числе его знакомых был известный ученый, Леонард Горнер. Его дочь, Мэри, давно уже считалась невестой Лайеля, а в 1832 году они обвенчались. Мисс Горнер обладала большой начитанностью, знала иностранные языки, занималась геологией и впоследствии помогала мужу в его исследованиях, определяла для него окаменелости и так далее. Это была спокойная, рассудительная женщина, такая же уравновешенная натура, как сам Лайель; они как нельзя более сошлись характерами и прожили сорок лет душа в душу.

Вскоре после этого Лайель отказался от профессуры, чтобы посвятить себя всецело и исключительно самостоятельным исследованиям. Смущала его несколько денежная сторона вопроса, но он рассчитывал получать доход от своих книг.

«Если бы я мог быть уверенным, что моя работа доставит мне изрядный доход, – писал он жене, – то чувствовал бы себя свободным от всякой ответственности, сжигая свои корабли по отношению к Королевской коллегии. Не думай, что я смотрю на науку с меркантильной точки зрения. Но я хотел бы обеспечить себе возможность свободно располагать временем, чтоб работать для науки и для славы, сознавая в то же время, что не забываю об интересах своей семьи и добываю для нее нечто посущественнее славы».

Выпустив в свет третий, и последний, том «Основных начал», он предпринял большую геологическую экскурсию в Данию, Швецию и Норвегию для решения вопроса о поднятии материка. Еще в прошлом столетии Цельзий доказывал, что Скандинавский полуостров медленно и непрерывно выдвигается из моря (Цельзий приписывал это явление отступлению океана). Позднее Леонард фон Бух подтвердил мнение Цельзия. Метки, сделанные на прибрежных скалах, на верхней линии прилива, с течением времени оказываются выше этой линии; утесы, когда-то скрывавшиеся под водою, выступают над ее уровнем; здания, построенные на берегу, отступают внутрь страны.

В первом издании своей книги Лайель выразил сомнение в точности этих данных, и для окончательного решения вопроса отправился в Швецию сам. Проверив прежние указания и собрав много новых (относительно осадков, содержащих морские раковины и поднявшихся высоко над уровнем моря), он уничтожил всякие сомнения относительно «великого северного явления», как было названо это медленное поднятие Скандинавского полуострова, и даже имел возможность вычислить его среднюю величину (0,9—1,2 метра в год). Понятно значение этого явления для теории униформизма. Как ни медленно совершается это поднятие, но продолжись оно в течение тысячи лет, – нынешнее прибрежье окажется на высоте 4—5 саженей над уровнем моря, через сто тысяч лет – на высоте 400—500 сажен и так далее. Эти медленные поднятия и опускания замечаются в разных пунктах земного шара. Кора земная никогда не остается неподвижной; она вечно волнуется, поднимаясь в одном месте, опускаясь в другом. Эти движения крайне медленны, едва поддаются наблюдению, хотя результат их далеко превосходит самые опустошительные землетрясения, самые грандиозные извержения, убедившись в существовании подобных движений, мы начинаем понимать, как образовались современные материки. Все они состоят, главным образом, из осадочных пород, все образовались под водою, все были когда-то дном моря. Странствуя по равнине, взбираясь на высочайшие вершины, спускаясь в глубочайшие ущелья, – мы почти всегда и везде остаемся на дне древнего пересохшего моря. Каким образом это бывшее дно очутилось на такой высоте? Вековые движения земной коры, вроде того, которое совершается ныне в области, охватывающей Скандинавский полуостров и Северную Россию, объясняют это превращение моря в сушу.

Понятно, что Лайель, покончив с изданием своей книги, пожелал прежде всяких дальнейших исследований удостовериться в существовании этого явления. «Я вижу теперь, – писал он жене из Стокгольма, – что был прав, когда, обрабатывая последнее издание моей книги, думал, что мне не следует ничего писать больше, не узнав наперед истину относительно „великого северного явления“. Ты увидишь, как оно важно, как повлияет на мои мнения и как сильно подвинет вперед теорию, усматривающую в действии современных причин ключ к объяснению геологических явлений».

В течение следующих лет он предпринял ряд экскурсий в Швейцарию, Данию, Норвегию, Нормандию и Турэнь. Плодом этих поездок явился ряд мемуаров, которых мы не станем перечислять и излагать ввиду их специальности.

В 1841 году он отправился в Америку, где путешествовал более года, а по возвращении изложил результаты своей поездки в книге «Путешествие в Северную Америку», вышедшей в 1845 году в двух томах и нескольких специальных статьях и заметках.

