Супец

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Супец

Июнь 1983 года, первый день Бахаракской операции «Возмездие». На «точку» прилетели утром, только вылезли из любовно именуемых «коровами» МИ-6, как нас тут же погнали: «Получайте БК». Случившееся здесь в прошлый раз все помнили хорошо и поэтому грузились под завязку, с перебором даже.

Вдруг подскакивает какой-то штабной и командует: «Каждому по десять Ф-1; пулеметчикам — по пять!» (а пулеметчики, обычно, вообще гранат с собой не брали). Сразу стало понятно: «прогулка» — с заходом в кишлаки. Взяли гранат. Тут новый приказ: «Часть сухпая можно оставить, потом на вертолетах выкинут». Выкинут — не выкинут, это вилами по воде, но все равно команда хорошая: тащить в июне — под пятьдесят на столбике! — на себе лишний груз никому не хочется. Взяли жратвы всего на два дня, да и то кашу на «точке» тут же выбросили. Ну ничего — сидим, ждем.

Подходит старший лейтенант Пухов, глаза горят, автомат с плеча на плечо перебрасывает, как конь — секунды на месте устоять не может. По всему виду ясно — чешутся у Пухова руки; хорошо его в прошлый раз духи зацепили… Еще бы! Он слово себе дал не потерять в боях ни одного человека. А при Бахаракском погроме, фактически в операции не участвуя, четвертая МСР потеряла ранеными три человека, причем одного, ефрейтора Баранцова, впоследствии комиссовали с первой группой. Кстати, слово свое Пухов потом сдержал — за время его командования в роте никто не погиб. А до него четвертая мотострелковая уже успела поиметь свой «скорбный список» из четырнадцати имен. Заимеет и после, когда Пухов уйдет по замене. К весне 1985 года к «списку» добавят еще пятерых. Но пока Виктор Григорьевич Пухов был в роте и сводил с бабаями свои личные счеты…

Построил нас, помолчал и тихо начал:

— Так, мужики… Выходим через двадцать минут. Покурить, на горшок и прочее… Пусть кто-то мне на переходе заикнется — суровой нитью затяну! Потом он поставил задачу первым взводам и вдруг обратился к нашему взводному Быстрову: — А ты, Серега, со своими архаровцами идешь вот на эту точку! Пухов показал место на карте. — Будешь прикрывать правый фланг всей роты и лично мою задницу, понял? Идти вам чуть дальше, чем остальным, но тут недалеко — восемь с половиной по карте. Возьмешь одного человека с первого взвода в помощь на АГС. И еще с тобой пойдет Саша Рабинович — чтоб не скучно было. Да! Минбат сядет как раз между тобой и мной, но идти будет с вами. Все ясно? — И уже обращаясь к нам: — Ну все, мужики, вперед! и в штаны не делать — прорвемся! И не забудьте: за каждого пленного — десять суток гауптвахты… И по харе — от меня лично!

Через двадцать минут, растянувшись длинной цепью, четвертая рота и минометная батарея вползали в зеленую зону.

Первый подъем начался буквально через тридцать минут после выхода, где-то в шестнадцать ноль-ноль. За час одолели хребет и начали спуск. Через махонькую долинку перед нами возвысилась новая громадина. Глянули приуныли. Но Серега приободрил:

— Ну, что сопли распустили?! Сейчас перевалим, там вообще не долина ущельеце, а следующий перевал — наш. Поднялись, пробежались по гребню и дома! Ну! Давай, пехота, шевели штанами!

Пока вскарабкались, отдышались, спустились и снова начали подъем, последний, — было около двенадцати ночи. Под ноги все чаще стали попадаться банки с кашей и тушенкой — выбрасывали и раскаивались те, кто пожадничал на «точке». К двум часам ночи умолкли подбадривающие шутки офицеров. Дольше всех держались замполит роты Рабинович и командир минометчиков капитан Белов. Но к трем часам и у них осталась всего одна «шутка»: Леха Белов стонал: «Шу-рик. Ты еще дышишь?» На что наш замполит отвечал: «Ле-ша! Иди в жопу!» И так — всю дорогу…

Я немало «полазил» по Бадахшану, однажды меня всей ротой три дня тащили на себе, но этот маршрут был самый кошмарный за всю мою службу. Вообще в афганских горах солдат идет «на автопилоте» только в том случае, если знает свою цель. Увидит назначенную высоту, значит, доползет, даже если она за семьдесят километров. Но если солдату сказать: «Вот та высота — наша, и на ней привал!» — а потом передумать и назначить привал на следующей, а на следующей — еще на следующей, он вырубится уже на двадцатом километре. На этот раз случилось именно подобное, но офицеры были здесь совершенно ни при чем.

