ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ В ОТСТАВКЕ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В ОТСТАВКЕ

Прошло десять лет как я расстался с армией. Сегодня 14 мая 1977 года. Тепло и солнечно. Официальная часть встречи назначена на 10 часов. Но задолго до начала у входа в московский Дворец пионеров собрались ветераны 25-й гвардейской стрелковой дивизии…

В гражданском костюме, никем не узнанный, стою в стороне и с некоторой грустью смотрю на собравшихся. На каждом шагу теплые встречи, объятия, поцелуи, слезы… Старая гвардия. Мужчины и женщины. Седые. Постаревшие. Многие со следами старых ран. С орденами и медалями на груди. Такими я увидел своих товарищей, и прошлое, такое далекое и все еще бесконечно близкое, захлестнуло меня…

— Вы ли это, товарищ комдив? — услышал я чей-то знакомый голос и, обернувшись, увидел перед собой седого улыбающегося генерал-лейтенанта с Звездой Героя на груди. Мы обнялись. Я смотрел на него, и в памяти возникли черты молодого, худого, черного, как галчонок, лейтенанта Алексея Николаевича Потемкина.

25-я гвардейская дивизия, которой мне довелось командовать в годы войны, формировалась в Калининской области.

— Хотите ко мне адъютантом, товарищ лейтенант? — спросил я по рекомендации кадровиков лейтенанта Потемкина.

— Нет, товарищ полковник! Хочу воевать рядом со своими товарищами…

Я не настаивал. Потемкин был из 2-й гвардейской бригады моряков, на базе которой формировалась наша дивизия, и его желание мне было понятно. Алексей Николаевич быстро рос. К началу 1943 года он уже был начальником штаба полка. Говорят, что в войну офицеры растут быстро. Это конечно так, но процесс этот не стихийный, его определяют кроме других факторов личные качества командиров. Позже за форсирование Днепра А. Н. Потемкин был удостоен звания Героя Советского Союза, стал командиром полка…

К нам подходят ветераны. Представляются, здороваются, напоминают о боевых эпизодах, в которых они принимали участие… Я еле успеваю отвечать. Со всех сторон вопросы, приветствия, протянутые руки. Вокруг нас уже толпа людей…

Потом была официальная часть. Зал Дворца заполнен до отказа. Здесь и московские пионеры. Они пришли послушать и посмотреть на ветеранов 25-й гвардейской, из рядов которой вышли 79 Героев Советского Союза, в том числе взвод героев лейтенанта П. Н. Широнина. На ее знамени ордена Красного Знамени, Суворова II степени и Богдана Хмельницкого II степени. Она носила наименование Синельниково-Будапештская имени В. И. Чапаева…

Где, как не здесь, можно чудесным образом оказаться в том далеком героическом времени, среди тех, кто совершал незабываемые подвиги, кто освобождал нашу Родину от фашистской чумы. И всюду мелькают красные галстуки — в зале, кулуарах, между ветеранами…

Меня попросили сказать несколько слов. В этот день отмечалось 35-летие со дня формирования бывшей нашей дивизии. В апреле 1942 года эта почетная задача выпала на мою долю. Тогда мне было 34 года… Позади наиболее насыщенная часть жизни — война, победа, послевоенная служба в армии. Но в памяти, как горящий в ночи факел, осталась Великая Отечественная война… Как не вспомнить о ней, о ее героических участниках, о тех, кто в зале и кто лежит на полях битв от Москвы до Будапешта и Праги. И я рассказываю…

Потом мы сидим рядом с бывшим комиссаром штаба 25-й дивизии И. Т. Копыловым и вспоминаем:

— А помните нашего дивизионного химика Николая Александровича Будрейко?

— Конечно! А где он сейчас?

— Умер. Совсем недавно. После войны он стал доктором философии, был профессором в Менделеевском институте в Москве. Я с ним изредка встречался…

В 1942 году в дни затишья на Сторожевском плацдарме я как-то спросил Николая Александровича:

— Как вы думаете, решатся фашисты применить против нас газы или другое химическое оружие?