«Путешествие в Северную Америку» нельзя назвать популярной книгой, хотя написана она ясным, простым, толковым слогом, характерным для английских писателей, и касается не только геологии, но и общественной жизни, политического быта, народного образования в Северной Америке. В научном отношении она представляет важный вклад в геологию Соединенных Штатов и ряд новых иллюстраций к системе униформизма. В отношении политических воззрений в ней больше всего бросаются в глаза маниловские взгляды Лайеля на невольничество. Плантаторы, по его словам, милые и добродетельные люди, обремененные и почти угнетенные рабами, которых нужно поить, кормить, учить, лечить, наказывать – словом, всячески пестовать. Если таким образом плантаторы достойны сожаления, то рабов можно только поздравить: живут как у Христа за пазухой, работают мало, веселятся много; сыты, обуты, одеты – что еще нужно для человеческого благополучия?

Эти странные – для такого свободомыслящего, гуманного человека, как Лайель, – мнения заслуживают более подробного разбора; мы поговорим о них в следующей главе.

По возвращении из Америки он экскурсировал по Англии, Шотландии и Ирландии; в 1845 году снова посетил Соединенные Штаты, где оставался около девяти месяцев. Плодом этой поездки явилась новая книга: «Второе посещение Соединенных Штатов, 1849 год».

Затем последовал ряд экскурсий в Германию, Америку, на Канарские острова, в Саксонию, Богемию, Тироль, в Италию и Сицилию, доставивших много материала по самым разнообразным вопросам исторической и физической геологии. Так проходил год за годом в неустанной и непрерывной работе. Около 60 специальных мемуаров, статей, заметок, 9 изданий «Основных начал», 5 изданий «Элементов» геологии, и 4 внушительных тома путешествий по Северной Америке – вот научные результаты этого периода жизни Лайеля.

Из этой массы исследований, наблюдений, открытий, крупных и мелких, мы отметим два мемуара о медленном поднятии Скандинавии, окончательно решившие этот важный вопрос; исследования над дельтой Миссисипи, для образования которой потребовалось, по вычислениям Лайеля, не менее 100 000 лет, – и над отступлением Ниагары, продолжающимся, по его расчету, около 35 000 лет. Подобные вычисления составляют особенность и силу Лайеля. Они имеют огромное значение, обнаруживая перед нами в настоящем свете так называемую «современную» эпоху, ее почти бесконечную древность, энергию и способы действия ее агентов, – и давая известный масштаб для суждения о прежних геологических процессах. Подобные же вычисления производил он над вулканами, стараясь определить время, необходимое для образования вулканического конуса, по слоям лавы и пепла, отложившимся в течение исторической эпохи. Ряд исследований, посвященных этому предмету, завершился в 1859 году важным мемуаром «Об отвердевании лавы и о вулканах», окончательно утвердившим в науке «теорию накопления», за которую стояли Лайель и его предшественник по этому вопросу Паулет Скроп. Согласно этой теории вулкан представляет груду лавы, пепла и шлаков, скопившуюся мало-помалу путем бесчисленных извержений, тогда как противоположная «теория поднятия» объясняла происхождение вулканов вспучиванием земной коры под напором огненно-жидкой массы.

Далее мы встречаем в этой массе работ много исследований по исторической геологии, посвященных силурийской, каменноугольной, третичной и другим системам в различных странах Европы и в Америке. Независимо от своего значения для геологической классификации, они представляют много наблюдений над переходами от одной формации к другой, пополняют много пробелов между различными эпохами и часто бросают свет на процессы образования осадков в древние эпохи. В этом последнем отношении наблюдения Лайеля в особенности интересны. При своих исследованиях он всегда обращал внимание на детали строения древних пластов. Эти именно детали – мелкие, тонкие слои, отпечатки дождевых капель, следы водяной ряби и тому подобные признаки – часто дают возможность восстановить до мельчайших подробностей условия образования осадка, отлагавшегося миллионы лет тому назад, и свидетельствуют о тождестве древнего и нового порядка вещей.

Все эти исследования постоянно обрабатывались в одно целое, ставились в связь с открытиями других геологов и обнародовались в «Основных началах» в виде стройной системы.