Главный хребет поднимался террасами, а между ними были небольшие, всего квадратов в сто, каменистые площадки. Пока карабкаемся по скалам, видим небо у края уступа. Ну, кажется, все — дошли. Но только выползем наверх, как перед нами открывается крошечная эта площадка — взводу разложиться негде, а над ней новая каменная стена до самых звезд. И до того дошло, что офицеры вместе с солдатами тащили тяжелое вооружение. Даже Пухов, со своим неунывающим радикулитом, и тот половину последнего подъема попеременно волок на себе ПК двоих очумевших пулеметчиков. Вот тебе и восемь с небольшим — по карте…

К пяти утра поднялись на свою «три сто десять». Попадали… Какой там окапываться, позиции готовить — приходите, берите голыми руками, хоть любите, через «Е», — не встанем. Часа через полтора отошли, тут новая команда: «Вперед!» Потопали…

Долго спускались по змеевидному серпантину, потом первый кишлак, за ним второй и пошло-поехало: один за другим. Называлось это чудо — шмон зеленки.

Под вечер упал любимый стукачок и жополиз третьего взвода Лешенька Тортилла. Распластался по дороге, отшвырнул от себя тело АГСа и ревет, как белуга: «Пристрели-и-ите! Дальше не пойду-у-у!» Попытались вразумить — не получилось. Пару раз врезали — безрезультатно. А батальон уходит! Все! В общем, надо взваливать эту морду на себя и тащить вместе с гранатометом. Тут появляется Пухов: «В чем дело?» Объясняем — так, мол, и так. Пухов подходит к «подыхающему», на ходу скидывает с плеча АКС, передергивает затвор и спокойно так, буднично, просит:

— Леша, рот открой…

В его интонации, в его внешнем облике было что-то такое, отчего Тортилла сразу затих, молча встал, поднял ранец с гранатометом и понуро побрел дальше. Мы наблюдали за ним молча, и лишь один Быстров не выдержал:

— Гриценок! Что-то он быстро тебя вылечил, а?

Тортилла не ответил…

Вечером полк полностью вошел в долину. Ночевку мы разбили на каком-то холме. Вокруг по склону и на соседних высотках расположились другие подразделения. Наутро повальный шмон продолжился по полной программе. Перед выходом Серега построил нас и поставил боевую задачу:

— Значит так, взвод. Все, что тут говорили по связи, — полное дерьмо! У нас задача одна — третий день без жратвы! Сухпая не было, нет и когда будет — неизвестно. То, что вы по дороге выкинули — никого не волнует (был употреблен иной, близкий по значению термин). Все ясно? Вперед!

Первый же кишлак оказался и самым удачным: взводный с ходу подстрелил молодого барашка. Скотинка резвая однако, — как только заприметил первых бойцов, тут же деру дал, да не тут-то было! Только что и успел — жопкой кучеряво обосраной пару раз тряхнуть на прощанье — 5,45 все ж быстрее, однако.

Резво затащили его в какую-то клуню, Быстров тут же достал предмет зависти всех офицеров батальона — треугольный, острый, как бритва, трофейный нож и мастерски, за каких-то пять минут барашка разделал. Все мясо мы сложили в полиэтиленовый пакет от осветительных ракет и пошли на следующее прочесывание.

В конце дня Валерка подстрелил курицу, но то ли птица оказалась мелковатой, то ли СВД для такой дичи чересчур сильное средство: от курочки остались только окорочка, часть крылышка да шейка с головой. По образному выражению замка Димки Кудели — рассосалась. Ну да ничего — пошло в тот же пакетик. И уж перед самым привалом подстрелили еще одну курицу, на этот раз более удачно. Серега разделал ее еще более виртуозно: отсек ноги, голову и часть крыльев; потом одним ударом своего восточного кинжала развалил надвое, выпотрошил и, вместе с перьями сняв шкурку, уложился в какие-то пару минут. Профи!

Поздним вечером поднялись на ночлег. Прямо под холмом, метрах в пятистах, раскинулся огромный кишлак. И мы в том районе были не единственными — под нами, на склоне, расположилась шестая рота, а чуть правее и ниже — разведка. Поэтому пошли в кишлак не сразу, а только через час после того, как по связи был дан отбой — «один-один» (т. е. один боец спит — один дежурит).

Серега взял с собой троих: «замка» Куделю, Валерку и меня. Потопали вниз через позиции разведроты, чтоб не переть с бурдюком воды, пятнадцатилитровым ведром и подозрительным пакетом под мышкой через окопы родного батальона.

В кишлаке то тут, то там раздавались подозрительные шорохи: не мы одни такие умные, есть всем хочется. Побродили немного, напоролись на четверых дедов первого взвода — чуть не перестреляли друг друга впотьмах, а потом сыскали и себе подходящую усадьбу — побольше, да на отшибе. Зашли. Дом разделен на две части. В нашей половине никого и, естественно, голо. Явно, хозяева уходили не с пустыми руками. Маленькая печурка у дверей сделана «по черному» — в потолке дыра.