— Если не использовали его под Москвой, то теперь — вряд ли применят. Война затянулась, а общий баланс сил все больше склоняется на сторону антигитлеровской коалиции. Но чтобы не ошибиться, надо быть в постоянной готовности…

Несколько позднее немцы обстреляли наблюдательный пункт 53-го артиллерийского полка снарядами, от дыма которых у людей появилось головокружение и тошнота. Немедленно примчавшийся Будрейко определил:

— Это не газ, это, видимо, такой порох, но о его качествах враг знает…

Тогда из этого случая наши войска сделали необходимые выводы…

После официальной и художественной части был торжественный обед, устроенный вскладчину. Директор кафе «Ландыш» — ветеран нашей дивизии Вера Павловна Критинина сделала все, чтобы встреча за общим столом осталась у нас в памяти. Люди были довольны, чувствовали себя весело и свободно. Пели, смеялись, танцевали и, конечно же, вспоминали…

Когда кончились первые тосты и речи, я прошел в фойе покурить. Ко мне подошел один из ветеранов.

— Гердт, — представился он. Я протянул ему руку.

— Вы, кажется, работаете в театре Образцова, стали народным артистом РСФСР?

— Да, — смеется Зиновий Ефимович, — но я предпочитаю, товарищ комдив, чтобы вы вспомнили меня как воина…

Я напрягаю память. Гердт молча стоит и улыбается.

— Вспомнил!

В ночь с 11 на 12 января 1943 года саперы 81-го полка оборудовали проходы в своих заграждениях. На завтра готовилась разведка боем перед общим наступлением наших войск со Сторожевского плацдарма. Проходы в заграждениях противника намечалось сделать в ходе атаки, впервые применив танковые тралы. Было очень холодно и темно. На этом направлении гитлеровцы почему-то почти не освещали подходы к своему переднему краю.

Неожиданно в свете показавшейся луны саперы из находившегося впереди прикрытия увидели выдвигающуюся к нашему переднему краю группу противника. Об этом немедленно доложили руководившему работами полковому инженеру старшему лейтенанту З. Е. Гердту.

«Наверное, вражеские разведчики, — рассказывал мне потом Гердт. — Но их нельзя пускать вперед. Они сорвут нам работы и могут догадаться об их характере и цели». Решение нужно было принимать мгновенно. Взяв с собой для усиления небольшую группу саперов, я выдвинулся к прикрытию. Надо не просто остановить их. Это ведь тоже может вызвать подозрение. Надо чтобы гитлеровцы остановили нас, приняв за разведку.

— Вперед!

Мы поползли. Вскоре вражеские разведчики открыли по нас огонь. С переднего края противника стали подниматься вверх осветительные ракеты. Откуда-то с фланга открыл огонь тяжелый пулемет. Гитлеровцы начали отходить. Возле нас стали рваться мины…»

— Отличное решение, — похвалил я тогда Зиновия Ефимовича Гердта. — Лучшего здесь и не придумаешь…

…Не обошли меня своим вниманием и женщины. Зоя Серовикова, известный снайпер дивизии, ученица Героя Советского Союза Василия Ивановича Голосова. Немало фашистов погибло от ее руки. Теперь Зоя Борисовна Дроваль уже бабушка. Но когда она вспоминает о своей боевой юности, лицо ее как-то сразу преображается. Исчезают морщины, незаметной становится седина, и передо мной, как будто вновь стоит санинструктор Серовикова и умоляющими, детскими глазами просит перевести из медсанбата в команду снайперов…

И я думаю о том, что есть поступки, вырастающие в подвиги, что остаются в памяти людей и передаются из поколения в поколение…

…Скорый поезд Москва — Одесса еле заметно оторвался от перрона, постепенно набирая скорость. Прощальные взмахи рук провожающих, и Киевский вокзал уже позади. Но Москва тянется еще долго. Вместе с попутчиком, молодым, хорошо одетым человеком, мы молча стоим в коридоре купированного вагона и курим. Говорить не хочется. За окнами яркие весенние краски. Мир и тишина. Май 1977 года.