Характер и направление этих работ определились первым изданием «Начал». Они представляют дальнейшую разработку установленных в ней принципов. В числе их есть крупные исследования вроде упомянутого выше мемуара об отвердевании лавы, есть и мелкие – вроде работ «Об отпечатках дождя в пластах каменноугольной эпохи», но нет ни одного случайного. Это не груда материалов, натасканных трудолюбивым работником, а стройное здание, воздвигнутое искусным архитектором. Но основы этого здания были им заложены еще в 1830—1833 годах. Ряд вопросов, которого он коснулся в первом издании своей книги, он продолжал разрабатывать всю жизнь. Те разряды явлений, которые он осветил тогда, занимали его и впоследствии. В числе его позднейших работ нет ни одной, которая бы вызвала к жизни новый отдел науки. Правда, и тех, которые он создал в первом издании «Начал», было достаточно, чтобы поглотить всю деятельность человека.

Желая сосредоточить свои силы на любимой науке, Лайель по возможности сторонился общественной и педагогической деятельности, однако не всегда мог отвертеться от них.

Различные учреждения приглашали его читать лекции; так, в 1833, 1849, 1850 годах он прочел несколько публичных лекций в Лондонском королевском институте, в 1841 и 1851 годах – в Бостоне. Геологическое общество дважды избирало его президентом, и он не считал себя вправе отказаться от этой должности, хотя связанные с нею хлопоты были ему не по сердцу.

«Не принимайте никакой официальной ученой должности, – пишет он Дарвину (1836), – если только можете уклониться от нее; и не говорите никому, что я Вам дал такой совет, а то на меня обрушатся, как на проповедника антипатриотических принципов. Я отбивался от бедствия быть председателем, пока мог… Я часто спрашиваю себя, вознаграждается ли время, затраченное учеными обществами на разные „affaires administratives“, пользой, которую они приносят. Представьте себе Гершеля не на Капе, а в Королевском обществе президентом! А ведь он едва избежал этого назначения, и я, грешный человек, вотировал за него! Вообще, работайте, как я работал, исключительно для себя и для науки, не гоняясь за почетом и скукой официальных должностей. На эти места всегда найдется много охотников, которые иначе не стали бы работать».

О том же предмете писал он Гершелю:

«Вообще, я очень жалею о времени, которое приходится тратить на эти отчеты (ежегодные отчеты о деятельности Геологического общества) и на официальные обязанности. Есть люди, которым эти обязанности нравятся, но мне они не по вкусу, так как отнимают много времени и разбивают мысли… Мои друзья сердятся на меня, когда я поздравляю их, как друзей науки, с тем, что нам не удалось избрать Вас президентом Королевского общества… Теперь, по крайней мере, Ваше время не уходит на назначение должностных лиц, сочинение похвальных речей, председательство в советах и тому подобные вещи, которые может исполнить человек обыкновенных способностей».

Иногда ему приходилось исполнять официальные поручения от правительства: так, в 1844 году он исследовал с Фарадеем причины взрыва в Гасвелльских каменноугольных копях; в 1851 году участвовал в комиссии по устройству выставки в Гайд-Парке; в 1853 году ездил в качестве комиссара на международную выставку в Нью-Йорке.

Предлагали ему и более важные места и должности, но тут уж он решительно становился на дыбы и отбивался руками и ногами: не захотел принять даже депутатского звания, презрев завидное право приписывать к своей фамилии буквы «М.Р.» (Member of Parliament, член парламента), чем, собственно, и исчерпывается деятельность многих депутатов. Он не хотел изменять науке, и потому чурался политики. «Слава Богу, кажется нам не придется иметь дела с политикой!» – восклицает он в одном письме… «Если хотите долго прожить и много наработать… пуще всего избегайте политической суеты»… «Я давно уже перестал заниматься общественными делами; нам, поставившим своей задачей разработку науки, незачем в них путаться».

Как бы то ни было, путаться в общественные дела приходилось, хотя и редко. В этих случаях Лайель руководствовался принципами широкого свободомыслия и, как говорится, «высоко держал знамя науки», стараясь освободить ее от всяких посторонних влияний. Так, он ратовал против англиканской церкви, которая в те времена сильно косилась на «светскую» науку, не желая признать за ней право свободного исследования. Наука должна служить комментарием к Библии – думали тогдашние богословы.

В Англии духовенство пользовалось огромным влиянием; учебные заведения, от университетов до сельских школ, находились под его ведением; светские учителя были подчинены церкви. Лайель был решительным противником этой системы.

«Влияние англиканской церкви, заменяющей действительное народное образование кажущимся, может привести в отчаяние, – пишет он Тикнору. – Даже либеральнейшие представители нашего духовенства утверждают, что рабочие классы будут несчастливы, если получат образование. На этом основании они стараются ограничить народное просвещение простым обучением грамоте и платят школьным учителям по триста рублей в год – жалованье, которым не удовольствовалась бы их прислуга, живущая на всем готовом. Хорошо бы было, если бы народ или миряне забрали это дело в свои руки, как у вас (в Америке); только я не надеюсь на это».

