Самодержавие несовместимо с жизнью

Самодержавие несовместимо с жизнью

Одна за другой пришли две телеграммы — звали в Петербург в связи с событиями 9 января. Короленко спешно выехал.

Смысл происшедших 9 января событий стал ему ясен уже из первых, хотя и глухих и сбивчивых, сообщений: самодержавие пришло к тому, к чему шло и неизбежно должно было прийти, — к кровавой войне со своим народом и прежде всего с рабочими, наиболее сознательной и организованной частью народа.

Отлучение от церкви Толстого в 1901 году было одним из первых в новом веке натисков на свободную мысль. Затем последовало свирепое усиление полицейского и поповского надзора за совестями и душами. Притязания политической полиции повлекли за собой не менее наглые притязания полиции религиозной. Российский клерикализм — грубый, корыстный, изуверский — поднял голову. Изуверство политическое связывалось с изуверством религиозным.

Да, он, Короленко, теперь убедился окончательно, что был прав, когда считал ретрограднее правительство слепым, близоруким, неспособным ни на одну живую реформу. Но правительство словно нарочно, чтобы поскорее показать свою враждебность народу, обществу, России, упорно продолжало насаждать бюрократию и поощрять клерикализм, раздувать дикие националистические инстинкты, давало широкий простор самому наглому милитаризму и вместе с тем душило всякое проявление свободного слова.

Какую сторону жизни ни взять — самодержавие оказывается в резком противоречии с жизнью. Министры народного просвещения не терпят просвещения. Министр путей сообщения бессилен бороться с воровством путейских чиновников. Министр земледелия отсталой аграрной страны тормозит развитие сельскохозяйственного образования. Министр юстиции ревностно преследует начала правосудия и требует, чтобы оно согласовало свою деятельность с «видами правительства».

Два года назад, в начале 1903 года, в заграничном русском журнале «Освобождение» Короленко поместил две статьи — «Самодержавная беспомощность» и «Суррогаты гласности для высочайшего употребления». В них он резко и-прямо поставил вопрос об отношении к самодержавию передовой части русского общества. Не сдерживаемый цензурой, Короленко писал, что самодержавие несовместимо с жизнью; русская жизнь давно переросла те до нелепого узкие общественно-политические рамки, в которые омертвевшим бюрократическим строем она насильно вгоняется. Бессмысленны мечтания остановить или задержать развитие великой страны.

Теперь самодержавная бюрократия, управляющая страною, пытается утопить в крови народное движение. Но рабочий вопрос не мелкая служебная подробность той или иной полицейской политики. Рабочие требуют реального изменения условий своего существования, и это начинает походить на раскаты приближающейся грозы. Быстро растущее сознание народных масс — лучшее свидетельство темпов общественного развития. Жизнь не ждет. Возврата к прошлому быть не может!

Редакция «Русского богатства» выглядела словно после набега татар; не арестовали только Аркадия Георгиевича Горнфельда. Через день после приезда Короленко пришла удрученная жена Якубовича; мужа увезли в Петропавловку.

Накануне 9 января, когда весь Петербург знал о намерении рабочих идти к Зимнему, Горький, Арсеньев, Гессен, Анненский, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих попытались добиться аудиенции у Святополка-Мирского, чтобы отвратить завтрашнее кровопролитие. «Либеральный министр эпохи доверия» отказал в приеме. Поехали к С. Ю. Витте, председателю Комитета министров, и тот, поговорив со Святополком по телефону, заявил, что уже ничего нельзя сделать: меры на завтра приняты. Делегатов арестовали.

«Какие меры? — думает Короленко. — Приказали стрелять, и уже ничего нельзя было изменить?..»

Он сидит бледный, неподвижный и слушает рассказы о памятном для России дне. Слушает о том, как рабочие рвали на груди одежду и под дулами винтовок кричали: «Пали, все равно жить нельзя!» И как в них стреляли — без промаха — христолюбивые воины, метко стреляли, лучше, чем в японцев. Слушает о том, как, затравленный, страшный в гневе и бессильный уже что-либо изменить, метался по Петербургу Горький; как рыдал в людном вестибюле Публичной библиотеки, не имея сил скрыть гнев и ужас, Анненский; как рабочий Петербург ответил на расстрел своих братьев первыми баррикадами.

Полиция попыталась организовать депутацию рабочих к царю, и на приеме Николай II должен был, милостиво простив «бунтовщиков», пожаловать деньги семьям пострадавших. Несмотря на тщательный полицейский отбор, делегаты отказались взять подачку из рук, обагренных рабочей кровью. Зато с благодарностью принимались деньги, начавшие поступать для семей убитых и раненых в адрес «Русского богатства».

Под впечатлением всех рассказов Короленко в один день написал статью «9 января в Петербурге».

Он писал о «великом и трудном значении» рабочего вопроса, о бессмысленности попыток вогнать рабочее движение в благонамеренные бюрократические рамки, запрячь его в полицейскую колесницу. Развивающееся сознание народных масс и прежде всего рабочих не мирится с насилием, убийствами. Начинается новая эра русской жизни, и грозные дни — впереди… Писателю повезло: цензор пропустил статью, и книжка увидела свет, хотя и с опозданием.

1 февраля выпустили Анненского, и на следующий день оба друга отправились на собрание Литературного фонда, где Короленко выступил с предложением ходатайствовать об освобождении из крепости Горького и других литераторов.

5 февраля писатель уехал в Полтаву.