А я вспоминаю май 1945-го. Берлин. И первый праздник Победы… Белые флаги в окнах домов… Колонны пленных гитлеровцев с несмываемыми пятнами крови на руках… И наш салют, в котором были и торжество, и горечь, и счастье.

Мимо проносятся зеленые поля и рощи, обновленные, утопающие в цветущих садах города и села. И всюду как примета времени — выкрашенные в яркие тона краны новостроек.

— Ну что ж, что вы инвалид, — услышали мы из соседнего купе недовольный голос проводницы. — Я не могу приказать никому из пассажиров уступить вам нижнее место…

— Неужели по любому вопросу нужно постановление правительства, — заметил мой попутчик и пошел к соседям. Я тоже кончил курить и сел в купе.

— Вот здесь, — показывая на свое место, говорит, появляясь в дверях, мой попутчик. Рядом с ним высокий, худой, с культей вместо левой ноги, инвалид. У него открытое, уже немного загоревшее лицо, короткая прическа. Одет в полотняную цветную рубашку, простые дешевые брюки, в руках старенький чемодан.

«Лет 55 ему, не больше. Наверное, ногу потерял в войну…»

Новый сосед вежливо поздоровался, поставил на место свой чемодан и палку, и после обычных в пути ознакомительных вопросов и ответов мы разговорились.

— А я говорю ему, товарищ младший лейтенант! Давайте немножко отстанем, мы ведь ротные минометчики, нам надо роту поддерживать, а на виду фашист огня вести не даст.

— Вперед! Не отставай! — только и успел сказать комвзвода. Откуда-то сбоку застучал пулемет. Лейтенант свалился. Меня ударило по ногам и в плечо, и я как бежал, так ничком и упал…

Пролежал я не знаю сколько времени, чую — болят ноги и плечо. Значит жив. С трудом перевернулся на бок, залез рукой под шинель, а там уже половина гимнастерки кровью намокла. Достал я свой индивидуальный пакет, снял упаковку и целиком положил на рану. Кровить вроде бы стало меньше…

А немец, видать, недалеко. Кругом свистят пули, рвутся снаряды и мины. Людей не видно. Холодно. Снег. Декабрь сорок второго года. Лежу и думаю:

«Хотя и ранило, а все же не убило. Подлечимся в госпитале и опять на фронт».

Только к вечеру подобрали меня, а в медсанбат попал уже на вторые сутки. Пока подошла очередь, то да се, положили меня на стол уже в полдень. Капитан медслужбы, не помню его фамилию, осмотрел меня — стукал и колол левую ногу от ступни до бедра. А потом говорит:

— Ключица заживет. А вот левую ногу отнять придется. А правую попытаемся сохранить. Согласен?

— Согласен, — говорю, — не помирать же из-за ноги…

…Отрезали мне ногу, пришел я в себя. Ну, теперь, значит, по чистой. Сделал, что мог. Особого геройства, конечно, не проявил, но свое солдатское дело выполнял исправно. И крови своей тоже не пожалел…

Отправили нас в госпиталь на станцию Воробьевку. Там, когда рана подживать стала, сделали мне вторую операцию, чтоб, значит, культю в порядок привести… А потом перевезли в Новохоперск, а оттуда в Ташкент…

Раны стали заживать. Уже видно, что скоро и домой. На дворе август сорок третьего года. Прошло почти девять месяцев, как меня ранило…

— Чем же вы занимаетесь?

— Как уволили из армии, вернулся в колхоз, работал учетчиком. Моего года из нашего села ушло человек шестьдесят, а после войны вернулось семь. И работают все больше женщины да молодняк. Скучно мне стало. Здоровый мужик, а ставлю палочки в тетрадке. В 50-м году подался я в город, поступил на завод и вот уже 27 лет работаю слесарем. С одной ногой тяжело, конечно, но постепенно привык. А без работы не могу.

— Куда же вы едете?