«Нет, не придется мне дожить до того времени, когда в Англии возникнет сословие светских учителей, столь же обеспеченных, столь же независимых, так же поставленных в обществе, как духовенство!.. Народ желает образования, – так вот оно (духовенство) и заменяет его кажущимся, и таким манером избегает того, чего боится пуще ножа острого, то есть что народ станет способным думать и рассуждать».

Эти взгляды он высказывал и публично; не столь резким языком, правда, но с достаточной откровенностью. Так, в своем американском путешествии он посвятил целую главу английским университетам, указывая на подчиненное положение науки и вредные последствия этой системы. То же говорил он на съездах Британской ассоциации, да и при всяком удобном случае, когда речь заходила об образовании.

Точно так же стремился он к освобождению науки от знатных покровителей. В старые времена, когда наука была в загоне, ее представителям волей-неволей приходилось ютиться около богатых и знатных меценатов. Астроном составлял гороскопы какой-нибудь владетельной особе, алхимик отыскивал для нее философский камень, доктор составлял эликсиры для поддержания ее здоровья и так далее. Позднее, когда наука приобрела независимое положение, погоня за высокими покровителями стала излишней, но сохранилась в силу «переживания», выражаясь в стремлении ученых обществ и учреждений избирать светлейших, сиятельнейших, превосходительнейших патронов, президентов и почетных членов… Лайель восставал против этого обычая, находя его несовместимым с достоинством науки. Так, в 1848 году он пишет сестре по поводу одного из заседаний совета «Королевского общества»: «Я указал на то, что из сорока восьми членов Верхней палаты, приписывающих к своим фамилиям „F.R.S.“ (Fellow Royal Society – Член Королевского Общества) и представляющих ту часть нашей аристократии, которая наиболее заботится о науке, никто никогда не помещал в журнале общества ни единого сообщения, за исключением лорда Брума, – да и то за тридцать три года до его избрания в пэры… Я сказал, что весьма уважаю таланты наших пэров, но эти таланты еще сильнее оттеняют их пренебрежение к науке…»

Стремление уклониться от общественной деятельности не означает в данном случае узкой специализации или равнодушия к развитию человечества. Лайель отнюдь не принадлежал к числу тех ученых, которые глухи и слепы ко всему, кроме своей специальности. Напротив, это был человек с широкими интересами, с эстетическими наклонностями, унаследовавший от отца любовь к поэзии, музыке, живописи… Он не хотел работать в сфере общественной деятельности, находя, что область, которую он отмежевал себе, достаточно широка, чтобы поглотить все его силы. Но это не мешало ему следить за тем, что творилось в других областях.

Перелистывая его книгу, удивляешься не только громадной и разносторонней эрудиции автора, но и его литературному образованию. Не знаем, найдется ли еще ученый трактат, в котором бы уделялось такое место поэзии. Редкая глава обходится без цитаты: Лайель цитирует из Вергилия, Овидия, Лукреция, Шекспира, Мильтона, Байрона, Данте и так далее. В юности он сам пробовал «бряцать на лире вдохновенной»; одно из таких бряцаний мы находим в его письмах – стихотворение, посвященное острову Стаффа, не столько поэтическое, сколько геологическое, в котором он с большим пафосом распространяется о вулканических силах, породивших базальтовые столбы Фингаловой пещеры. Потом он попробовал писать о геологии прозой; вышло гораздо лучше, и он распростился с музой. Тем не менее, любовь к поэзии у него сохранилась. Молодость Лайеля совпала с великим событием в английской и всемирной литературе: появился Байрон. Но бешеная муза великого поэта, кажется, немножко напугала спокойного и рассудительного геолога: по крайней мере, в письмах его почти не упоминается о Байроне, хотя о поэзии и литературе вообще ведется речь довольно часто. По-видимому, он предпочитал миролюбивую поэзию Вордсворта, Грея и других, воспевавших розы, грезы, слезы, соловья и прочее, что полагается воспевать по уставу чистого искусства. Любил он также романы и баллады Вальтера Скотта, с которым был знаком лично, и восхищался произведениями г-жи Сталь.