Быстров посадил Валеру напротив входа, в тень, меня послал искать топливо, а сам, пока Куделя доводил и заливал мясо водой, занялся печью. Вязанка сухой травы, висевшая у дверного проема и пущенная на растопку, оказалась не чем иным, как коноплей. Пока поняли, в чем дело, потушили и выкинули тлеющий и жирно чадящий ком, от дыма, затянувшего, как в русской бане, всю верхнюю половину помещения, всем от души «захорошело».

Я быстренько отыскал во дворе сарай с большими стопами кизяка, Димка настрогал щепы с какой-то палки — и дело пошло. И хотя кизячный «уголек» вонял похлеще любой анаши, да и глаза как от перца резало, горел он не хуже газа. Оглянуться не успели, как вода закипела.

Бульон, конечно, великая вещь, но Серега сразу сказал: «Супец на войне — первое дело… после водки, баб, долгого сна и хорошего командира!» (На вопрос: «А какой командир хороший?» — он всегда неизменно отвечал: «Тот, что не сука!»). Ну, супец так супец. Оставили снайпера в засаде, а сами полезли рыться по хозяйским закромам. Ничего, понятно, не нашли, вернулись и стали дожидаться пустого бульончика. Кизяк между тем перегорел и пошел я во двор за новой партией.

Не успел подойти к сараю, как слышу слабый шорох за воротами. Тихонько снимаю автомат и вжимаюсь в тень, даже испугаться толком не успел. Створка ворот с легким скрипом открывается, и в нее просовывается крошечная головка в чалме, а потом и сам обладатель этой чалмы — сухонький дедуля, метра полтора ростом. Он огляделся, при лунном свете меня в тени навеса не заметил и, крадучись, сделал пару шагов во двор.

Дедушка не дедушка, в темноте не разобрать. Легонько втыкаю ему ствол меж лопаток, левой рукой беру за горло, чуть свожу пальчики и шепчу в замершее ухо: «Бура, дусс… («Пошли, друг»). То ли фарси для него — родной язык, то ли по жизни — все на лету схватывал, но дедок послушно засеменил в дом.

Дальше объяснялись на пальцах. Оказалось, что бабаеныш — хозяин этой усадьбы. На время операции он перетащил своих жен и детей к себе, в мужскую половину дома, а эта, где мы сейчас находимся, — женская. Мы как смогли, рассказали ему про соль, картошку и прочее. Дедок, в свою очередь, не стал упрямиться и согласно закивал головой. Всей толпой вышли во двор.

Старичок приставил к забору жиденькую лестницу, показал жестом, что идти за ним вовсе не обязательно, и проворно исчез на другой стороне. Мы по очереди поднялись на забор и заглянули в чужую жизнь. У стены дома толклось, как я насчитал, восемнадцать женщин разного возраста. Рядом с ними шныряли два десятка ребятишек. При появлении наших любопытных физиономий женщины и дети притихли и сели наземь. Сразу видно, ученые… Хозяин шикнул на детей, и они мигом исчезли в доме.

Не обманываясь нашим вежливым обращением, бабай второй раз перелезать на женскую половину не стал — передал через забор мешочек с картофелем, домашней лапшей и маленьким пакетиком какой-то красной и горьковатой соли. Опять-таки вежливо попросили его попробовать… дед попробовал и ничего жив остался…

Мы, как могли, поблагодарили его, попрощались, а напоследок спросили, сколько у него жен. Старичок скривился, что-то пробормотал и на пальцах показал — тринадцать! Ай да дедуля, старый кобель!

Через час уже поднимались на свои позиции. Запах от нас разносился — не передать. Несчастные разведчики только слюну сглатывали, а потом не выдержали такой изуверской пытки и прислали гонца с тремя котелками: «Для офицеров дружественного подразделения!» Мы навалили полные котелки и еще один добавили от себя. Потом отправили полведра на соседние позиции первого взвода — ротному. Шестой мотострелковой тоже перепало — не сидеть же им голодными! Насколько наше варево было сытно и вкусно — объяснять нет смысла (еще бы! три четверти ведра мясо, а остальное — растопленный холодец с добавками!). В общем, когда ели — стонали от восторга.

К вечеру следующего дня с вертолетов нам выкинули долгожданный сухпай и пополнение боекомплекта. Первому мы были, конечно же, рады, второму — не очень: мне только-только удалось отделаться от тринадцатикилограммовой АГСной ленты, а тут на тебе — заряжай по новой! Ну да ничего, я последний раз ходил в гранатометной команде, потом даже в руки эту гадость не брал.

Вернувшись на «точку», узнали, что в подразделениях других полков, принимавших участие в этой «чистке» и прикрывавших долину с высокогорной левой стороны, есть потери — несколько человек (точное количество, естественно, неизвестно) погибли от переохлаждения и истощения сил.

Не повезло мужикам — сухпай, скорее всего, им вовремя не подкинули, а кишлаков на такой-то высоте оказалось, к сожалению, не густо…