— В санаторий. Путевку бесплатную дали и дорогу оплачивают…

Мы замолчали. И я подумал о том, что еще многие следы войны стерлись только на поверхности. Поезд, мягко стуча на стыках рельс, стремительно несся вперед. Одиночный самолет высоко в небе вычерчивал мирную трассу. Вдали, в свете лучей заходящего солнца, возникли очертания города. Мы подъезжали к Одессе.

…Давно уже отгремели бои, а письма о войне все идут. Становятся известными все новые имена людей, проявивших в борьбе с врагом величие духа, не пожалевших своей крови и самой жизни… Разные судьбы, думы и чаяния… Недавно я получил письмо от бывшего рядового 81-го полка 25-й гвардейской дивизии Александра Ермиловича Боброва:

«…Северная окраина села Урыв на Сторожевском плацдарме. Здесь обороняется паша 3-я стрелковая рота. Кучки камней от фундаментов давно сгоревших хат уже несколько раз переходят из рук в руки. Вы помните, наверное, товарищ комдив, как 8 сентября 1942 года гитлеровцы буквально засыпали нас листовками. Одна из них прилетела к нам на огневую позицию. «25-я гвардейская, — писалось в ней, — учитесь плавать, завтра вы будете в Дону».

— На пушку гады берут, — говорит стоящий рядом лейтенант Володин, — хотят вызвать у нас панику… А если не врут, значит здорово подготовились. Надо запасать побольше мин…

На следующий день в 5 часов 30 минут гитлеровцы и хортисты нанесли по нашей обороне удар страшной силы. Ротная траншея была разрушена. Кругом все изрешечено воронками. Дым и пыль от ведущих огонь артиллерии, танков и самоходных орудий, бомбежки авиацией заслонили первые лучи солнца. Но мы выстояли. Все, кто мог держать в руках оружие, открыли огонь, потом начались рукопашные схватки. Враг прорвался и к нашей траншее, уже начал метать гранаты. Установив минометы на критическую дистанцию[7], открыл ураганный огонь. В том бою, со своего ротного миномета я выбросил по гитлеровцам 25 ящиков мин. И они это почувствовали.

Над нами появилась «рама». Выпустив вниз серию красных ракет, она убралась восвояси. И сразу по нашей позиции ударил шестиствольный миномет. Подносчик мин рядовой В. П. Богомолов был убит, а мне осколок угодил в правое плечо. Сгоряча опять бросился к миномету, но боеприпасы кончились. Схватился за карабин, — но правая рука отказала полностью. Так очутился я в медсанбате, а потом в Новохоперском госпитале. Здесь больше раны беспокоила меня судьба плацдарма. Но вскоре прибыла очередная партия раненых и среди них наши гвардейцы. Они рассказали, что фашист не прошел. На душе полегчало…

35 суток продержали меня в госпитале. Медленно тянулись дни и ночи. Несколько раз обращался к командованию — просил поскорее отправить на фронт, но врачи не разрешали.

— Ты, — говорят, — свое дело сделал. Подлечись. Воевать еще долго придется…

В свою роту вернулся где-то во второй половине октября. Многих товарищей и друзей уже не застал. Одни погибли, другие лечились по госпиталям. Командира нашего взвода лейтенанта Володина убило. Вместо него назначили старшего сержанта Мелких…

Новый, 1943 год мы встретили в окопах. Позади уже был Сталинград. Столько времени в непрерывных боях держать Сторожевский плацдарм!.. Душа рвалась вперед…

13 января началось наше наступление. Уже прорвана первая позиция. Гитлеровцы и хортисты ожесточенно сопротивляются. У разрушенного дзота ведет огонь вражеский пулеметчик. Рота залегла. Сквозь шум боя услышал переданную по цепи команду ротного: «Прямо триста — пулемет. Подавить!» …А вражеские мины рвутся все ближе. «Успею ли?» — пронеслось в голове. В сторону дзота послал очередь мин. Пулемет замолк. С громким «ура!» рота поднялась в атаку. И тут я услышал звук летящей на излете мины. Она взорвалась у моих ног…