«Скажи своей матери, – пишет он невесте, – что в случае, если ей взгрустнется, я советую прочесть главу из г-жи Сталь о пользе занятий при таком настроении. Это из сочинения „О влиянии страстей на счастье наций и индивидуумов“ – одного из блистательнейших произведений нашего века… Это творение души, которую обуревали почти все страсти, которая сильно чувствовала и потому нашла красноречивое выражение своим чувствам; ее правила и наставления часто не вяжутся с обиходной жизнью и недоступны вульгарным душам; но это великолепное произведение… На мой взгляд, она представляет исключительное явление и почти равняется с величайшими людьми своей эпохи. Воображение ее было живо и поэтично, но умерялось рассудком; у нее был философский склад ума. Если бы она писала стихи так же, как прозу, то доказала бы, что лучшая способность души человеческой присуща не только мужчинам, но и женщинам, которые, впрочем, и без того обладают многими достоинствами, недоступными нашему полу».

Кроме изящной литературы, Лайель интересовался живописью, и искусствами вообще, и в своих беспрерывных странствованиях по Европе не упускал случая ознакомиться с замечательными произведениями живописи, скульптуры, архитектуры и т. п. В письмах его мы находим отзывы о фресках Джотто, картинах Рафаэля, статуях и зданиях, – обнаруживающие если не знатока, то, по крайней мере, любителя. Он следил также за выдающимися произведениями исторической литературы, читал Маколея, Прескотта, Мотлея, Тикнора, Бокля и других. Словом, он жил полной духовной жизнью, завидной в отношении богатства и разнообразия впечатлений, вращаясь притом в обществе выдающихся представителей науки и литературы. В этом отношении ему посчастливилось с юных лет: отец его был знаком со многими литераторами и учеными, с которыми познакомился и сын. Ближайшими друзьями его были: геологи Мурчисон, Мантель и другие; Дж. Гукер, один из лучших ботаников нашего века; Дарвин; миссис Соммервиль, прославившаяся своими трудами по физической географии; Тикнор, американский историк, автор очень известной истории испанской литературы, с которым Лайель познакомился во время своей поездки по Соединенным Штатам и впоследствии постоянно переписывался; Дж. Гершель, знаменитый астроном, и другие. Разъезжая по материку, он перезнакомился со светилами европейской науки: Кювье, Гумбольдт, Араго, Лаплас, Берцелиус; позднее Бунзен, Либих, Геккель, Дюбуа-Реймон, – вот общество, в котором он вращался. Было где набраться ума, если бы даже своего не хватало.

По мере того, как слава Лайеля вырастала, и он становился украшением отечества, сильные мира начали удостаивать его своим вниманием. В числе его позднейших знакомых мы встречаем Роберта Пиля; датского принца Христиана, мецената и любителя наук вообще, а геологии в особенности; какую-то немецкую принцессу, очень разумно, по словам Лайеля, толковавшую о дарвинизме, и им подобных. С этими особами он встречался преимущественно на званых обедах и вечерах, так что особенно близких отношений тут не было. Впрочем, один из них, принц Альберт, супруг королевы Виктории, не царствовавший, а состоявший в должности мужа царицы, довольно часто видался с Лайелем и, по-видимому, симпатизировал ему. По крайней мере, Лайель отзывается о нем с искренним чувством.

С расцветом новой геологии ширилась и слава ее основателя, а с ней появились награды, почести, отличия со стороны ученых учреждений и правительств.

В 1834 году Лайель получил от Лондонского королевского общества – старейшего и славнейшего из ученых обществ Англии – золотую медаль за «Основные начала геологии», а 24 года спустя оно почтило его своей высшей наградой – Коплеевской медалью. В 1848 году он был пожалован в рыцари («knight») и с этого момента стал уже не просто Чарлз Лайель, а «сэр» Чарлз Лайель; в 1864 году получил звание баронета. Кажется, он отнесся к этим титулам довольно равнодушно; по крайней мере, в письмах его упоминается об этих событиях лишь мимоходом и без всякого увлечения, которое, однако, чувствуется, когда он говорит о своем научном значении, сознание которого, видимо, было ему очень и очень лестно.

В 1854 году Оксфордский университет избрал его почетным доктором прав, а в 1862 году Парижская академия, забаллотировавшая Лайеля лет пять тому назад, как еретика и нечестивца, сменила гнев на милость и приняла реформатора геологии в свое святилище в качестве члена-корреспондента.

Около этого времени занятия его приняли несколько иное направление, сосредоточившись на новой, едва возникшей в то время науке о доисторическом человеке, которой он и посвятил свои последние годы. Но прежде чем говорить об этом, остановимся на его характере и умственном складе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.