Очнулся я уже в медсанбате в селе Давыдовка. Вначале не понял, куда ранен. Болело все. Потом врач рассказал: «Правую ногу оторвало напрочь, бедро левой — перебито. Да еще 45 осколочных ранений… Сильный ты, — говорит, — человек, Бобров, — не всякий такое выдержать сможет…»

Полгода кромсали меня, сшивали, можно сказать из кусков. Восемь раз кровь переливали… Из Давыдовки меня перевезли в Липецк, а когда начал поправляться, переправили в Рассказово под Тамбов. О чем только не передумал я за эти дни и ночи! О войне — долго ли еще протянется. О послевоенной жизни — ведь сколько придется восстанавливать. О себе и семье… Думы были невеселые — ведь столько ран…

Уволили меня по чистой, и в мае 1943 года я уехал в деревню на родину. Много лет работал в колхозе бухгалтером. Потом перебрался в город Рыбинск и 20 лет работал наладчиком станков на моторостроительном заводе. Боевых наград не имею, да ведь мы воевали не за награды… И личных геройских подвигов я не совершал… Награжден медалью «Ветеран труда» и юбилейными медалями…»

Сейчас Александр Ермилович имеет право на заслуженный отдых, но продолжает трудиться.

…8 марта 1979 года в гости ко мне из Днепропетровска приехал бывший адъютант, капитан запаса Иван Григорьевич Козырь. Здесь же бывшая приемщица полевой почты дивизии лейтенант в отставке Галина Яковлева. Сегодня Международный женский день и мы вспоминаем о женщинах, которые воевали вместе с нами.

…Вторая половина дня. По узкой лесной дороге вместе с адъютантом и радистом мы едем в район Ухтдорф, где части готовятся к предстоящим боям за Берлин. Ветер с моря развеял тучи, и лучи солнца наполнили светом леса, покрыли серебром безбрежную гладь реки, ярко заиграли на разноцветных черепичных крышах покинутых жителями домов.

— Кто-то скачет навстречу, — говорит капитан Козырь.

Видно, как всадник придержал коня и, чтоб освободить дорогу, прижался к деревьям.

— Стоп, Ваня! — говорю я водителю и выхожу из машины. — Это что за амазонка?

На всаднице шинель под пояс, брюки в сапоги, аккуратно надетая на свернутые косы шапка. На туго перетянутой талии пистолет в кобуре, через плечо сумка. От быстрой езды лицо ее раскраснелось.

— Товарищ генерал! Приемщица дивизионной полевой почты лейтенант Яковлева. Следую в финчасть.

Я люблю верховую езду, и хотелось посмотреть, как держится эта девочка в седле.

— Желаю удачи! Можете следовать…

Отдав честь, лейтенант, рванув с места на полном галопе, скрывается за поворотом дороги.

— И кто только обучал ее так ездить?

— Я у них иногда бываю, — говорит адъютант. — Начальник почты капитан Постников командовал на фронте эскадроном. В 1942 году был ранен и после излечения в госпитале получил «ограниченно годен».

— Хоть в тыловое подразделение, но на фронт! — просил он военкома. Тот посмотрел личное дело — до войны Постников работал на почтамте — и направил его начальником нашей почты.

— Ну и как он с ней справляется?

— Отлично! Но почта больше походит на боевое подразделение. У них на вооружении и трофейный пулемет имеется. Галина Яковлева — его наводчик. Отлично стреляет, а как ухаживает за пулеметом… Капитан не нарадуется…

Один раз я видел почту на марше. Девушки с автоматами в хорошо подогнанном обмундировании и обуви. Повозочные — с карабинами. Лошади ухожены. Повозки и полуторка подкрашены. Капитан Постников — верхом. В общем, на полевой почте — полный порядок…

— Между прочим, — продолжает капитан, — недолюбливают Постникова некоторые тыловики. Мол, наше дело обеспечить, а воевать да муштрой заниматься тем, кто впереди…

…Бои уже шли в центре Берлина. 26 апреля тылы дивизии переместились в Панков. Полевая почта разместилась в брошенном хозяевами особняке с большим холлом. Шум боя в городе был слышен и здесь. Неожиданно в дальнюю канонаду вплелись звуки близких разрывов гранат, очередей из автоматов и пулеметов.

— Боевая тревога! — скомандовал вскочивший в дом капитан Постников. — Гитлеровцы пробиваются из окружения… Надо прикрыть медсанбат, там полно раненых. За мной!

…Лейтенант Галина Яковлева очнулась. Страшно болела голова, шумело в ушах. Раскрыв глаза, она в зыбком свете заходящего солнца стала присматриваться к окружающему. Вокруг на носилках, поставленных на подставки, лежали раненые…

«Наверное, я в медсанбате», — догадалась она. И в памяти до мельчайших подробностей возникла картина боя.

Схватив оружие и боеприпасы, они, выскочив из особняка, помчались вслед за капитаном туда, где слышалась частая стрельба.

— К бою! — скомандовал Постников и показал рукой позицию для пулемета.

Впереди они увидели широкую улицу. Отстреливаясь, ее пересекали отдельные бойцы.

— Ни одного гитлеровца нельзя пропустить через улицу! — говорит капитан. — Среди домов и садов окраины мы их не остановим.

Рядом с Галиной лежит второй номер пулемета — ее подруга Зоя. Правее и левее с трофейными автоматами еще две девушки-приемщицы. На уступе справа и несколько сзади — начальник почты и в одной линии с ним четыре повозочных и водитель машины. На какое-то мгновение стало тихо. Потом гитлеровцы, открыв сильный огонь из автоматов и пулеметов, попытались редкой цепью перебежать улицу.

— Огонь! — закричал Постников — и ливень свинца вынудил врага, оставив на мостовой убитых и раненых, отпрянуть назад.

— Товарищ капитан! — обращается к Постникову водитель полуторки 50-летний ефрейтор Хрусталев. — На СПАМе[8], недалеко отсюда, я видел сегодня два отремонтированных танка. Хорошо бы их позвать на помощь, одним вряд ли справиться…

— Давай, Иван Никифорович, на полуторке на полном галопе! — скажи, что надо прикрыть раненых в медсанбате…

Потом Галина увидела, как к улице с винтовками в руках в белых халатах бегут врачи и сестры медсанбата, офицеры и солдаты штаба тыла, складов, мастерских… Они образовали длинную цепь, перекрывая подходы к медсанбату и дивизионным складам.

Атаки гитлеровцев следовали одна за другой. Больше всего мешал им меткий огонь пулемета. Вокруг него стали рваться мины. В цепи появились раненые. Вилка вокруг пулемета сужалась. Треск близкого разрыва мины слился с выстрелом пушки подошедшего на помощь танка. Галина свалилась у пулемета.

— Контузия, — с уважением сказал подошедший к ней врач медсанбата Ярошевич. — Пару дней еще полежите, и пройдет…

Галина закрыла глаза. Почему-то сейчас ей вдруг вспомнилось, как впервые, еще в гражданской одежде она пришла на вещевой склад за обмундированием.

— Оденешься, будешь как огурчик! — сказал, критически осматривая ее тоненькую фигурку, бравый, уже в годах, с буденовскими усами, каптенармус.

Потом вечером в хате, где размещались девушки, началось переобмундирование. Развернув пакет, Галина обнаружила среди других предметов две пары мужских кальсон и рубах.

— Он, наверно, ошибся? — в недоумении спрашивает она, глядя на мужское белье.

— Нет, это тебе! — смеются девушки.

Наконец, она в новом обмундировании — в не по размеру длинных брюках, широкой и длинной гимнастерке, тяжелых кирзовых сапогах с широченными голенищами…

— Можно понять, — говорит глядя на нее старшая приемщица Евгения Ивановна, — что не хватает танков, самолетов, орудий, но так обезобразить девочку… — как-то очень грустно продолжает она…

— Разоблачайсь, Галина! Завтра пойдем с тобой на склад вместе.

«Что бы мы делали без Евгении Ивановны — она одна заменила нам всем матерей, следила, чтоб никто не обижал нас, чтобы и сами мы не обижали друг друга…»

…Зима. Ночь. Сильный мороз с вьюгой. Полевая почта разместилась в редком лесу. Сегодня Галине исполнилось 19 лет. Она стоит на посту. В шинели и сапогах очень холодно. Девушка замерзшими руками еле держит длинную, старого образца трехлинейную винтовку. За каждым деревом ей чудится враг. Она плачет, и слезы тонкими ледяными пластинками замерзают на ее лице…

— Ты не замерзла здесь? — зябко кутаясь в поднятый воротник шинели, спрашивает подошедший повозочный.

— Холодно, Степан Тимофеевич, и страшно, — пытаясь перекричать шум вьюги, громко говорит Галина. И он молча становится с ней рядом и стоит, пока на приходит смена.

Потом она вспоминает время, когда мы начали наступать. На тылы часто выходили группы пробивающихся из окружения гитлеровцев. Вооруженные автоматами, пулеметами и легкими минометами, они наносили нам крупный урон. Вот тогда новый начальник почты капитан Постников и вооружил приемщиц трофейными автоматами и пулеметом, обучил ими пользоваться, вселил в девушек уверенность…

…Дороги войны. Города и села — сожженные, взорванные и нетронутые. Тысячи названий. И вдруг, как огонек в лесу — село Ликнеп. Наше наступление уже выдохлось, и здесь предстояло задержаться.

— Заходите, заходите, дивчаточки, — певуче приглашает средних лет украинка, когда Галина и с ней еще две девушки-приемщицы постучались в дверь хаты. Хозяйка показала им, где можно раздеться и положить вещмешки, помыть руки…

Время было обеденное, кухня отстала, и они, достав хлеб и сахар, решили напиться чаю. Две маленькие девочки хозяйки, увидев хлеб и сахар, не сводили с них глаз.

— Как вскипятить воду, хозяюшка, хотим напиться чаю.

— Хлиба у менэ нема — нимець весь выгриб, а кипяток буде. Та ще е у менэ квашена капуста з буряками, нимець тэж не тронув. Якщо не погребуете — наберу вам мысочку…

Хлеб и сахар они отдали детям. А сами с какой-то небывалой жадностью ели квашеную капусту со свеклой, а потом пили чай без сахара…

Поздно вечером, когда они пришли с работы, хозяйка предложила им помыться.

— Лизьте, дивчата, по одной на пичь, воду я вже нагрила… Там у ночевках и помыетесь… Колы ще доведеться вам в горячей води помыться?..

Добрая душа была Мария Довгалюк. Так звали хозяйку.

Они помылись, расчесали волосы и стали их сушить. В хате тепло. За окном мороз, в трубе гудит ветер. Что-то домашнее пришло к ним в эти минуты из далекого довоенного прошлого. Казалось, что они смыли не только с тела, но и с души слой гари, насыпанный войной…

— А ты, Галя, красивая, — говорит ее подруга Зоя. — Оказывается, до сегодняшнего дня я тебя по-настоящему и не рассмотрела…

Рано утром в медсанбат прибежала Зоя.

— Приказом по дивизии капитан Постников и ты награждены орденами Красной Звезды, а остальные работники почты — медалями…

Галина закрыла глаза. В какие-то мгновения в памяти ее пронеслись годы тяжелого ратного труда и смертельной опасности. И вот она у самого «логова». Впереди, в грохочущем сражении за Берлин, в одном строю с нами шагает Победа…

* * *

Мы все были солдатами. На фронте и в тылу. В боях и труде. Теперь уже седые. С орденами и знаками ранений на груди. Такими и останемся в памяти людей.

Летят годы. Недавнее прошлое уже стало историей. Но никто не забыт и ничто не забыто. Человечество помнит великий подвиг нашего народа в войне с фашизмом, помнит и никогда не забудет. Этот подвиг и сегодня работает на мир. Он помогает народам, которые выходят на авансцену истории, в их борьбе за устранение угрозы ядерной войны, за торжество жизни на нашей планете.